Мать-Россия

Прислонившись лбом к холодному стеклу, покрытому снаружи корочкой ледяных узоров, Анна тихо стучала пальцем по окну. Да, красивая заснеженная зима, вне всяких сомнений, - самый прекрасный подарок, который может преподнести Генерал Мороз к её дню рождения. Конечно, зима завораживает не в феврале, но всё же. Пока взрослые каждый день ходят на работу с угрюмыми лицами, жалуются на погоду и на сугробы, дети хватают санки, лыжи, коньки, со смехом выбегают во дворы, лепят снеговиков, строят снежные крепости и закидывают друг друга снежками. Подростки, сколько бы ни пытались делать серьёзные лица, тоже не могут удержаться от зимних забав: парни с беззлобными ухмылками толкают девушек в сугробы, а те визжат, хмурятся и, набрав в руки горстки снега, бросают хулиганам за шиворот. Дети - это счастье, подаренное Богом. Анна, много веков наблюдавшая за ними, твёрдо верила в это. Анна любила их всех. Гилберт, напротив, ничего милого в детях любых возрастов не находил, сколь умны или искренни они не были. Когда-нибудь в московских квартирах не будет перебоев с отоплением. Россия, поправив на плечах тёплую шерстяную шаль, развернулась к гостиной лицом. Гилберт лениво попивал которую кружку горячего чая и смотрел телевизор без особого интереса: по выходным не показывали ни одной толковой передачи. Экс-Пруссия имел привычку закидывать ноги на кофейный столик и делать гордый самодостаточный вид, мол, в квартире не холодно вовсе. Хотя его кожа покрывалась мурашками. Улыбнувшись, Анна села рядом с немцем и, зажав уголки шали пальцами, крепко обняла его. Он пах дорогим немецким одеколоном и сигаретами. Век, когда далёкие войны среди стран Ближнего Востока не имеют к России никакого отношения, её вполне устраивал. Америка их развязал - ему с ними и разбираться. Анна уткнулась носом в плечо нешелохнувшегося Гилберта, затем медленно сползла вниз и положила голову на его колени. Экс-Пруссия отхлебнул горячего напитка и недоумевающе нахмурился, в чём Брагинская была уверена на все сто процентов. Ей казалось, что он вот-вот скажет, не скрывая скептицизма: "Что опять взбрело тебе в голову?" Но Гилберт только взъерошил её мягкие волосы, оставив ладонь лежать на голове. Горячий напиток в его кружке нужно было измерять литрами, не иначе. Ещё маленькой девочкой Анна с увлечением слушала рассказы старых нянек, у которых выросли дети и подрастали внуки, о замужестве и больших дружных семьях. Женщины научили её владеть домашним очагом раньше, чем мужчины дали в руки меч. Тёмными вечерами они сидели в уютных избах на скамьях и демонстрировали Анне искусство вышивания.. Её детские, а затем и девичьи, уши слышали тысячи и тысячи историй о жизнях престарелых княгинь и крестьянок, о любви, о детях, о домашнем быте. Наблюдая, как очередная нянька ловко орудует иголкой, сильно прищурившись, Анна тихо, словно её могли услышать, спрашивала: - А когда Вы вышли замуж? - Ох, дочка, - отвечала нянечка, - давно это было. Дочка. Анна улыбалась, когда её так называли, даже несмотря на то, что она на несколько столетий старше. Детей матери всегда защищают ценой своей жизни. И Анна запомнила свою мать защитницей. - Помню, мне семнадцать годков было, - продолжала няня, - батюшка, упокой его душу, посчитал меня взрослой девицей. Я и за детьми уже приглядывать умела, и хозяйство сама вести. Подобрал мне хорошего мужа, упокой его душу. - А Вы любили его? - Любила. Куда было деваться? Конечно, любила. И Ефим меня любил. Восемь детей родили, вырастили, и вот он оставил меня, - вздыхала нянечка. - А я когда-нибудь полюблю? Выйду замуж? У меня будет семья? - Не унималась Анна. - Конечно, княжна, всё у Вас будет. Вы вырастите хорошей девицей, - нянечка кивала и улыбалась. - Не переставайте верить в своё счастье. Пройдёт три столетия, Анна вырастет действительно неописуемой красавицей и Великий Царь поведёт её в Европу. Она как раз была в том возрасте, когда все девушки мечтали выйти замуж по любви и счастливо жить с любимым до самой смерти. Но мечты разбились сначала о европейское лицемерие, затем о войны с теми, среди которых она хотела найти того единственного. Анна проснулась оттого, что вместо шершавой обивки дивана почувствовала шёлк постели. Прежде чем Россия открыла глаза и сладко потянулась, она услышала голос экс-Пруссии, доносившийся из гостиной. Звукоизоляции не было никакой. - ... Ты, видно, родного языка не понимаешь, Артур, - говоря по-английски, Гилберт едва сдерживал злость. - Могу послать тебя и по-русски, и по-немецки, и по-французски. На твой выбор. Несколько секунд тишины, в которой Анна плавно сползла с кровати. - Последний раз повторяю: пару никому ненужных собраний проведёте без России. Надеюсь, не скоро увидимся. Гилберт бросил телефон на диван, предварительно выключив его. - Чего он хочет? - Анна плюхнулась рядом с ним. Экс-Пруссия не знал, что Россия проснётся всего через пятнадцать минут после того, как он перенёс её в спальню. Гилберт вздрогнул от неожиданности, но быстро взял себя в руки. - Хорошего пинка, - ухмыльнулся немец, почесав висок. - И он его получит. - А давай полетим отдыхать? - Вдруг предложила Россия. - Позовём Родериха и Элизабет. - А давай, - передразнил Гилберт. - Ну давай, - заскулила Анна, едва сдерживая улыбку. - Ну давай, - Бальшмидт тоже пытался не рассмеяться. Россия схватила подушку и в шутку побила ею экс-Пруссию. - Сдаюсь, сдаюсь! Не хочу снова пойти под лёд. Он стал спокойнее. Пятьдесят лет ушло на его усмирение. Шаг за шагом они становились ближе и не зря попробовали понять друг друга. Россия оказалась не маньячкой, убивающей всех направо и налево, а Пруссия - не последним эгоистом на Земле. Она хотела обыкновенного женского счастья, а он - лучшего будущего для младшего брата. Вечера длились бесконечно долго, когда Анна учила Гилберта играть на гитаре, распевать русские песни, кататься на коньках даже в лютые морозы. Но самое главное: она научила его простому русскому терпению. Сгладила его острые углы. И в какой-то момент почувствовала, что находится под защитой. Даже дикий огонь можно усмирить, Анна в этом убедилась. - Вы изменились, - сказал однажды Литва. Он сказал это уже через много лет после того, как распался СССР. - Да? В каком смысле? - Улыбнулась Россия. Торис нахмурился: - Не знаю. Расцвели что ли. Поначалу немногие знали о завязавшихся отношениях Анны и Гилберта. Это потом Ольга "случайно" проболталась на радостях за счастье сестры. И Наташа пригрозила, что если сестра из-за него будет плакать, она придёт к нему ночью и зарежет. Гилберт не сомневался в том, что она выполнит свою угрозу. Как только Анна уладила все свои дела в Москве, а Гилберт - в Калининграде, они встретились в аэропорту и сели на самолёт до Стамбула, пока Артур или Альфред не додумались добраться до них со своими бесполезными конференциями. В Турции их уже ждали Родерих и Элизабет. - Гилберт, тебе тяжело? - Спрашивала Анна. - Нет, что ты, - язвительно отвечал Гилберт, таща в одной руке чемодан, в другой - спортивную сумку, а на плече - сумку Анны. И ему казалось, что она была гораздо тяжелее чемодана. - Мне так нравится, что ты обрусел! - Россия улыбнулась и легонько похлопала пальцами по его щеке. - Ничего подобного! - Запротестовал на немецком экс-Пруссия. - Не выдумывай. Тут на них налетела Венгрия с радостными визгами. Она обняла их, обвив руками шеи, и буквально светилась от счастья. За её спиной демонстративно кашлянул Родерих, как бы призывая к приличию. - Наконец-то мы выбрались все вместе отдыхать! Я давно ждала, когда ты позвонишь! - Довольно усмехнулась Элизабет. Анна завидовала Элизабет с того самого момента, как узнала, что венгерка замужем. Ей тоже хотелось выйти замуж и стать счастливой. Но... - Даже не мечтай. Если ты выйдешь замуж, ты должна будешь подчиняться мужу. А ты никому не подчинишься. Против императорского слова Анна пойти не могла. Да и понимала, что все эти детские мечты не к лицу сильнейшей империи. Она действительно не могла позволить себе подчиниться: ни Пруссии, ни Франции, ни Германии. Подчиниться - значит сдаться, а сдаться - предать свой народ и его свободу. И через три века она поймёт, что полюбить - это не значит предать свой народ. Анна и Элизабет щебетали о чём-то своём, а в нескольких шагах позади них вели серьёзный разговор о политике Родерих и Гилберт. Россия, одетая в однотонное длинное платье и тёплый жакет, будто плыла над ровным асфальтом, ветер трепал её длинные серебристые волосы. На Венгрии же были светлые джинсы, блузка и белый пиджак, а волосы были собраны в тугой пучок. На лицах обеих девушек сверкали в ярких лучах дня солнечные очки и улыбки. К отелю они шли пешком, через людные рыночные улицы, заглядывая в магазины и восхищаясь Стамбулом. Древним Константинополем. - Анна, послушай, - робко начала Венгрия, опустив глаза. - Вы... Не пытались? Ну, сама понимаешь. Неважно, что говорил император - Анна хотела ребёнка, пусть даже незаконнорождённого. Своего ребёнка, родную кровь и частичку души. И она решила забеременеть на свой страх и риск. У Венгрии и Австрии ничего не получилось, их ребёнок родился мёртвым. А Россия верила, что её дитя выживет. Она особенная. Она - Русь. Анна не задумалась всерьёз о рождении ребёнка, пока не влюбилась в Холла де Варда ещё в начале восемнадцатого века. Правда, Нидерланды долго видел в ней маленькую дерзкую девчонку, пусть даже сумевшую преподать урок Швеции. То краснела, то бледнела, когда признавалась в своих чувствах, едва не упала в обморок. Нидерланды странно улыбнулся, а затем прижал её к себе. Так и начались их отношения, закончившиеся после русской революции в тысяча девятьсот семнадцатом. У неё получилось забеременеть в то время, когда началась очередная война. Холл был рад так же, как и Анна, но оба боялись, что их постигнет участь Австрии и Венгрии. Нидерланды не позволил ей ехать на войну, да и Россия не желала рисковать ребёнком. Целых семь месяцев они были счастливы, пока тяжёлые военные потери не подорвали здоровье Анны. Случились преждевременные роды. Брагинская никогда не позволяла себе плакать, но тогда она рыдала от невыносимой боли и горя, смотрела на крошечный комочек и заливалась слезами. Анна, сильнейшая женщина в мире, желала лечь в могилу вместе со своим мёртвым ребёнком. Никакая она не особенная. Всё было списано на войну, но... Не вышло и во второй раз, даже несмотря на мирное устойчивое время в конце девятнадцатого века. - У меня почти сто пятьдесят миллионов детей, о чём речь? - Пожала плечами Анна. - Я, в конце концов, мать-Россия, - с гордостью сказала она. - Россия, ты же понимаешь, - вздохнула Элизабет. - Нет, - ответила Анна, отвернувшись. - У меня три раза не получилось. Не думаю, что получится в четвёртый. Моё тело... Слишком измучено войнами. Как у тебя, Лиз. И я больше не хочу рожать мёртвых детей. Венгрия уже тысячу раз пожалела, что вообще завела эту тему. Теперь, закрывшись широкополой шляпой, Россия ясно давала понять, что не желает больше разговаривать. Элизабет всегда восхищалась Анной и верила, что та рано или поздно добьётся своего счастья. И всё будет так, как она хотела: любимый и ребёнок, прямо как у нормальной человеческой семьи. Но страны по натуре своей - не люди, хотя выглядят как они. Должно быть, это самая нечеловеческая часть их отвергает все попытки жить обычной жизнью. Как бы анатомическое строение тела даёт ложную надежду на возможность иметь детей, но истинная природа стран убивает их. Причиняет женщинам-государствам невообразимые страдания. Отель был шикарным: просторные светлые коридоры, вычищенные до блеска номера, бассейн и шведский стол. И самое главное, лазурное море находилось недалеко. Вид из окна был великолепный, Анна ждала ночи, чтобы увидеть, как сияет в кромешной темноте столица Турции. Россия пластом упала на широкую кровать и уставилась в потолок. Настроение после разговора с Элизабет у неё было печальное, нахлынули воспоминания, и чем сильнее Анна хотела прогнать их, тем настойчивее они всплывали. В третий раз она пыталась забеременеть в СССР, и случилось это после Великой Отечественной, когда Россия почувствовала себя всесильной державой. Она полюбила человека, который был от всего сердца предан Родине и готов был умереть за неё. В нём всё было прекрасно: и помыслы, и душа, и тело. Анна отчаянно нуждалась в любви, когда весь мир её ненавидел, благодаря пропаганде Альфреда, куда уж без него. Анне думала, что стала достаточно сильной, чтобы выносить ребёнка. Но руководство узнало об этом, устроило России настоящий разнос и потребовало, чтобы она сделала аборт. Мол, мы тут как на пороховой бочке сидим, а она вздумала круглыми сутками пелёнки стирать. Если бы Анна упёрлась на своём, офицера, который любил её, расстреляли бы, а её саму вышвырнули бы из Союза. В тот миг, когда Россия согласилась на все условия, она возненавидела весь мир, который не позволял ей почувствовать себя настоящей матерью. - Анна? - Гилберт пощёлкал пальцами рядом с её лицом. - База вызывает. Ты здесь? Россия поморгала и вдруг обнаружила, что сосредоточенное лицо экс-Пруссии находится всего в нескольких сантиметрах от её лица. Хотела бы она знать, какой её видит Гилберт. Все считают её чудовищем, но Россия вполне счастлива: у неё есть Пруссия, есть лучший друг - Казахстан, две сестры и поддержка пусть небольших, но душевных стран. А Европа, Америка и другие - всего лишь курорты на час. - Что ты будешь делать, - выругался Гилберт, резко поднявшись. - Если мы сейчас опоздаем на ужин, Родерих мне мозг выест, и я его убью. Экс-Пруссия поднял и закинул Россию на плечо. Анна требовала поставить её на пол, пару раз даже пыталась колотить Гилберта по спине, но тот невозмутимо вышел из номера, хлопнул дверью и не спеша направился к лифту. Кто сказал, что Анна непомерно тяжёлая? Она столько голодала, и с трудом набрала нормальный вес, но для немца она была не тяжелее чемодана, который он пронёс едва ли не через весь Стамбул. - Вы последний раз в жизни едите? - Спросил Родерих, когда напротив него и Элизабет уселись Анна и Гилберт, заставившие стол многочисленными тарелками с разнообразной едой. - Пока кормят на халяву, надо есть, - рассмеялась Россия. - Гилберт... - Нет, нет и нет! - Отрезал экс-Пруссия. - Для тебя меня здесь нет! Не существую, всё ещё дома - без разницы! Я для тебя недоступен! Элизабет и Анна смеялись, смотрели, как Гилберт набивает рот, и снова смеялись. Вечер обещал быть чудесным. Анна убедилась в этом полностью, когда заиграла медленная музыка и Гилберт пригласил её на танец. Он может быть таким разным: джентльменом или сорванцом, терпеливым или вспыльчивым, нежным или жестоким. Прямо как она сама. Россия и Пруссия. Пруссия и Россия. Как красиво это звучит. Весь отпуск пролетел словно миг. Он уже обещал проскочить перед глазами тогда, когда Россия на следующий день после прилёта позвонила Турции и заявила, что они устроили скромный отдых на его территории. Она была твёрдо уверена в том, что невежливо приходить в гости к кому-то тайком. В общем, Садык с огромной радостью согласился показать свои самые красивые места. И действительно, где только они не были и что только не делали. Взбирались на горы, посетили аквапарк, несколько раз в день ходили любоваться морем и в торговые центры столицы. Поэтому вечером просто с ног валились от усталости, и сил хватало только на принятие душа. В последний день Турция устроил своим гостям прогулку на катере. Он веселил Россию и Венгрию своими историями, явно заигрывая с ними и нарываясь на неприятности. Стоило ему обернуться, мрачный Гилберт многозначительно провёл пальцем у шеи и даже Родерих сложил пальцы "пистолетом", приставил их к виску, как бы напомнив, что не всегда он был зацикленным на хороших манерах пианистом. На катере были исключительно империи, пускай и бывшие. - Как говорится, - выдохнула Анна, чистая и свежая после водных процедур, забираясь в постель в последнюю ночь пребывания в Стамбуле, - в гостях хорошо, а дома лучше. - Наконец-то, - прорычал Гилберт, стянув с себя футболку. - Клянусь, в следующий раз я убью его, если он не оставит меня наедине с тобой дольше, чем на пять минут. Тут экс-Пруссия надолго замолчал. Россия села на кровати, но была жутко смущена его внимательным пытливым взглядом, чтобы посмотреть на него в ответ. Она обняла себя за плечи. Нет, Анна не боялась близости с ним, а стыдилась своих многочисленных шрамов по всему телу. Они были уродливыми. Это не то, чем могут хвастаться женщины. Вот он сел напротив, взял её запястья в свои горячие руки, и Анна могла видеть только его насмешливую, но в то же время нежную, улыбку. - Гилберт, у нас самолёт в четыре утра... - Успела пискнуть Анна, прежде чем Гилберт поцеловал её шею, и она задрожала всем телом.

***

- Гилберт, я всё слышала, - говорила Элизабет на прощание. - Всю ночь, - хитро протянула она. - Та-ак заставить... Бальшмидт желал скорейшего отъезда Элизабет, которая только и делала, что шушукалась с Анной в автобусе, хихикала, тыча в него пальцем. Россия краснела, готовая провалиться со стыда сквозь землю, роняла голову в ладони и пыталась остановить бесконечные пошлые разговоры венгерки. - Элизабет, готов поспорить, ты всю ночь со стаканом у стены сидела? - Гилберт прижал к себе дико смутившуюся Анну, обняв её за талию. - Кто из нас тут бесстыжий? Объявили посадку на рейс до Москвы. Анна долго прощалась с Элизабет: они обнимались, будто в последний раз, и пожелали друг другу удачи на предстоящих нервотрёпках, то есть конференциях. Экс-Пруссия был невообразимо рад, что он надолго прощается с занудным Родерихом и Элизабет, которая так и норовила залезть в его личную жизнь, в которую и без неё лезут все кому не лень. Перелёт прошёл быстро, поэтому уже через несколько часов Анна сонным взглядом смотрела на проносящиеся яркие улицы Москвы из салона такси. Она немного вздремнула в самолёте, поэтому теперь могла наблюдать за спящим Гилбертом. Тот уснул сидя, закинув голову назад и сложив руки на груди; он выглядел очень смешно с приоткрытым ртом и растрёпанными волосами. Улыбнувшись, Анна с осторожной нежностью взяла Гилберта за плечи и аккуратно положила его на свои колени. Россия не могла оторвать от него глаз и всё гладила и гладила его по голове, желая, чтобы таксист ехал как можно медленнее, попал в пробку или у него внезапно закончился бензин. Чтобы вот так сидеть вдвоём на потёртом заднем сидении, когда телефоны отключены и шум за окнами стих. Прикасаясь к лицу Гилберта, Анна с тихой печалью думала, что её пальцы никогда не станут тёплыми, и она никогда не подарит ему тепло своих рук во время долгих зим. Всё её тело столетиями было и будет холодным, и каждый, кто будет пожимать её белую ладонь, будет вздрагивать. Но не Гилберт. После возвращения домой жизнь потекла своим чередом. Утром они просыпались под противную трель, от которой уже не вздрагивали, будильника, и когда Анна плелась в ванную, Гилберт просил ещё десять минут сна. Россия принимала бодрящий душ, причёсывалась и одевалась, крутясь перед огромным зеркалом. - Гилберт, вставай! - Кричала ему Анна уже из кухни, а в ответ доносилось слабое: - Встаю. Россия намеренно начинала греметь посудой, как бы случайно ронять ложки на пол, а затем со звоном кидать их в раковину. Потом она ходила из комнаты в комнату, хлопая дверьми, и, слыша эти демонстративные знаки, экс-Пруссия через пару минут включал воду в ванной. Просыпался он только за завтраком. Ещё через час день набирал скорость. На работе Анна думала, новые документы и приказы, поправки в законах поступали едва ли не каждые несколько минут. Одновременно с сортировкой бесконечных бумажек, она отвечала на бесконечные звонки европейских стран. Особенно часто звонил Америка, чем невероятно раздражал Россию. Пытаясь организовать встречу Европейского и Таможенного союзов в Москве, Анна была слишком занята приготовлениями, чтобы отвечать на каждое капризное требование Альфреда. Она уже не знала, на каком ещё языке сказать ему, что в приоритете для неё собрание государств в Москве, поэтому всерьёз подумывала выучить арабский язык. Уж на нём Альфред должен был понять её слова. Единственное, что утешало Россию на работе - это вечер. То её любимое время, когда они с Гилбертом возвращались домой, ужинали и смотрели кино. А с наступлением ночи иногда наслаждались друг другом. Три месяца Анна организовывала всего - навсего одну встречу, которая должна была продлиться три дня. То Франция не мог прилететь в Москву, то Англия планировал какие-то более важные дела в это же время, то ещё какая-нибудь страна злила её своим ленивым неопределённым ответом. Однако с горем пополам Анна собрала все государства в начале необычно жаркого июня в одно время и в одном месте. Зал, напитки, еда - всё было на высшем уровне, Анна лично следила за приготовлениями, чтобы даже самым мерзким гостям не к чему было придраться. Но несмотря на весь блеск конференции, Россия чувствовала себя просто отвратительно. Ещё и Гилберт, как назло, укатил к брату неделю назад и до сих пор не вернулся, хотя Германия был на встрече. Появились дела в той части ФРГ, в которую наполовину входил экс-Пруссия. Непомерно раздражала излишняя забота сестёр. Покрываясь холодным потом, Анна не могла заставить себя посмотреть в сторону любой еды, какую ей предлагала Ольга, считавшая, что младшей сестре не помешало бы заесть нервозность чем-нибудь вкусненьким. - Оля, отойди, - взвыла Анна, схватившись за живот. - Не хочу я есть! Ничего не хочу! Россия, зажмурившись, поправила себя: - А нет. Хочу упасть на диван, снять эти жутко неудобные туфли и поспать! - Россия, может, поедешь домой? - Робко предложил Казахстан. - Не волнуйся, я всё улажу. Анна долго не отвечала, потому что не могла заставить себя отлипнуть от столь удобной стены в самом неприметном углу зала. Но казах ждал ответа: и чем дольше он ждал, тем сильнее переживал за Анну. Проглотив тошнотворный комок в горле, Россия всё-такие ответила: - Спасибо, Казахстан. До заказанной машины Россию довели Украина и Беларусь; Анна клятвенно обещала позвонить сёстрам, как только ей станет лучше. Плюхнувшись на заднее сидение автомобиля, Россия уже мысленно была дома, в удобной постели вместе с кружкой горячего чая. Вдруг вторая дверца машины открылась, и через пару секунд в салон влезла Венгрия. Её хмурое сдержанное выражение лица немного напугало Россию. - Элизабет? - В ближайшую больницу, пожалуйста, - сказала венгерка по-русски с акцентом. - Зачем? - Слабо попыталась воспротивиться Анна. - Анна, ты шутишь или прикидываешься?! - Мгновенно взбесилась Венгрия, и как показалось России, на пустом месте. - Я за тобой весь вечер наблюдала! Как это по-русски будет? Ты бледная, как смерть! - Лиз... - Неужели ты совсем ничего не чувствуешь?! - Всплеснула руками Элизабет. Лишь мгновение голова Анны была пуста. Но затем в неё хлынуло тысяча мыслей, будто река прорвала плотину и теперь бушует. Волосы на затылке Брагинской зашевелились, взмокшие руки мелко задрожали, в горле застрял отчаянный вопль безысходности. Закрыв рот рукой, Анна с тихими всхлипами отвернулась к окну. Страх вцепился в её душу железной хваткой, страх за неизвестное будущее, ожидающее её ребёнка. - Анна, только не нервничай. Тебе нельзя. - Я просто отравилась, отравилась, - пыталась внушить себе Анна. Хотя она чувствовала, что это было не так. Далеко не так. - Девушки, всё хорошо? - Обеспокоенно поинтересовался водитель. - Быстрее в больницу, - выпалила Венгрия, - пожалуйста. Мужчина плавно надавил на педаль газа. Минута - Анна рада своему ребёнку, вторая минута - она вспоминает, что её первые дети родились мёртвыми, третья минута - она извиняется перед своим крошечными ребёнком за то, что ему судьбой уготовано родиться мёртвым. Эта цепочка мыслей ещё долго крутилась у неё в голове. Пока Анна и Элизабет сидели в напряжённом ожидании врача, проходящие мимо пациенты шарахались от них. Обе девушки сидели с таким скорбным выражением лиц, будто они пришли на похороны и ждут, пока перед ними поставят гроб. Гроб с мертворождённым ребёнком. - Послушай, Анна, - Элизабет сглотнула в страхе, что её странная догадка только разозлит и оскорбит Брагинскую, - а может... Это не случайно? Вы с Гилбертом и раньше всяким непотребством занимались (Венгрия вспомнила последнюю ночь в турецком отеле), но ничего не получалось. Может, в этот раз ребёнок выживет? Может, природа решила дать нам шанс? - С тихой надеждой пролепетала венгерка. - Может, она пожалеет нас... Россия долго молчала, отчего Венгрии становилось плохо и страшно. Но она могла бы не волноваться за себя: единственная, кому по-настоящему было страшно - это Анна. Сжимая в руках телефон, Россия пыталась собрать всю свою волю в кулак, чтобы позвонить экс-Пруссии. Столь измученной и уставшей она не чувствовала себя даже после очередной войны. И, казалось, с трудом отвоевать победу было гораздо проще, нежели девять месяцев жить с ложной надеждой в сердце, что всё будет хорошо. Но какая-то преобладающая часть России бунтовала против её меланхолии. Та самая её часть, что не раз хорошенько огрела захватчиков по горячим головам, самая сильная её часть, которая не желала сдаваться, несмотря ни на что. - Может быть, ты и права. "Может быть" - спасительная соломинка, за которую готова ухватиться Анна.

***

Россия всё же подавила свой страх перед неизвестным, затолкав его в самые тёмные уголки души, и вскоре стала прежней. Если она забеременела, то, должно быть, так Бог решил. Ему лучше знать. Крошечной жизни, что росла внутри неё, было всего лишь восемь недель. Об этой счастливой новости знали, разумеется, только самые близкие. Сразу после Гилберта, обо всём узнали сёстры, примчавшиеся на следующий же день в Москву. В конце концов, не сообщить им было бы не по-сестрински. - Анечка, дорогая, дорогая моя! - Ольга, вся в слезах, бросилась обнимать Анну, шмыгая носом. - Я так рада за тебя! Страшнее не по-женски сильных объятий старшей сестры были только следующие её слова: - Всё решено. Я остаюсь у тебя! Сниму поблизости какую-нибудь квартирку и буду приходить каждый день! - Украина говорила тем заботливым тоном, который не терпел возражений. - Я знаю, как плохо ты питаешься, а у Гилберта всегда руки не из того места росли! Плохо питаться в твоём положении - вредно и для ребёнка, и для тебя! По крайней мере, с приходом Ольги холодильник стал ломиться от обилия продуктов и еды. Наташа так же осталась с сёстрами, про себя радуясь тому, что семья собирается вместе по маленьким крупинкам. Затем узнали практически все бывшие республики СССР, за исключением Литвы, Латвии и Эстонии, давно исчерпавших лимит доверия не только России. Кроме Австрии и Венгрии, из европейских держав о небольшом секрете России знал Сербия. И всем оставалось только гадать, почему обычно недовольный своими соседями серб теперь радостно здоровается и лёгкой походкой направляется по своим тайным делам. Конечно, первичные радости, слёзы счастья и поздравления прошли. Анне было очень тяжело: её постоянно тошнило, ноги отекали и земля будто ходуном ходила. Ей отрадно было видеть, как Гилберт старается облегчить ей жизнь, и раз за разом она вспоминала, как он воспринял новость о беременности. - Гилберт, немедленно возвращайся! - Визжала Венгрия ещё в больнице так громко, что посетители бубнили под нос что-то о невежливых молодых девушках нынешнего поколения. - Анна, она... - Что произошло? - Экс-Пруссия потом признаётся себе, что едва не поседел. Время тушит самые мощные чувства, но одновременно с этим растит терпение и учит прощать. Если бы они с Россией не простили друг друга, то, возможно, и не полюбили бы. Страстно, но в то же время нежно и бережно, не давая врагам возможности ударить в слабые места. Экс-Пруссия большую половину своей жизни прожил с одной мечтой - построить младшему брату великую империю. Чтобы он ни в чём не нуждался, процветал и никому не подчинялся... Никому не подчинялся. Прямо как та огромная холодная империя на Востоке. Гилберт хотел научить брата быть несгибаемым, хотел, чтобы он не уподоблялся гнилой европейской кучке стран и ни за что не сдавался, как Анна. И вот однажды мальчик вырос, а он, Пруссия, отошёл на второй план. Радость за Людвига всё же не смогла полностью вытеснить лёгкую грусть по тому утраченному времени, когда он был опорой для младшенького. Потом появилась Анна. - У Анны для тебя есть огромный сюрприз! - Верещала Элизабет в трубку. - Да дай ты этот чёртов телефон Анне! - Не сдержался Гилберт, чувствуя, что вот-вот оглохнет. - Гилберт, всё хорошо, - Анна, по-видимому, отобрала всё-таки телефон у Элизабет. - Просто возвращайся скорее. Бальшмидт всегда ненавидел сюрпризы, потому что чаще всего они были плохими. Но, к его радости, не в этот раз. Этот сюрприз осчастливил его. Он понял, что с того момента нужно с особой тщательностью оберегать Анну от всех бед. Пускай она сильная, но она была и остаётся хрупкой женщиной. Всё той же ласковой и строгой матерью-Россией. В постоянных заботах Анна практически потеряла счёт времени. Конечно, государства Европы названивали ей круглые сутки, но что может быть важнее, например, вон того красивого розового цветка, который она хотела купить? Жаль, Гилберт трясся над ней, как над диковинным сокровищем, и запретил его покупать - цветочек оказался ядовитым. Или кошки, которую Россия нашла на улице? Животное-то оказалось добрым и давалось в руки. Вместо обсуждения необдуманных военных планов Альфреда на общей конференции Анна теперь со спокойной совестью сидела дома и играла с Мусей. Такая смена приоритетов вызывала ехидную улыбку на лице Гилберта, который втайне воображал себя повелителем мира, отправляющим в далёкую галактику Джонса вместе со всей его шайкой прихвостней. Пока же эти фантастические планы не осуществились, Анна и Гилберт старались проводить как можно больше времени в уединении друг с другом, гуляя по паркам и залитым солнцем столичным улицам. Хорошо и спокойно было, правда, только в те дни, когда Россия могла встать с кровати и не сгибалась над туалетом в очередном приступе рвоты. Ольга всё причитала, как плохо младшей сестрёнке и практически не отходила от неё. И в один из таких дней, когда припозднившаяся осень вступила в свои права в начале октября, выдворив наконец бабье лето, и покрыла всё на своём пути золотом, на пороге квартиры появился Польша, которого, как все могли догадаться, заслала Европа с целью разведывания обстановки в Москве. Он позвонил в неудобный момент: Беларусь в это время учила Казахстан и экс-Пруссию искусству приготовления картофельных дранников, а Россия и Украина в сотый раз обыгрывали Сербию в карточных играх. Звонок в дверь немного удивил собравшихся, поскольку никто никого не ждал. - И кого нелёгкая принесла? - Не особо задумываясь над этим вопросом, Анна направилась открывать дверь. Сказать, что Феликс был удивлён - значит вовсе промолчать. Анна рассмеялась, наблюдая, как западный братец меняется в лице, глядя то ей в глаза, то на небольшой живот. - Это... - Заходи-ка! - Гаркнул выросший перед Россией Сербия, затащив Польшу в квартиру. Феликс был буквально прижат к углу маленького кухонного диванчика развалившимся Вуком, а напротив них разместились Ольга и Анна. Те, кто хозяйничал у плиты, сделали вид, будто поляк был пустым местом. Тишина не могла продлиться вечно. - Вот же подослали шпиона, - буркнул серб, подозрительно рассматривая Феликса. - Я типа правильно всё понял? - Сразу брякнул Польша. - Я думал, мне показалось. Никогда у моей сестрёнки не было проблем с талией. Ты, - он обратился к России, - так до конца и не появишься в Европе? - Да нужна мне твоя Европа, как на бане флаги, - Анна подставила под подбородок руку и в упор рассматривала Феликса. - Тем более сейчас. - И вот так потом всю жизнь будешь бегать от нас? - Недоумевал Польша. - Когда собираешься поведать всему миру о том, что у тебя есть ребёнок? Гилберт воткнул нож в деревянную доску, затем бросил грозный взгляд на Феликса. Наталья пошла дальше: она запустила в Феликса нож, который отскочил от стены рядом с его головой, за что поляк мог благодарить Бога. Гневу Гилберта и Натальи не было предела. - Наташа! - Взвизгнула Украина, подбирая с пола нож, который упал на пол. - Осторожней! - Чую я, давно мы твои территории не делили, - экс-Пруссия облокотился на кухонную тумбу, сложив руки на груди. - Девяносто пятый повторим? - Да что я такого сказал?! - Искренне удивился Польша. - Только попробуй хоть словом с кем-то обмолвиться о том, в каком положении сейчас моя сестра, - в голосе Беларуси по обыкновению, когда дело касалось её семьи, звенел металл, - я узнаю об этом, и поверь, то, как расправится с тобой Гилберт, покажется тебе подарком. Нечего "высшей" европейской цивилизации знать о нашей радости. Любое наше счастье вы пытаетесь разрушить, - Наташа резко повернулась к плите и продолжила готовку. Польша больше не заикался об этой теме. И его даже приняли в узкий круг посвящённых, которые знали о положении России. Анна, однако, понятия не имела, что на собраниях Наталья ходила за Феликсом по пятам. Девять месяцев для страны могут быть равны одному долгому тяжёлому дню, а исход последнего месяца - приготовлению ко сну. У Анны это "приготовление" началось с адских болей в животе. Они пришли неожиданно, когда Россия болтала с Америкой по телефону, хохоча и передразнивая его. Живот прихватило так резко, что Анна едва ли не вскрикнула, однако ей хватило сил сдержаться и даже вежливо попрощаться с Альфредом. Упав на колени, Россия позвала экс-Пруссию хриплым голосом... А дальше всё происходило как в густом тумане. Россия с трудом понимала, что происходит. Вот к ней подскочил Гилберт, она закрывает глаза - и они уже в машине. Немец гонит в больницу с огромным превышением скорости, наплевав на штрафы, которую будут ждать его после такой поездки. Одежда липла к телу Анны, и это мерзкое ощущение, как ни странно, возвращало её в реальность. От невыносимой боли Анна готова была отдаться во власть бессознательности, но врач привёл её в чувства. Он что-то говорил, даже кричал и требовал, чтобы она не смела отключаться. Гилберта рядом не было; скорее всего, его оставили в коридоре томиться в ожидании либо самой страшной новости для стран, либо их надеждой в то, что они могут жить как люди. Как обыкновенная семья. Сколько часов прошло? Два, три, а то и четыре часа. Анна не знала, в её голове было пусто, но временами появлялась мысль. Мысль, больше похожая на мантру, помогающую бороться. Умоляю, живи. И вдруг ей стало легче. Она вспомнила, как малыш пинался в животе, как она бегала в магазине от коляски к коляске, выбирая лучшую. Как Гилберт смотрел на неё в эти моменты, как пытался во всём ей угодить. Как к ним приехал Людвиг и как удивился, узнав о племяннике. Да, они - государства, сильные или слабые, непокорные или зависимые, гордые или скромные. Они так похожи на людей, столь же эмоциональных и чувствительных, но неужели природа будет так жестока к ним, наполовину людям? Чёлка, взмокшая от холодного пота, прилипла к глазам Анны, но это не помешало ей мутным взглядом отыскать маленькое синее тельце своего малыша. Он не плакал; врачи шлёпали новорождённого, но тот не издавал не звука. - Что? Что с ним? - Спросила Россия, задыхаясь от волнения. - Вы только успокойтесь... Всё будто рухнуло в один момент. Чувство, будто оторвали кусочек души. Анне не нужно было слышать эту фразу целиком, чтобы понять, что произошло. - ... Нам очень жаль, но ваш малыш мёртв. Россия хотела оглохнуть, ослепнуть, перестать чувствовать - лишь бы это помогло заглушить ноющую боль и закрыло дыру в груди. Гилберт был подавлен в той же степени, что и Анна. Но у него хватило сил не оставлять её ни на минуту одну; и будь он немного слабее, то, непременно, выпил бы. А затем они вместе заливали бы своё горе алкоголем. После возвращения домой они часто сидели вдвоём в спальне, не нарушая печальной тишины. Анна прижималась к груди Гилберта, а он обнимал её в ответ, как бы говоря, что он рядом. Они нуждались друг в друге и без лишних слов были рядом. Слова были лишними в их трагедии. Россия не скоро забудет весь этот ужас, однако у времени получится залечить её душевные раны. Ребёнок - это радость и счастье. Чужих детей не бывает - в этом не было сомнений. И однажды Анна обязательно сможет вновь посмотреть в сторону резвящихся ребятишек. А что до её собственных детей? У неё есть дети. Почти сто пятьдесят миллионов прекрасных детей. Она всё-таки мать-Россия.