Family Portrait

В колючем фоновом треске раций звучит промокших канатов скрип. Сидящим в рубке - не расслабляться и не дремать. Даже недосып не будет числиться оправданьем когда за бортом идет война, когда лишь теплым воспоминаньем остались в стылом порту жена и пятилетняя дочь — на фото, и не родившийся еще сын... Радист сигналами так измотан, что дожил, надо же, до седин в свои неполные двадцать восемь. Радист ладонями трет лицо, но никого ни о чем не просит. Полярный ветер берет в кольцо баркас совсем не военной масти — ему бы сети бросать за борт. И чтобы самой лихой напастью считался слишком далекий порт, плохой улов, или ссора с другом. А не немецкий военный рейд. Им нужно как бы ни было туго держать штурвал и служить стране. И принимать на себя удары, координаты на берег слать. Неумолимо пищат радары и из туманов встают опять утесы с синим дремучим лесом, блестящий тоненький хвост реки. Радисту кажется — вот завеса спадет и холоду вопреки предстанет перед пытливым взором песчаный берег. Но грохот волн не заглушает лишь рев моторов, которым собственный протокол велит насквозь продувать всю душу, врываться за воротник и вот радист не видит ни мачт, ни сушу, а только черную бездну вод. Стоит сжимая рукой перила, а мысли мчатся так далеко: к отцу, которого в шторм манило и будто звало голубой рукой на ветхой лодке бросаться бурю. Радист его понимает, что ж... Он сам такой не страдал бы дурью если б не был на отца похож. От ветра немеют лицо и разум. Радисту кажется: в темноте уже звучат на их счет приказы на зашифрованной частоте: "Топить-разрушить-не дать связаться. Развеять прахом в немых волнах". Но все спокойно. Семнадцать-двадцать. ...Сейчас не лучшие времена для экспедиций и путешествий за горизонты и брызги волн. Радисту сложно представить если его ребенок вот так же в шторм будет стоять и смотреть на тучи, будет мечтать о пунктирах стран. Но сын мечтал о большой и лучшей судьбе и звание "Капитан" блестит медалью на строгой форме через четыре десятка лет. А мне досталось смотреть и помнить, как мой уже поседевший дед делил рассказы о бурном море на страх. А после их умножал на паруса из чужих историй, на мостик, палубы и штурвал. На неудачи, везенье. Ветер попутный дует из серых глаз. Он вроде даже и не заметил, что кресло, где он сидит сейчас, не капитанское, а простое; и что до моря три дня пути. Сейчас все эти мелочи стоят не больше полупустой горсти прибитой к берегу серой гальки. Соленый воздух семи морей сквозь белый слишком густой февральский туман зовет "Отплывай! Скорей! Отлив не ждет! Корабли уходят. Уходят с ними твои мечты." Я так боюсь предпочесть свободе петлю обыденной суеты, где вместо режущих мрак лучами замерзших в вечности маяков мне светят темными вечерами потоки цифр и глупых слов на мониторе. Вот папа встанет, поможет быстро отладить код. Он так устал и безумно занят, но, может, так же, за годом год, ему, как мне, продолжает сниться голодных чаек безумный крик, и слишком не-знакомые лица (к такому вряд ли бы кто привык). И мы молчим. Под покровом тайны этот наследственный белый шум. Такое может ли быть случайным? Я никогда его не спрошу. И никогда не узнаю точно О чем рассказывал им прибой. Поверь мне, самой суровой ночью я буду рядом стоять с тобой. Не важно сколько тебе до моря часов/рублей/километров/лет. На карте линии траекторий мелькают вспышками сигарет. Стоишь на тихом безлюдном пирсе, насквозь промокнув к концу пути и знаешь: нужно сейчас решиться, пока над миром не замер штиль.