Моя Прозерпина.

      Когда Кристел выходит из подсобки, Себастьяна уже нет в кондитерской, но ей чудится стойкий и терпкий аромат мужских духов. Мадам Боде крепко сжимает бумагу в своих руках и тяжело опирается на трость, но Кристел знает, что мадам может быть совсем другой. Она помнила, как неожиданно прекрасно мадам смотрелась в объятьях Себастьяна, когда он шептал нечто, несомненно, романтичное ей.       Кристел видела достаточно, чтобы понять, что мадам Боде с Себастьяном связывает нечто большее, чем просто знакомство, но недостаточно, чтобы понять истину.       Кристел вновь взглянула на мадам, что пусть и ходила в траурном платье, но ещё не потеряла некого шарма и свойственной ей холодной красоты. Сама же Кристел несуразная и рыжая никогда бы не смогла бы сравниться с ней, уж это-то она понимала. А ещё было в мадам, как и в Себастьяне, нечто странное, чужеродное, что приманивало и отталкивало от себя.       — Господин Михаэлис уже ушел? — спросила Кристел, и мадам вздрогнула, развернувшись к ней лицом.       — Тебе стоит забыть о нём, — мадам смотрела на неё цепкими и невероятно живым глазами, и было в этом нечто пробирающее до костей.       Однако Кристел и так знала об этом, но дух бунтарства, что не смогли искоренить в ней родители, заставил лишь с вызовом посмотреть в ответ. Мадам лишь выгнула бровь и выпрямилась во весь свой немаленький рост, и Кристел почудились сияющие доспехи на Боде и крепкий меч в её руках.       Мадам неодобрительно поджала губы и промолчала, не ей направлять людей на путь истинный. Боде, сгорбилась, опустила глаза, стараясь на читать души, и медленно поднялась по лестнице. В ушах её ещё стояли крики и мольбы людей.       Стоило только мадам скрыться, как Кристел почувствовала оседающую на языке горечь. В воздухе витал пепел, подобно слою снег он покрывал весь пол, и Кристел лишь недоуменно моргнула, так же заметив черное воронье крыло, что лежало рядом с входом.       Позже Кристел стало стыдно за столь непозволительное поведение, и мадам Боде благосклонно приняла её извинения, но тяжко было на душе её.       И хотя Себастьян более не появлялся в кондитерской, это не мешало ему являться в её снах. Кристел представляла себя на месте мадам Боде, она ощущала чужие руки на своей талии, приятные шепот на ухо и признания в любви. С каждым днем Себастьян заходил всё дальше, мадам Боде становилась мрачнее, а у Кристел не хватало сил ему отказать.       Но в одну ночь Себастьян просто не явился ей.       В тот день она не работала в кондитерской и решила прогуляться по набережной Темзы, когда увидела их. Себастьян был в дорогом черном плаще и таких же перчатках, мадам Боде же впервые на её памяти надела белоснежное платье и дорогие серебряные украшения.       Кристел видела, как глумливо и насмешливо Себастьян поцеловал руку мадам, как сузились в злости её глаза, когда Себастьян стянул с неё перчатку. Губы Себастьяна после этого были красными и опухшими, а ещё в некоторых местах запеклась кровь. А потом Себастьян сардонически посмотрел на неё, и его пылающие красные глаза заставили Кристел оступиться и упасть, когда же она поднялась, на набережной уже никого не было.       Мадам вырвала свою руку, которая ожидаемо, посинела от прикосновения демона. Боде ещё ощущала на своих плечах чужое прикосновение, что прожигало её насквозь.       — Не смей так больше делать.       — Иначе что? — насмешливо поинтересовался он, и появившиеся крылья мадам оттолкнули его стене, часть перьев впились в его плечо, Себастьян зашипел от злости.       — Пожалеешь.       Михаэлис зашелся каркающим смехом, выдирая белые перья. Красные глаза его впились в холодное лицо Боде, а затем он впечатал мадам в стену переулка, практически прижимаясь к ней. Крылья её с хрустом сломались, но Боде лишь сцепила зубы, стараясь вырвать руку.       — Не думаю, — он придвинул свое лицо ещё ближе и практически в губы прошептал ей следующие слова, — что ты, ангел мой, сможешь меня победить.       Боде затряслась, дернулась, пытаясь вырваться, но всё было бесполезно. Тогда стянув с руки перчатку, она прижала ладонь к нему, чувствуя запах паленой плоти. Злые красные глаза его впились в её лицо, и он почти нежно и любяще поцеловал её в губы, чтобы в следующее мгновение вытереть кровь с обожжённых губ.       — Вот мы и закрепили сделку, как ты того и желала, — зло засмеялся он, практически не сдерживая себя, и черные перья посыпались на брусчатку.       — Я проведу тебя на мост, демон. Но не смей больше являться к Кристел.       — Это мой дар тебе, любовь моя, — сжимая её в объятьях, говорит Михаэлис, и Тьма скрывает их.       Боде дергается, пытается взмахнуть сломанными крыльями, но слишком поздно, Тьма закрывает её. Её сильнее сжимают в объятьях, и когти вспарывают плоть, мадам заходиться в беззвучном крике, понимая, что может умереть. Когда клыки впиваются в её шею, Боде почти не ощущает крыльев и силы всё сильнее покидают её. Свет покидает её кровь с каждым жадным глотком Себастьяна.       Михаэлис пьет жадно, ощущая обжигающий Свет, он чувствует, как трепыхаются сломанные крылья, и едва ли способен себя остановить. Он вспоминает, как горяча была её кровь на битвах, как запальчиво она отстаивала свой Свет, как убеждала его. Себастьяну почти жалко её убивать, но жалость это такая же черная как его душа. Его жалость пропитана злостью, неким издевательством и любовью, что скорее напоминает одержимость.       Он жаждет её так сильно, что готов убить.       Когда он находит в себе силы отстраниться от неё, в Боде едва ощущается Свет. Крылья её всё быстрее обращаются в пепел, а серо-голубые глаза налились Тьмой. Себастьян вновь целует её, прижимает к себе изломанное тело и ставит своё клеймо. Боде дергается, смотрит зло и, из последних сил сжимая его, впивается в его шею. Равные зубы мадам, сдавливают кожу, выдирая кусок, и это столь странно и ново, что он позволяет ей это.       Мадам не хочет его убить, да и сил бы её на это не хватило, она тратит последние крохи Света, клеймя его. Себастьян чувствует, как впивается в его сущность Свет, но уже не может ничего поделать.       Он восхищен ею.       — Мой Свет, — безумно шепчет он, и остатки Света его тянутся к ней.       Нечто древнее и безумное в нем заходится в упоении, желая как можно крепче привязать её к себе. Себастьян желает сделать её частью себя, он хочет каждую минуту чувствовать её, но лишь любовно обводит проклятое клеймо. Его шею жжет и зудит, от древних писаний, что расцветают на коже, но он не обращает на это внимание, а затем печать на левой руке его начинает гореть. И Михаэлис неохотно отстраняет её от себя.       Юный господин опять в опасности. Человеческая жизнь так хрупка, глумливо думает он, едва уговаривая себя отпустить её.       Свет внутри Боде разгорается ярче.       — Я дарю тебе Кристел, моя Ангелика, — почти нежно шепчет он её на ухо.       Когда Ангелика широко распахивает глаза, Себастьяна уже нет в переулке. Однако она чувствует горечь будущего пожара и слышит чужие мольбы.       В правой руке Боде крепко сжимает кулон с осколком чужой души.       — Кристел, — говорит Ангелика и смотрит на потемневший от любви к демону камень, что с каждой минутой светлеет. — Малышка Кристел, — иронично повторяет она, чувствуя, как жжет проклятое клеймо.       В эту же минуту Кристел Смит светло улыбается, ощущая, как легко становится на душе. И образ Себастьяна неожиданно затирается, исчезая.       Этот дар Ангелика не забудет никогда.