Медь, лазурь и серебро

Медь, лазурь и серебро — три оттенка всех чудес. И быть может — ведьмы лгут, но не лгут костры небес. «На закате в зимний лес злой отец послал дитя», — и пусть в жизни все не так, мои сказки — для тебя. В них ни капельки вранья про подснежники и март. Нет, по правде, говорят, было все совсем не так — а откуда знать дано, ты не спрашивай меня, — девочка моя, поверь, что глаза мои таят рано видеть, нынче час темный, поздний и глухой. Мне лишь ночь бы пережить, завтра я вернусь домой, и хозяину, меня приютившему в метель, за добро я заплачу, сказкой для его детей… …Так говорила ведьма, явившись на княжий двор, и был ее плащ черным, из шкуры лесных волков. И в своем лживом сердце старый смутился князь — на миг показалось, в окна звери из тьмы глядят. -…Много веков назад жил среди этих мест князь, может предок ваш, а быть может и нет. Его не любил народ и даже родная дочь, ибо лишь только зло, обиды и боль он приносил всем, кто несчастье имел подле него жить, молясь о благом дне, когда ваш снятый блудницей с креста Бог, устав от лживых святош покарает его. Был он труслив и глуп, будто слепой баран, охотился лишь на птиц, не смея к волкам приблизиться и ружье выскальзывало из рук, — хрупкие крылья птиц для своры его сук сломать было проще, чем затравить тех, кто был рожден вольным, без глупого сердца. И убивал смеясь, кровью из рваных ран будто вином крепким в битве был пьян. …Так начиналась сказка и маленькая княжна глядела на ведьму, тщетно стараясь понять — отчего ей как будто знаком запах ее волос? Была в нем свежесть лесных трав и что-то еще. И князь, поджимая губы, молчал и глядел в окно: — Ведьма совсем девчонка, бояться чего ее… Дочка покорна мне, как прежде была жена — бред этой безбожной твари ее не сведет с ума. …Давно среди этих мест не видали волков, и подлый старик за что-то решил наказать дочь. Велел ей пойти в лес, и до утра одной там ночевать, да утром ему принести цветов. Не смела ему перечить маленькая княжна, на кухне взяла корзинку, с поклоном ушла: — Волки убьют быстро, зубы их — как ножи. Все лучше, чем ежедневно слуги вновь будут бить. Так она рассудила, волчий вой услыхав вдали. И шла не глядя, не замечая усталости и тоски. Но за каждым шагом неотрывно теперь следили из чащи мрачной пылающие зрачки. И вдруг все стихло, исчезло, как не бывало, — лишь перед ней неслышно ступил одинокой зверь. Был он силен и молод, гордо глаза сияли: — Князь, не иначе, волчий… Красивая смерть. Не было сил бояться, когда он шагнул ближе, и под рукой смялся пепельно-черный мех: — Ну и пускай… Хватит. Долго не мучил лишь бы. Это не так страшно, и не на мне грех. Но видимо зверь иную прежде взял жизнь, — лишь обошел кругом, головы не склоня вниз. Оскалился-улыбнулся, хрипло рыча — и услыхала голос чей-то в уме княжна. — Знаю, зачем ныне пришла ты в мой лес. На смерть посылал сына прежде к нам твой отец. Ждал он, что дерзкий мальчик умрет от зубов зверей… Ныне в моей стае охотника нет сильней. Коли свободы хочешь, навек позабыв плеть — в дом возвратись ночью, ударь в сердце заговоренной сталью, что я тебе дам, и позови меня, суд довершит стая. …Так говорил ей призрачный волчий князь, и ощутила шкуру она на своих плечах. Увидела, будто страшный зверь рвет ее отца, но шкура была точно осколок льда холодна. И вдруг себя увидала, в короне лесных трав, а подле стояла стая, и ей улыбался брат. Мертвый — она узнала, было его лицо, бледным, как первый снег, и черное серебро было в его глазах, волосах и душе. И девочка испугалась, вскрикнула: — Нет! В этот же миг пропало, как не бывало все. И разозлился волк, зарычал на нее. Метнулся в глухой овраг, завыл, и пропал, а девочка увидала — поляна цветов полна. Белых, как первый снег, — а среди них лежал, острый, как зуб змеи, черный кинжал. …Сама не знала она, как вышло, что вдруг взяла, спрятав на дно корзинки, домой пошла. Конечно, отец решил, букет нехорош, и взялся опять за плеть, а она позабыла нож. Но с болью взмолилась вдруг: — Приди, мой брат! И вместо него в комнате явился вожак. И было все как во сне, она не знал, где она, где он, и будто бы раньше видела тот же сон. Где страшный лесной зверь рвал и отца и слуг, и рядом была орлица, он звал ее, как сестру. С крепким, стальным клювом, и нанесла она старому, злому князю последний удар. Но когда испустил он последний вздох, она ощутила что в комнате был только черный волк. Устало дышал, от плети след зализав на ее щеке, и крови на нем не было, а нож был в ее руке. В страхе глаза закрыла, казалось — на миг, княжна, но в пору, когда очнулась, луны была высока. И лишь на столе наспех — брошенное письмо, злыми словами полное, придавленное крестом. И позвала тихо волка опять княжна: — Тих опустевший дом, сбежала моя родня. Люди не примут зверя, пусть и не стала я старшему равна брату, что умер еще до дня когда родилась дочь, и отец решил, будто должна я тоже ему служить… — Князя забрали черти, — ей усмехнулся волк, — Жаль, но тебе не быть равной во всем. Хочешь — иди с нами, нет — так одна живи, не суждено первой видно тебе быть. Так говорил он, спокойно смеясь, и разозлилась сильно впервые она. — Лучше одна буду, чем вновь слугой! Теперь мне терять нечего, убирайся прочь! Но волк лишь махнул хвостом, не слушая слов, и вмиг вокруг оказался лес, и волчье логово. Три дня рыдала она там, проклиная себя, его, и свою судьбу, а он молчал, пристально глядел из мрака, легко уворачивался от слабых рук. И когда она выдохлась, ощущая, как умирает, он лишь усмехнулся, и отвернулся спиной. Но услыхал тихое, — Не уходи, прости, пожалуйста… Побудь со мной. И тогда вернулся, с усмешкой коснулся лапой поникших плеч, — Ты так наивна, девочка… Все давно уже решено. Тебе нужно себя беречь. …И она как смогла протянула руку, смешала кровь, мысленно смиряясь с судьбой, — его шерсть была теплой, и обнимать его было, как вернуться домой. Казалось, он пахнет, словно сам этот древний лес, травами и корой, порой он кусался, знамо ли — волк это всё же не кролик или щенок. Но она прощала, зная, что шрамы остаются лишь на спине. И под ними пробиваются перья… Странно, но с каждым днем она видела их длинней. И ее не так уж любила стая, но рядом призраком был вожак. И с ним она засыпала спокойно, зная, что поблизости нет собак. Нет шутов, монахов, тупых догматов и озлобленных старых дев. Только лишь жизнь без конца и края, дыхание полной грудью и старый лес. Принадлежащий им, где охотников знали наперечет, и большинство убивали раньше, чем успеют достать ружье. Но был среди них один, на статном, гнедом коне. Чужеземный князь, что никогда не пах порохом, и не был врагом зверей. Казалось, он будто бы сам был рожден одним, или пришел с далеких, седых вершин. В его глазах были звездные небеса, и ручные соколы неотрывно следовали за ним. Вначале она следила, пряталась недоверчиво, убегала в лес, но он, заприметив ее однажды, не гнался вслед. Он знал, что если уж суждено, нельзя торопить коней, все придет в свое время, и будет еще сильней. И вышло именно так, она однажды вдруг поняла, что у нее есть крылья, а у него — сила летать. И когда они стали единым целым, она по взмаху его руки соколом взмыла вверх, впервые в жизни ощутив солнце в своей груди, позабыв обо всех. .А потом рассказала все, не сомневаясь, что предала, и ожидала смерти, но волк усмехнулся, сказал, — Что ж, видимо время вышло, будь счастлива, ступай, и да будет так. И стая поворчала и стихла, ибо вожак он всё-таки есть вожак. В ту ночь они попрощались, и обнимая в последний раз, она не могла сдержать слез, а он молчал не отводя глаза. И как всегда непонятно было, что в волчьей кроется голове, но он сказал, — Не порвана эта нить и по прежнему ты в семье. И на свадьбе были гостями совы, а черный волк вел ее к алтарю -нехотя отпустил руку, когда она князю клялась «люблю». А год спустя поняла она, — как он, ее не любил никто. Пробудилась душа ее ото сна, и встала заново на крыло. И зверь ушел неслышно, затерявшись в глухую чащу, но с лунным светом в полночь тенью скользнул на двор. И князь велел в копья не подниматься стражам, — знал, что княгине юной братом был черный волк. Он дверь отворил неслышно, и пропустил зверя, чуть поклонившись, глядя, словно степной орел, — не лгал, будто в доме князя — князю лесному рады, но к радости нареченной принял за своего. И в старый фамильный кубок густого вина налил, тихо во двор вышел, молча прикрыв дверь. Ветер спал, небо ночное бездонным стало, и за плечом ее как брату вслед усмехался зверь. …И долго рядом она сидела, гладила жесткий, тяжелый мех, глядела в огонь камина, в глаза глядела, и вспоминала всех, кто был похуже зверя, изо дня в день бил, проклинал и лгал, старалась понять, как вышло, что она вопреки жива? И обнимала зверя, блестела в глазах слеза: — Ты меня спас от смерти, но не могу солгать… Я полюбила князя, стал он моей семьей, не быть мне отныне в стае, не примут меня такой, те, кто вслед за тобою, песни поет луне, но говорить от сердца нынче так стыдно мне… в ту моровую пору, когда потеряла все, ты поделился кровью, стали вы мне семьей. В пору, когда покинул меня и отец и мать, и люди назвали падшей, сердце в золе собрать мне ты помог, перья сделал из пустоты, и упрекнешь ныне — чем отплатила ты?» А волчьи глаза смеялись, на дне их плескалась тьма: — Я лишь научил сражаться, сердцем же ты вольна лететь над рекой и камнем, князю ли быть верна, но коль подарил я крылья — будь же мне как сестра. Молчала княгиня долго, думала, что сказать, и князь возвратился скоро, стал у ее плеча. — Я не волчица, брат мой, я рождена людьми, и полюбила нынче лучшего среди них. В нем сердце хищной птицы, с ним мне вольно летать, с ним я останусь, с ним лишь мне суждено сиять. Но не смогла забыть я, коли б и попросил, стаю, что стала домом, волка, что дал мне сил выше взлететь, чем смела, я хоть бы раз мечтать, — была и пребуду вечно верна тебе, как сестра. И зверь усмехнулся снова, кивнул и исчез, а князь обнимал ее, задумчиво глядя в лес. И с той поры были они счастливы, Бог им не дал сына, но был ли грустить прок? Она ночами летала с ветром, купаясь в его силе, и с улыбкой глядел из тьмы чуть постаревший волк. …Так говорила ведьма, и голос ее рекой, тихой, волшебной лился, в сердце неся покой. Словно во сне княжна видела злобный страх в тусклых глазах чем-то взбешенного отца. — Нет! Замолчи, ведьма! Убирайся отсюда, тварь! — Где же ты, где, брат мой? — шептала в слезах княжна. И осмелясь поднять глаза, увидала вдруг в зрачках смеющейся ведьмы непроглядную тьму. — Здравствуй, сестра… Жаль мне, что ты еще мала. Для нашей дивной сказки пока не пришла пора. Нет для лесных духов разницы, кем быть. Князю или княгине в битву волков водить. В прошлом или грядущем быть и плести сказ, — силой моих заклятий, нынче забудут нас. Но как придет время, — не бойся пойти в ночь. Зверь будет ждать. Верь мне. …Крепко держи нож.