На грани экстрима. Взрослые дети

Маленькая съежившаяся фигурка у самой воды… Поникшие плечи, ссутуленная спина, бейсболка, надвинутая на самые глаза. Фигурке плохо. Очевидно плохо. Ощутимо. Физически ощутимо. А я даже не понимаю, парень это или девчонка. Но почему-то точно знаю, что одной фигурке быть не надо. Совсем не надо. Нельзя. Спускаюсь, присаживаюсь рядом, медленно поворачиваюсь. Девчонка. Только какая-то потерянная. И потрепанная. Нет, не внешне, внешне она выглядит почти на все сто — внутренне. — Ты чего тут? — Жду. — Мостов? Рассвет? — Нет. Ты не поймешь, отстань! Ага, щазззз. Я уже ушел не вовремя. Второй такой ошибки я не совершу. — Саша, — говорю я. — Александр. Она дергается от имени, словно я ей под ноготь иголку загнал, оглядывается с какой-то затаенной надеждой, потом понимает, что я всего лишь назвал свое имя, поникает, но все-таки произносит: — Кристина. И потихонечку рушится стена, которую Кристина возвела вокруг себя. Я прямо ощущаю, как с каждым плеском воды о ступеньки набережной эта стена размывается, и, не позволяя себе передумать, я хватаю девчонку за руку, почти волоку в машину, забрасываю хрупкое тело на сиденье, сажусь за руль. Сам не понимаю, зачем, но видимо потому, что слишком часто позволял себе раньше уходить, слишком резвился, когда резвиться было нельзя. И потому сейчас надо действовать. Просто и понятно действовать. Поздно. Поэтому у метро закрыто все, кроме пошлой гамбургерной, но там есть кофе и еда. Она вцепляется в стаканчик кофе, делает несколько глоточков. Легкий, едва заметный румянец проступает на щеках, она робко даже не улыбается, а так, едва обозначает намек на улыбку. — Ну вот, другое дело, — улыбаюсь я, — а то мне казалось, что ты с размаху прямо в воду сиганешь там, на набережной. — Неееет, — тянет она. — Сигануть мне хотелось раньше. Удержали, — она спокойна, а я вздрагиваю, словно Машка и Настя оказались сзади и внимательно слушают нас. Я даже в зеркало глянул, но там, за спиной, ожидаемо пусто. Призраков нет. Хотя они есть, конечно. В моей памяти есть. И я вспоминаю, что допрашивать меня учили. Учили профессионально. Я приступаю к расспросам медленно, осторожно, бережно, аккуратно, словно иду по непрочному весеннему льду, боясь, что он проломится, и я улечу в ледяную воду. Она отвечает, скупо, многое не договаривая, очевидно не веря мне, но она говорит. И в разговоре проговаривается, что приехала сюда к врачу, а врача не оказалось на месте. Но больше ничего на эту тему не говорит, и я осторожно трогаю машину с места, потому что есть Макс. Потому что круто, когда есть брат. Макса в больнице нет, он после суток, но есть Ольга. И Кристина идет с ней, почему-то не сопротивляясь, а я остаюсь ждать. Они возвращаются довольно быстро, улыбающиеся и даже довольные. Ольга, придерживая Кристину за плечо, говорит, что доктор, к которому Кристина приехала, вернется в Санкт-Петербург послезавтра, и что это круто — возможность погулять эти два дня по городу. И я вожу ее сначала по Питеру — парадному и непарадному, потом по Аркадьевску и Пушкину. Мы приезжаем домой — да-да, она живет у меня — уставшие, пропаленные Солнцем, с гудящими ногами, но абсолютно довольные. К врачу, в Научно-исследовательский медицинский центр она едет одна, хотя я предлагал ее отвезти. И я остаюсь один, но в этом одиночестве почему-то нет ощущения потери, зато есть ощущение, что все будет хорошо. И я жду Кристину домой, а чтобы ожидалось легче — с головой окунаюсь в работу. Она возвращается поздно, почти ночью, и пока я варю дежурные пельмени, наконец, рассказывает все — и о прерванной беременности, и о бросившем муже, и о попытке суицида, предотвращенной бесстрашной девушкой-спасателем Сашкой, и о докторе-волшебнике из НИМЦ, и о его благоприятном прогнозе. Я выдыхаю, поскольку только теперь понимаю, что творилось с ней в вечер нашего знакомства и почему она так дернулась на мое «Саша. Александр». — Дуреха, — роняю я, наконец, целуя ее. А на плите кипят забытые нами пельмени.