Высокомерие

      — Если хочешь достичь банкая, то у меня только одна просьба: убей кошку.       Урахара не может сказать, что удивлен. Ему давным-давно известно, что Бенихиме ненавидит Ёруичи. Ее ненависть подобна лесному пожару, бушующему на границе противопожарной полосы: рождена из бессилия, из ярости, из желания. Бенихиме ненавидит Ёруичи просто потому, что та стоит у нее на пути. Потому что она — одно из звеньев той цепи, что удерживает Урахару в здравом уме.       И также он не может сказать, что не рассматривал ее просьбу всерьез. В нем всегда будет та крупица, которая продолжит думать об этом. Он знает наверняка — он стоит прямо перед этой своей крупицей. Но рассмотрение — это еще не принятие, а искушение — не желание. Урахара может согласиться с тем, что в словах Бенихиме есть определенный смысл, но в жизни Ёруичи смысла куда больше.       А кроме того, Бенихиме для Урахары своего рода моральный ориентир: что бы она ни хотела, того обычно делать не следует.       — Ну же, Химе-тян, ты знаешь, что я не могу так поступить. К чему упрямиться? — интересуется он. Голос у него мягкий, певучий, почти что покровительственный, но Бенихиме едва ли обратит на это внимание, да и все равно ей.       Она исчезает, а когда после ее руки обвиваются вокруг его плеч и сцепляются на шее, словно бы в попытке задушить, Урахара осмотрительно никак не реагирует. Он знает правила игры. Бенихиме не посмеет навредить ему. Она причинит ему боль — как же, как же она в этом хороша, — но навредить не посмеет. По крайней мере, физически.       Она прижимается к его спине, и в любой другой день Урахара бы подивился ее противоречивой нежности.       Сегодня же он только произносит:       — Осторожнее, Химе-тян. Еще немного — и мы познаем вкус реинкарнации несколько раньше положенного.       — Ты только мой, — рычит она ему в шею, с каждым словом зубами чуть царапая кожу. — Если ты не достанешься мне, то не достанешься и никому другому.       — Ты часть моей души, Бенихиме. Я давным-давно твой.       — Тогда убей кошку. — Голос ее соблазнителен и сопровождается кровоточащими поцелуями.       — Нет, — уверенно отвечает он, как и подобает настоящему гению. — Не этого ты хочешь. Это способ добиться желаемого, но не само желаемое.       — Вот как?       В следующий миг Бенихиме уже стоит перед ним, опустив взгляд и скрестив ноги. Ее можно было бы считать воплощением скромности, если бы не разрез кимоно и не ладони, скользнувшие ему под хаори.       — Тогда чего же я хочу, мой дорогой Кискэ-кун?       — Меня, — говорит он, когда пальцы впиваются ему в плоть в области сердца ровно настолько, чтобы проступила струйка крови, по цвету схожая с ее маникюром. — Ты хочешь меня.       Взгляд, которым Бенихиме награждает его, в равной степени невинный и пьянящий — она застенчива, как девственница в первую брачную ночь, и в то же время заманчива, как профессиональная обольстительница. Куртизанки годами оттачивают такой взгляд перед зеркалом, и любой более слабый мужчина тотчас упал бы уже на колени.       Урахара отвечает ленивой улыбкой. Это не победная ухмылка — до победы ему еще ой как далеко, — но Бенихиме лишь активно пытается соблазнить его, тогда как он сам слишком близко подбирается к тому, что таится у нее глубоко внутри. Дальше она продолжает лишь рассеянно искушать — глаза ее теряют былую нотку.       — Ты сама так сказала, разве нет? Если я не достанусь тебе, то не достанусь и никому другому. Похоже, ты хочешь занять то место, что Ёруичи заняла в моем сердце. Похоже, ты завидуешь тому вниманию, которое я ей оказываю. В конце концов, я всего-навсего твой покорный слуга — ты должна быть самой первой и самой главной во всем, особенно в том, что касается меня. Любой, кто осмелится бросить тебе вызов, будет стерт в порошок и сгинет в небытие.       Он делает паузу, будто бы задумавшись о чем-то.       — Но не вижу в этом смысла, Химе-тян. Ты невероятна, как кто-либо может с тобой тягаться? О какой победе может идти речь? Для победы необходимо соревнование, с тобой же не сравнится ни один синигами.       Бенихиме смеется, уткнувшись ему в шею, и каждый ее выдох дрожью отдается по его телу, словно бы в преддверии оргазма. Урахара бы солгал, сказав, что не чувствует возбуждения. Бенихиме достаточно лишь изогнуть бровь, чтобы намекнуть на секс — жаркий, страстный, когда одежда летит клочьями и все тело усыпано отметинами, — что уж говорить о смехе.       — Ой, Кискэ-кун… Меня на лесть не купишь.       — И тем не менее я прав, не так ли? — совершенно равнодушно спрашивает он.       Не опустись она до уровня откровеннейших манипуляций — она бы не была его занпакто. В конце концов, Бенихиме самое что ни на есть буквальное воплощение души Урахары, а его не так-то просто одурачить.       — Ты хочешь, чтобы я убил Ёруичи не потому, что полагаешь, будто она заняла твое место у меня в сердце. Это просто-напросто невозможно.       Урахара делает шаг назад. Бенихиме не двигается с места, когда он высвобождает ее руки из-под своего хаори и сжимает в ладонях, таких огромных по сравнению с ее собственными. Их пальцы переплетаются, но романтики в этом жесте — чуть: ногти Бенихиме оставляют отметины у него на коже, а захват такой крепкий, что его кости вот-вот грозят треснуть.       — Неужели? — наклоняет она голову набок, и волосы жидким обсидианом ниспадают вниз, обнажая безупречно гладкую шею.       — Ты ее ненавидишь, поскольку всегда будет то, на что я не пойду — к чему ты меня будешь подталкивать, — при одной лишь мысли о том, как она отреагирует, если обо всем узнает. Ненавидишь, поскольку она тот самый якорь, что удерживает безумные порывы моего сердца, в то время как сама ты давно пустила бы все на самотек.       До Урахары доносится треск сломавшейся кости.       — Иными словами… Ты ее ненавидишь из ревности. Не вследствие того, что я забочусь о ней или сколько уделяю ей внимания, а просто потому, что она не позволяет тебе контролировать меня.       В улыбке Бенихиме проскальзывает опасная нотка, но Урахаре плевать. Она не одна здесь с коготками.       — Я знаю тебя, Бенихиме, — голос его холоден, словно сталь, — тебя невозможно сдержать или заточить в клетку. Ты не признаешь законы и всевозможные ограничения. Кровь и красота, розы и шипы, хаос и расчет — в этом вся ты.       Повисает пауза, подобная интервалу между отливом и приходом цунами.       — Ты само забвение, — заявляет он, — и я знаю тебя вплоть до самых потаенных уголков своей души.       Бенихиме стискивает его пальцы, ломая их, и лицо у нее искажено такой яростью, какой Урахара прежде никогда не наблюдал, — удивительным образом так она выглядит еще более чарующе, — но ему опять же плевать. Тело исцелится, а момент этот будет жить вечно.       — Ты жаждешь контролировать меня, Бенихиме? Меня, которому ты обязана своим существованием? Меня, без которого ты — ничто?       Бенихиме рычит, свирепо и глухо, как самая настоящая львица, и реяцу Урахары вспыхивает с новой силой.       — Знай. Свое. МЕСТО!       Воцаряется молчание.       Секунды сменяют одна другую, и в итоге Бенихиме высвобождает из захвата его переломанную конечность и аплодирует.       — Надо же, Кискэ-кун, я и не знала, что ты можешь быть таким.       Бенихиме подходит ближе, и тон ее столь же небрежен, как и манера, с которой она проводит пальцами по его руке.       — Таким смелым, таким жестоким… Ну как тут устоять?       Она запечатлевает на его губах поцелуй, нежный, мимолетный — вовсе ей не свойственный, и растворяется в воздухе.       На ее месте стоит тэнсинтай, а в голове эхом отдаются два слова.       Имя его банкая.       Дзисанкёму Бенихиме.       Обращающая в забытье Багряная Принцесса.

***

      Три дня спустя они с Ёруичи наконец выкраивают время на спарринг, первый с тех самых пор, как оба достигли банкая. Они предвкушали эту схватку уже давно — она проверит их на прочность не только как синигами, но как капитанов.       Разумеется, это не единственная причина. Бенихиме пока еще не закалена в боях, а разве есть лучший способ оценить ее возможности? Ёруичи не убьет его, если он совершит роковую ошибку или положится на способность, которую не сумеет контролировать. Более того, она достаточна сильна, чтобы пережить все, что бы он против нее ни использовал. В конце концов, она стала капитаном задолго до того, как он только решил попробовать достичь банкая.       Нет повода для беспокойства — так размышлял Урахара.       Поэтому в тот же миг, как Ёруичи высвобождает свой банкай, он делает то же самое.       И тогда-то его лучшая подруга заходится диким криком.       Бенихиме у него в подсознании торжествует, ее клинок дрожит у него в ладони, а лицо искажает одновременно удовлетворенная и садистская улыбка. Такова ее месть, ее возмездие, и на этот раз никто ей не помешает. Он возомнил, будто сможет контролировать Принцессу? Обуздать? О, Урахара поразил ее своей силой, своим гневом, своей властью, и она вознаградила его, обучив полному высвобождению. Но пришло время платить по счетам.       Тело Урахары пылает огнем, кровь раскаленной лавой бурлит в венах, реяцу извергается из него подобно корональным выбросам. Ему ничего не остается, кроме как думать.       И одной мысли хватает за глаза.       Ёруичи мучается от боли, и виной тому — Бенихиме.       Со зверским воплем он снова и снова направляет на занпакто всю свою внутреннюю энергию, пока Бенихиме наконец не запечатывается, вынужденная подчиниться сознанию, потратившему века на удержание себя в узде.       Когда он поднимает взгляд, Ёруичи, выпучив глаза, стоит на коленях, а вокруг нее дождем осыпаются сверкающие осколки ее разрушенного банкая.