Здесь каждый дух затерян Внутри огня, которым он горит. Данте, «Божественная комедия».
Здесь пахнет дымом. В этом городе всегда пахнет дымом. Здесь не сияет солнце и не цветут апельсиновые деревья. Здесь не искрится изумрудными бликами горячее южное море. Здесь не поют соловьи и не улыбаются знойные красавицы. Здесь сырой туман висит над закопченными улицами. Здесь бледные и хмурые лица. Здесь тяжело дышать. Здесь пахнет дымом. Впрочем, это даже забавно. Он чувствует, как губы медленно растягивает улыбка. И если она повернется, то увидит… Но она не поворачивается. Она никогда не поворачивается. Странный город. Стоил ли он того, чтобы в него возвращаться? На свете много прекрасных мест, где можно скоротать время. Где можно скоротать вечность. Да и так ли долго осталось коротать? Улыбка замирает в уголках губ, застывает привычной маской. Это даже забавно. Когда у тебя в запасе вечность — немножко можно уделить себе. Она тихонько вздрагивает, словно слышит его мысли. Но не поворачивается. Это забавно. Стоила ли она того, чтобы возвращаться? На свете много прекрасных женщин, с которыми можно скоротать время. Она пахнет дымом. Дымом дешевых папирос. Дымом кабаков. Или… как тут говорят? Пабов. Где она пьет с мужчинами. Как мужчина. Дымом порта, где она прокладывает себе дорогу кулаками и бранью, словно уличная торговка, чтобы протиснуться в первый ряд толпы, встречающей очередную знаменитость. Дымом этого странного города. Она пахнет дымом. И это, черт возьми, забавно. * * * — А ну посторонись! — Это вы мне? — А кому же! Всю улицу загородил! Думаешь, разрядился в пух и прах, так перед тобой расступаться будут? — Да что вы себе… — Проклятые французишки! — Эй! Эй, мой коше… Смешок знакомый. Хрипловатый. Низкий. — А вы так и не усвоили, что гулять по улицам Лондона, да еще при деньгах, опасно? Повернулся медленно. — Должно быть, в свой первый приезд я не успел как следует узнать Лондон. Синие глаза прищурились. Знакомо. — И решили исправить эту досадную оплошность? — В некотором роде. — Что ж, желаю вам приятно провести время. Знакомая хрупкая спина в черном мужском сюртуке. Знакомая копна рыжих волос под черным мужским цилиндром. — Мисс Лэнгэм! Смешок. — Ну надо же! Вашего короткого визита хватило, чтобы запомнить мое имя? — Это было легче, чем освоиться в Лондоне. — Не сомневаюсь. — Может быть, вы поможете мне освоиться? Смешок. — Не надейтесь! * * * — Позор! — Несправедливость! — Свободу мученикам Толпаддла! * — А ну разойдись! — Свободу Джеймсу Хэммету! ** — Разойдись, кому сказано! — В сторону, в сторону… Черт! — Назад! — Ублюдки! — Убери от меня руки! — Куда лезешь, потаскуха! — Мерзавец! — Дрянь! — Нельзя ли повежливей с дамой, господин полицейский? — Чего? — Какого… — Если эта девка с вами, сэр, советую вам убраться вместе с ней, да поживее. Тут вам не место для шашней. — Я пишу для «Таймс»! Усмехнулся, глядя, как вспыхнули синие глаза. — И для «Дэйли Каррент». Синие глаза прищурились. — Дьявол! Вас-то каким ветром сюда занесло? Пальцы ухватили худенькое плечо в черном мужском сюртуке, сжали. Дернулась. — Не глупите, мисс Лэнгэм. Обезумевшая толпа не место для леди. — Я не леди, я репортер! — Разумеется. И все же эти милые джентльмены затопчут вас прежде, чем вы успеете взять у них интервью. — Что вы… Пальцы сжали. Притянули к себе. Плечо под ладонью горячее. Сквозь ткань сюртука. Сквозь перчатку. Забавно. — Идемте. — Я никуда с вами… — За углом мой экипаж. Я отвезу вас, куда скажете. Смешок. — На Флит-стрит? — Если вам угодно. * * * В окно лезет туман. И запах дыма. — Ну, и что же такой респектабельный джентльмен делал возле здания Парламента? — Респектабельному джентльмену запрещено гулять в центре Лондона? Смешок. Низкий, хриплый. Синие глаза щурятся. — В такой день, как сегодня, это небезопасно. Впрочем, вы, кажется, всегда ищете неприятностей. Губы растягивает улыбка. — Мы, итальянцы, любим веселые представления. Смешок. — Вы — не итальянец. — Вот как? Почему же? — Для итальянца вы слишком… — Холоден? — Умны. — Приятно слышать. — Так вы находите демонстрацию забавной? — Наблюдать за человеческими страстями бывает забавно. — Вас это развлекает? — А вас — разве нет? Смешок. — Ну, это поинтересней, чем старые девы и раскаявшиеся шлюхи, кричащие о морали. — О… Очаровательные дамы из женской лиги моральной стойкости… Сегодня я их, кажется, не видел. — И не увидите! Эти курицы только и могут, что кудахтать над чьей-нибудь погубленной невинностью. На то, что вытворяет правительство, им наплевать. — В отличие от вас, мисс Лэнгэм. Синие глаза щурятся. — Я делаю свою работу. Но знаете, что я вам скажу, синьор Урбани… Эти ребята из Толпаддла по крайней мере боролись за что-то стоящее. — Вот как? И за что же? Синие глаза ледяные. Забавно. — За свободу. — Мисс Лэнгэм, право же, вы восхищаете меня все больше. — Велите остановить. — Почему? Смешок. — Флит-стрит. — В самом деле. Прошу меня простить, никак не привыкну к здешнему туману… — Остановите. — Разумеется. Стукнул набалдашником трости о низкий потолок. — Спасибо! — Мисс Лэнгэм, вы не окажете мне честь сопровождать вас? — Нет. — Могу я спросить причину? — Там, куда я иду, вам не понравится. Поймал взгляд. — Вы в этом уверены? — Кажется, ваш последний визит в подобное заведение завершился тем, что вам и вашему дружку Паганини чуть не надрали задницу. — Но нас спасла прекрасная дама. — Думаете, я сделаю это еще раз? — Кто знает. Впрочем, сегодня мы с вами квиты, не так ли? Смешок. * * * — Джо! Две пинты! Повернулась, взглянула. Глаза прищурены. — Что? Столы слишком грязные? — Моя дорогая мисс Лэнгэм, за годы странствий я побывал в самых разнообразных местах. И это — отнюдь не самое скверное, поверьте. Смешок. — Не сомневаюсь. Полы плаща хлопнули, как крылья, привычно отлетая назад. Никогда не любил дешевых эффектов. Но порой это забавно. — Джо, ты там заснул? — Уже! Дешевое стекло тяжело ударилось о столешницу. — Лэнгэм, ну… Ты хоть скажи… как?.. — Как, как! Всех разогнали к чертям собачьим! — Мерзавцы! Ну, ничего. Будет и на нашей улице праздник. Тонкие пальцы вытянули из кармана потрепанный блокнот. — Еще бы! — Ты уж напиши все, как было. Всю правду напиши… Мерзавцы! — Будь покоен. — А… — Джентльмен со мной. — А. — Спасибо за пиво, Джо. Огрызок карандаша неловко изогнулся в тонких пальцах и полетел на пол. — Дьявол! Этот сраный бобби*** так вывернул мне руку… — Вы позволите? — Что? Стянул перчатки, протянул ладонь. — Зачем?.. И в самом деле, зачем? Можно было и в перчатках… — Это вывих. Запястье такое тонкое. Словно у фарфоровой куклы. И кожа белая, мягкая. Забавно. — Сидите спокойно. — Что?.. Черт! Выпустил. В ладони еще тепло. — Как вы это… — Теперь лучше? — Вы что, врач? — В некотором роде. Смешок. — Чего еще я о вас не знаю, синьор Урбани? — А что вы хотите узнать? — Хм… Пожалуй, для начала — как вы оказались в Лондоне. И что произошло между вами и вашим драгоценным Паганини. Неужели он вас прогнал? — Я бы назвал это временной разлукой. — Временной? Так вам не надоело нянчиться с этим капризным мальчишкой? — Мне казалось, вы признаете его талант, мисс Лэнгэм. — Талант музыканта — да. Что касается остального… «И все же, Фауст, ты лишь человек»****. Губы растянулись в улыбке. — Марло? — Вас удивляет, что я могу читать что-то, кроме газет? — О, напротив. — Хотя и в газетах порой попадается кое-что любопытное. Вот, например, «Нью-Йорк Таймс» недавно написала о помолвке восходящей звезды оперной сцены Шарлотты Уотсон с блестящим молодым юристом, к тому же наследником большого состояния. Все верно. Все, как и должно быть. — Погубленная невинность, похоже, сослужила этой крошке неплохую службу. — Каждый получает то, чего он заслуживает, мисс Лэнгэм. — Даже вы, синьор Урбани? Улыбка растягивает губы. * * * — Дьявол! — О нет, мисс Лэнгэм. Это всего лишь я. — Вы меня преследуете? — Что вы! Просто зашел осведомиться, как ваша рука. — В такой час? — Вас долго не было. Смешок. — И вы торчали под моим балконом, как Ромео? — Что вы, мисс Лэнгэм! В моем возрасте это несолидно. Я слегка прогулялся. Взглянул на окрестности. — Ну, так продолжайте их осматривать. Шагнул ближе. Полы плаща хлопнули за спиной. — Неужели я не заслужил даже чашку чая? Где же прославленное английское гостеприимство? Смешок. — Какой черт послал мне вас, синьор Урбани? — «Я пришел по собственной охоте»*****. Смешок. * * * Тяжелая дверь захлопнулась — запах дыма исчез. — Предупреждаю, слуг тут нет. А я устала как собака. Да и готовлю мерзко. Так что если вы рассчитывали на ужин… — Что вы. Мои амбиции не простираются так далеко. — По вам не скажешь. — Я буду рад помочь. — Да? Тогда разожгите огонь. — С удовольствием. Забавно. Черный мужской сюртук и цилиндр полетели на диван. Такая худенькая. Юбка на широких — мужских — подтяжках. Рубашка белая. Рукава закатаны. Пальцы в чернилах. — Черт, да что вы там возитесь! — Прошу прощенья. — А-а! Дайте-ка. Отпихнула плечом — худенькое, теплое. Под кочергой зашуршали угли. — Так-то лучше. Выпрямился. На каминной полке часы — простые, дешевые, ни позолоты, ни завитушек. Толстые подшивки «Таймс», исписанные убористым почерком листы. Бюро у окна тоже завалено бумагами. Шторы плотно задернуты. Вдоль стен полки. — М… — Что? Вы думали, я живу в грязной конуре? — У вас прекрасная библиотека. Смешок. — Досталась от отца. — Вот как. — Он был профессором в Оксфорде. Преподавал средневековую литературу. — Должно быть, вы много узнали от него. Смешок. — Только то, что женщине полагается ходить в церковь, рожать детей и держать свой рот на замке. — Профессор Лэнгэм был весьма старомоден. — Нет. Не Лэнгэм. Попробовала бы я опозорить его имя! Лэнгэм — девичья фамилия моей матери. Она умерла, когда я родилась. Так что я не смогла бы навредить ей больше, чем уже навредила. Шагнул — почему-то ближе. — Так сказал ваш отец? Синие глаза остро — как ножом. — Ему не нужно было говорить. Скрипнули старенькие доски пола — отошла. Опустилась в кресло — обивка выцветшая, но вполне опрятная. Тонкие пальцы выудили из кармана дешевый портсигар. — Когда я уезжала в Лондон, отец сказал мне только одно: не смей просить у меня денег. Это было последнее, что я от него слышала. Забавно, почему он не лишил меня наследства. — Возможно, он изменил свое мнение. — Это вряд ли. — Иначе зачем бы он хотел видеть вас перед смертью? Портсигар замер в тонких пальцах. — Что? — Он ведь просил вас приехать. Но вы не ответили. — Что… как вы… — Каждый получает то, чего заслуживает, мисс Лэнгэм. Портсигар грохнул об пол. — Убирайтесь! — Мисс Лэнгэм… — Вон! — Как вам будет угодно. * * * — Черт! Вы опять здесь? — У меня нет намерения докучать вам, мисс Лэнгэм… — А очень похоже. — Я пришел извиниться. — Даже так? — Многие знания — многие скорби. Тяжелая дверь грохнула, ключи звякнули в тонких пальцах. — Не понимаю. — Людям не очень нравится слышать правду о себе. Как журналист, вы ведь это знаете. Синие глаза прищурились. — Мне некогда играть в шарады, синьор Урбани. Я опаздываю в редакцию. — Позвольте мне проводить вас. Смешок. — Если я скажу «нет», это ничего не изменит, правда? Улыбка растягивает губы. — Что мне особенно нравится в вас, мисс Лэнгэм, это ваша проницательность. Полы плаща хлопнули за спиной. Тук, тук. Трость по мостовой в такт ее шагам. — Я прочел в «Таймс» вашу заметку о демонстрации. Должен сказать, вы умеете убеждать. Мне самому захотелось выйти на площадь и кричать: «Свободу мученикам Толпаддла!» — Зря потратите время. Парламент отклонил петицию. — Он ее примет. Не сейчас, разумеется, но через пару лет. — Пару лет? Да вы хоть знаете, что такое пара лет на каторге? — Не волнуйтесь, мисс Лэнгэм. Мистер Хэммет и другие герои вернутся в Лондон целыми и невредимыми. Смешок. — Так вы не только копаетесь в чужом грязном белье, но и предсказываете будущее? — Назовем это интуицией. Остановилась резко — едва не налетел. Такая тоненькая. Огонь рыжих волос под черным мужским цилиндром. Запах дыма. — И насколько же далеко простирается ваша интуиция, синьор Урбани? — Насколько вам угодно. Синие глаза сверкнули. Совсем рядом. — Неужели? Запах дыма. Запах дешевого табака. Пальцы обвили шею. Такие тонкие. Такие теплые. Забавно. — М… мисс Лэнгэм… Смешок. Хрипловатый, низкий. Синие глаза блестят. — Вы же этого хотели? Не знаю. * * * Запах дыма. Повсюду. И так близко. Даже голова кружится. Пальцы стиснули худенькое плечо, отстранили. Почти против воли. Забавно. — В чем дело, синьор Урбани? Хрипловатый смешок. — Вас смущает, что мы на улице? — Нисколько. Но мне не хотелось бы вас компрометировать. — Да вы само благородство! Смешок. — Только с теми, кто этого заслуживает. — Выходит, очаровательная мисс Уотсон не заслужила от вас снисхождения? — Помилуйте, разве она в нем нуждалась! И разве она не получила все, о чем может мечтать столь честолюбивая юная леди: мировую славу, выгодную партию… Я лишь слегка помог осуществлению ее заветных желаний. — Возможно, в какой-то момент эти желания были иными. Поймал взгляд. — Кто может знать сердце женщины. Оно переменчиво и непостоянно. Вы сами… — Я? Смешок. — Что ж, я неплохо заработала на всей этой истории. — И только? Смешок. Синие глаза глядят в упор. — Сенсация. За это любой репортер продаст душу дьяволу. Особенно… — Особенно если этот репортер — единственная женщина в газете? Синие глаза прищурились. — Знаете, с чего я начинала, синьор Урбани? По ночам мыла полы в редакции. А по утрам набирала статьи для тупых ослов, вообразивших себя великими писателями. И каждый из этих гениев не упускал случая ущипнуть меня за зад. — В этом желании я не могу их упрекнуть. Смех разлился в густом тумане — хрипловатый, низкий. — А вы умеете сделать комплимент. Что ж, спасибо, что проводили. Удержал тонкое запястье. — Я живу в гостинице «Сабланьер». — Вы так сентиментальны? Хотя ностальгия нынче в моде. — Что вы! Просто там удобные номера. Смешок. — Вы можете убедиться сами. — Нет, благодарю. Повернулась. Худенькая спина в черном мужском сюртуке. Огненная шевелюра под черным мужским цилиндром. — Впрочем, я, кажется, должна вам чашку чая. Смех исчезает в тумане. И запахе дыма. На губах вкус дешевого табака. И тепло. * * * Странное имя. Оно пахнет дымом. Оно пахнет дешевым табаком. Оно пахнет этим городом. — Этель… Теплое, как эти огненные волосы — мягкие волны под пальцами. Хрупкое, как это плечо в его ладони. — Этель… Живое, как искры в синих глазах. Как низкий, хрипловатый смех. Живое. Как ты. — Этель… — М… еще рано… Тонкие пальцы скользят по руке. Но она не поворачивается. Она никогда не поворачивается. За плотно задернутыми шторами висит туман. И запах дыма. Здесь всегда пахнет дымом. И это, по крайней мере, забавно.Часть 1
30 сентября 2015 г. в 00:32
Примечания:
* C 1830 года в Англии буржуазия и низшие слои общества стали активно требовать проведения избирательной реформы. Палата лордов сопротивлялась долго, начались массовые беспорядки. В Лондоне и в провинциях проходили митинги, демонстрации и даже нападения на поместья лордов, противников билля о реформе. На это есть намек в фильме, действие которого происходит в 1831. Когда лакей в клубе говорит Джону Уотсону: "Повсюду анархисты", он имеет в виду именно сторонников реформы. "Мученики Толпаддла" – шесть работников из графства Дорсет, в 1833 организовавшие свой профсоюз. Организация была признана незаконной, участников арестовали, судили и приговорили к каторге. Приговор всколыхнул общественность. В апреле 1834 сорокатысячная толпа подошла к зданию Парламента с петицией о помиловании. Правительство сопротивлялось до 1837, когда узники наконец вернулись из Австралии на родину.
** Джеймс Хэммет был арестован по ошибке. В профсоюз входил не он, а его брат Джон. Но у того была беременная жена, и Джеймс взял вину на себя и отбыл срок на каторге.
*** Бобби – прозвище лондонских полицейских.
**** Цитата из пьесы Кристофера Марло "Трагическая история жизни и смерти доктора Фауста" (ок. 1588)
***** Из той же пьесы. Так отвечает Мефистофель на вопрос Фауста, прислал ли его Люцифер.