Высшая форма страха

Лифт опять сломался, и Биллу Роджерсу пришлось подниматься по лестнице. Не такое уж сложное занятие, скажете вы, но не для страдающего одышкой пожилого мужчины, для которого лучшие годы, когда он мог пробежать стометровку и даже не запыхаться, остались позади. Полное его имя было Уильям, однако даже жена не помнила, когда последний раз называла его так. Только этот странный тип, поселившийся на чердаке, назвал его «мистер Уильям». Всего один раз, так как виделись они лишь однажды — при въезде незнакомца в его «пентхаус». По правде говоря, Билл сильно удивился, узнав, что кто-то хочет снять именно эту комнату — она давненько никем не занималась, после того, как последний постоялец умер там. Ничего таинственного или загадочного его смерть не несла — у сварливого старика Пита был рак. Но люди по сути своей суеверны. Мы ни за что не пройдем под лестницей, сплюнем три раза, завидев черную кошку, перекинем соль через плечо, рассыпав ее. И уж тем более не будем ночевать там, где кто-то недавно совершил восхождение на небеса. Или провалился в ад, что больше подходило Питу. При жизни он никому покоя не давал, вопил целыми днями, как резаный, на одной протяжной ноте. А когда Билл поднимался проверить, все ли у него в порядке, Пит самыми нелестными выражениями предлагал ему убраться. Билл не сомневался, что и призрак этого ужасного человека, если таковой существовал, был не менее вредным, чем сам Пит. Но этот парень оказался не из трусливых. Пришел и сказал: «Мне нужна комната на чердаке». Без всяких намеков и двусмысленности. Конечно, Роджерсы с радостью согласились сдать ему комнату — деньги лишними не бывают. Никаких неприятностей с ним не возникало. Не шумел, не буянил, полуголых проституток не водил. Еженедельно на столе Билла появлялся конверт с надписью: «Плата от комнаты № 11». И это была, пожалуй, единственная странность — постоялец никогда не покидал свои апартаменты. — Да не может этого быть, — решительно заявила Биллу Дейзи, его обожаемая и ненавистная женушка, уперев руки в толстые бедра. — Не воздухом же он питается. Просто шастает по ночам, когда остальные спят. Вполне логично, но Билл так ни разу и не слышал, чтобы хлопала чердачная дверь. Сам дом был старым, видавшим виды особняком. Несмотря на многочисленные ремонты, выглядел он словно соломенный домик из сказки про трех поросят. Удивительно, но в постояльцах до сих пор недостатка не было. Каждый со своими заморочками, но номер одиннадцатый всех переплюнул. В конце концов даже Дейзи стало любопытно. — Умер он там, что ли? Сходил бы, проверил. Не дай Бог опять весь чердак трупняком провоняет. Вот почему Билл, отфыркиваясь и постоянно вытирая ярко-красным платком пот с широкого лба, поднимался все выше и выше. Жара стояла невыносимая — последний раз такое было в конце семидесятых, когда Роджерсы только-только приобрели этот дом. Теперь же здание годилось только под снос, но Билл и Дейзи продолжали заботиться о нем, как о больном ребенке — знали, что его не вылечить, но старались сделать все, чтобы облегчить страдания. Отсюда и многочисленные, но в основном бесполезные ремонты. Лестницу так и не удалось до конца отреставрировать, поэтому Биллу не очень хотелось подниматься на чердак — боялся, что какая-нибудь ступенька провалится у него под ногой. А свернуть себе шею в собственном доме — самая нелепая смерть, которая только может быть. Именно так погиб его отец шестьдесят три года назад. «Обязательно в следующем месяце за тебя возьмусь», — пообещал лестнице Билл, осторожно ставя ноги на ступеньки. Вот, наконец, и нужная дверь. На потемневших от времени досках ослепительно сверкали хромом две единицы — это Билл успел сделать еще до въезда странного постояльца. Роджерс постучал. Ответа, как он и ожидал, не последовало. Может, он и правда умер? Тогда стоит спуститься вниз и позвонить… — Кто там? — раздался вдруг из-за двери необычайно жизнерадостный голос. От неожиданности Билл застыл, как истукан. Все слова мигом вылетели у него из головы. Наконец он немного собрался с мыслями и несмело произнес: — Мистер Фирс? У вас все в порядке? — Да-да, конечно! — воскликнул собеседник за дверью. «Может, он под кайфом? — вдруг подумалось Роджерсу. — Это бы объяснило, почему он так странно себя ведет». — Вам ничего не нужно? — все же рискнул спросить он. В ответ раздался саркастический смешок, от которого у Роджерса чуть не остановилось сердце — пугающий и в то же время обворожительный, обволакивающий, мягкий. — Мистер Фирс? — окликнул Билл, немного придя в себя. Невероятно, но в такую жару его бросило в холодный пот! Следующего звука Роджерс не ожидал: заскрипел, отпирая замок, тяжелый железный ключ. За дверью оказалась темнота. Никто не стоял за ней, дверной проем просто «приглашал» войти. Что Билл и сделал, правда, с долей опаски. Он даже вздрогнул от внезапно обрушившейся на него прохлады вкупе с накатившим паническим страхом. Зачем он сюда вошел? Вдруг незнакомец сейчас захлопнет дверь и убьет его? Билл много видел таких передач по ящику, и все они заканчивались не слишком хорошо для незадачливого домовладельца. Все его страхи мигом рассеялись, когда он увидел стоявшего позади двери юношу. Свет, проникающий из коридора и наполовину занавешенного окна, позволил Роджерсу наконец-то рассмотреть постояльца. В прошлый раз он мало что запомнил — незнакомец тщательно замаскировался. Бейсболка, темные очки, куртка с поднятым воротником — вот и все, что сказал бы Билл, попроси его кто-нибудь описать внешность Фирса. Теперь же Билл видел, что постояльцу не больше двадцати пяти. У него были длинные черные волосы, спадавшие блестящей волной ниже талии. Его можно было бы принять за индейца, если бы не ужасно бледная кожа и худое лицо, на котором горели лишь два сапфира — его глаза весело изучали Билла и, казалось, видели его насквозь. — Э-э-э… Здравствуйте, мистер Фирс, — Билл неуверенно протянул ладонь. К его удивлению, юноша тут же схватил ее и принялся энергично трясти. — Здравствуйте, здравствуйте, — приговаривал он. — Хорошо, что вы решили ко мне заглянуть. Никто не хочет оценить мои работы… — Ваши работы? — словно во сне пробормотал домовладелец. — Да вот же они! — воскликнул Фирс, отпуская руку Билла и бросаясь к стене. Роджерс обернулся. В полумраке комнаты, лишенной какой-либо мебели, кроме кушетки и шаткого стула (все остальное было вынесено по распоряжению постояльца), виднелись какие-то большие прямоугольные предметы, укутанные в белую ткань. Так вот оно что, подумал Роджерс. — Вы художник, — облегченно выдохнул он. Что ж, это многое объясняет. Творческие натуры вообще люди странные, их хлебом не корми, дай почудить. Знавал Билл одного такого поэта, так он, бывало, запрется в комнате, и никакими уговорами его оттуда не вытащишь, хоть принцесса Диана с того света явись. — Да! Именно художник! — горячо поддержал его Фирс, словно раньше знать не знал этого слова. — И что вы рисуете? — больше для проформы, чем из любопытства спросил Билл. И тут же пожалел об этом. Постоялец принялся за пространную лекцию о различных направлениях живописи, сыпля незнакомыми словами, как из рога изобилия. Билл тяжело обмахнулся платком и за неимением лучшего расположился на кушетке, отодвинув в сторону пахнущее чем-то неприятным одеяло. — Мистер Фирс, это все, конечно, интересно, но что именно вы рисуете? — Можно просто Ирри, — махнул рукой Фирс, подходя к одной из картин и берясь за ткань. — Я рисую… — тут он выдержал театральную паузу, будто собирался открыть величайшую тайну века. — …страх. Должно быть, он ожидал, что это заявление шокирует Билла, но ошибся. Тот только моргнул и переспросил: — Страх? В смысле, страхи людей? — Вроде того, — Фирс, казалось, был разочарован. — Вы имеете в виду высотные дома, пауков и… — Да нет же! — глаза Фирса вновь заблестели. — Вы меня не поняли. Страхи людей не сводятся к банальным вещам, которых можно или нужно бояться. Страх — это наше подсознательное желание держаться подальше от того, что может нам понравиться. Почему человек боится высоты? Не потому, что может упасть и разбиться, о нет! У него холодеют руки и ноги, когда он заглядывает через край карниза. Но он думает:, а каково это? Ощутить краткий миг полета… И он боится именно этого желания, а не падения, потому что знает — за это мгновение он поплатится жизнью. — А как же пауки? — выдавил смущенный Билл — эта речь сбила его с толку. — Далеко не все они ядовиты, но тем не менее люди их боятся. — Пауки… — Фирс задумался. — Взгляните-ка сюда. Он сдернул покрывало с картины. Билла передернуло от отвращения. На картине был изображен жирный черный паук, оплетающий своими мерзкими волосатыми лапками руку молодой девушки. На ее лице застыла нечеловеческая мука, неприкрытый ужас и физическая боль. Паук вонзал длинные, как у саблезубого тигра, клыки ей в плечо и… ухмылялся. Билл ясно видел улыбку на его черной морде. — Но ведь такого не бывает, — спотыкаясь, пробормотал он. — Даже самые крупные пауки не… — Нет, — улыбнулся Фирс. — Но она представляла все именно так. Когда она была маленькой, они с матерью жили в старом доме, очень похожем на ваш. И каждую ночь с потолка спускался на паутине огромный паук. На самом деле он был не таким уж и большим, но детям ведь все кажется больше. Роджерс кивнул. — И вот, одной темной ночью, — продолжил Фирс, — паук сорвался с паутины и упал прямо ей на лицо. От ее крика проснулись все соседи. С тех самых пор пауков, даже невинных мизгирей, она просто ненавидела и с криком убегала, стоило ей завидеть это насекомое. Она не могла их даже убить. Она не понимала, что для этого нужно сначала убить паука в самой себе. Фирс замолчал. А Билл никак не мог понять, к чему он ведет. Наконец он рискнул спросить: — Что с ней стало? — Однажды на пикнике ей на руку залез малюсенький паучок и попытался укусить. Она умерла на месте. А ведь он даже не был ядовитым. Врачи констатировали смерть от разрыва сердца, — будничным голосом, словно читал новости, провозгласил Фирс, не обращая внимания на то, что лицо Билла перекосило от ужаса только что услышанного. Внезапно лицо Фирса озарила мальчишеская улыбка, только теперь она казалась столь же уместной, как микроволновка в дремучем лесу. — Я хочу написать ваш портрет, — неожиданно заявил он. — Нет, не стоит, я…. — Билл почувствовал, что скоро грохнется в обморок, если не выберется из комнаты этого психа. — Да-да, я напишу ваш портрет. И прямо сейчас! — Фирс подошел к мольберту, стоящему лицевой стороной к окну, и взял палитру и кисть. — Не шевелитесь, пожалуйста, я набросаю контуры. — Что, красками? — в каком-то отупляющем оцепенении пробормотал Билл. — Я никогда не наношу их карандашом, — сморщился Фирс. — Предпочитаю кисть. «Должно быть, у этого парня огромный талант», — пронеслось в голове Билла. Да, глядя на картину с пауком, он в этом не сомневался. Все было выписано до мельчайших деталей – все, вплоть до последнего волоска на лапке мерзкого насекомого с зубами хищника. И слезы на глазах девушки выглядели так, будто сами собой выступили из картины. — А чего боитесь вы? — Прошу прощения? — Билл оторвался от созерцания картины и повернулся к юноше. — Чего вы боитесь? — переспросил он. — Зачем вам это знать? — Для интереса, — пожал плечами Фирс. — Вдруг мне тоже удастся изобразить ваш страх. Это мое хобби, — широко улыбнулся он. Билл ошеломленно уставился на него. Да он ненормальный! — Вообще-то, — осторожно начал он, — я не могу сейчас вспомнить какой-то конкретный страх. У каждого они есть, но просто… — Да бросьте, — отмахнулся Фирс. — Ладно, я все равно вас нарисую, со страхом или без. Вы мне нравитесь, — и продолжил орудовать кистью, сжимая в другой руке палитру. — Рассказать вам еще одну из моих историй? — вдруг хитро прищурился он. — Нет, я…. — Биллу стало не по себе от рассказа о пауке, и другую душераздирающую повесть он бы не вынес. Но Фирс его будто не слышал. Он сдернул ткань с другой картины, и взору Роджерса предстал портрет юного улыбающегося паренька лет пятнадцати-шестнадцати. Темные волосы, застенчивое выражение небесно-голубых глаз, робкая улыбка… Ничего странного Билл в картине не замечал, пока Фирс не отошел обратно к мольберту, и свет из окна не осветил картину. И вот тут он увидел. Сквозь невинный облик юноши проглядывал другой, куда более пугающий. У двойника была похабная ухмылка во весь рот, полуоткрытые глаза немного косили. Создавалось впечатление, что подросток сильно навеселе. Поверх книги, которую мальчик сжимал в руках, была изображена темная бутылка какого-то пойла. — Отец этого мальчика был алкоголиком, — Билл вздрогнул от звука голоса. Фирс. Он уже забыл о его существовании, пока разглядывал картину. — И часто устраивал представления своей семье. Для него это была комедия, для них же — ничего, кроме драмы. Мальчику часто приходилось врать одноклассникам, что он ударился о дверь, оттуда и синяки. Но в конце концов они перестали ему верить и начали обходить стороной. Недавно его отец умер — по пьяни свалился с моста и утонул. Но страх все еще живет внутри мальчика. — Перед отцом? — завороженно спросил Билл, не отводя взгляда от двойственного лица подростка. — Нет, — рассмеялся Фирс, но тут же снова посерьезнел. — Перед самим собой. Видите ли, мистер Уильям, как-то в школе они проходили тему про генетику. И учительница обмолвилась, что ген алкоголизма передается по наследству. С тех пор этот мальчик дал себе зарок не брать в рот и капли спиртного. — Боится стать таким же, как его отец? — Боится, что ему это понравится. Наступила тишина, нарушаемая лишь шуршанием кисти по мольберту. — Вы так и не ответили мне, — вновь заговорил Фирс. — Чего вы боитесь? — Смерти, — наконец выдавил Билл. — Ее все боятся. — Я спросил, чего боитесь вы, а не все, — сморщился Фирс. — Все меня не интересуют. У каждого свои страхи, но мне любопытен именно ваш. — Я ведь уже сказал вам… — Да-да. Но вы солгали. Это не единственный, и уж точно не главный ваш страх. Впрочем, неважно. Я сам его найду, дайте только время, — он расхохотался, и от этого смеха у Билла мурашки поползли по спине. Некоторое время Фирс просто рисовал, изредка поглядывая на натурщика. Затем вдруг резко отступил к стене и бережно снял ткань с очередной картины. — Это моя любимая, — возвестил он, с гордостью глядя на нее. Старушка, укрытая вязаной шалью, прятала лицо в ладонях. Кот, примостившийся на ее коленях, лениво зевал. Кресло-качалка, в котором она сидела, находилось внутри тесной клетки с толстыми железными прутьями. А то, что происходило за пределами тюрьмы… Не сразу мозг Билла позволил ему идентифицировать то, что он перед собой увидел. К черту все фильмы ужасов, монстры, окружающие клетку, переплюнули бы их всех вместе взятых. И выглядели они куда реальней. Вот женщина в строгом костюме, стройная, с потрясающими ногами, но вместо лица — звериный оскал. Да и хвост виднеется из-под синей юбки. Она вцепилась в прутья и пытается достать старушку, которая, казалось, еще больше сжалась в своем кресле. Толстый мужик с шипами на спине, как у динозавра, нежно протягивает руку сквозь решетку, но на лице его ярость. Это были еще самые «невинные» из всех монстров. Остальных рассудок Роджерса отказался воспринимать, хотя их там было — как показалось Биллу — несколько сотен. — Господи, что же это? — выдохнул он побелевшими губами. — Это — бегство от реальности, — довольно произнес Фирс, снова подходя к мольберту и возобновляя работу. — Вы думаете, это всего лишь выжившая из ума старушка? На самом деле этой женщине нет и сорока, но она уже загнала себя в эту клетку и теперь не знает, как выбраться оттуда. Она боится всего, что может — только может! — причинить ей боль или неприятности. В последние годы она вообще редко выходит из дома, так что тюрьма обрела материальную форму. Все кажутся ей монстрами, только не нарисованными, а реальными. Видите эту женщину? Это ее начальница. Стерва, любимица мужчин, последняя дрянь. Придирается к ней по поводу и без повода. — А мужчина? — Ее муж, который под маской любви и заботы прячет свой эгоизм. Уже через год после свадьбы она перестала слышать комплименты в свой адрес. Теперь он говорит только про себя, а на нее — вопит и изредка поколачивает, если она вовремя не признает его правоту. И ей приходится подчиниться. Она боится даже думать, что с ней произойдет, если она ослушается и попробует выразить собственное мнение. Она боится всего на свете, но не может назвать причину и постепенно привыкает к этому. На настоящий момент она уже не представляет свою жизнь без него. И это — величайшая форма страха. Где-то с четверть часа Фирс не произнес больше ни слова. Билл же не мог двинуться с места — боялся, что это обидит художника, который всерьез занялся его портретом. От скуки Билл начал размышлять, откуда Фирс знает все страхи этих людей? Видно, он их старый друг, раз они так непринужденно рассказали ему о самом сокровенном. А та умершая девушка наверняка была его подружкой. Билл старался больше не смотреть на жуткие картины. Они неизменно вызывали у него ассоциацию с заплесневелой пиццей в картонной коробке — такая же мерзость, тошнит при одном взгляде на нее. — Я закончил, — возвестил Фирс. — Что, уже? — удивился Билл. Такие картины, как те, что стояли у стены, должны были создаваться неделями, а не половиной часа. Хотя кто сказал, что Фирс выписал его с такой же тщательностью? Он ведь все время двигался, и художник всего раз попросил его не шевелиться. — Я профессионал, мистер Уильям. — серьезно ответил Фирс. — И рисование у меня зачастую доходит до автоматизма, — с этими словами он повернул картину к Биллу. Роджерс будто примерз к кушетке, не в силах оторвать взгляда от того, что предстало перед ним. Прежде всего, он не мог поверить: откуда? Откуда этот юный гений прознал об этом? Даже с Дейзи он не делился своими страхами, и уж тем более не стал бы о них рассказывать малознакомому парню. На Фирса его испуганное лицо произвело прямо-таки взрывное впечатление. — У меня их много! — воскликнул он, бросаясь к следующей картине, еще закрытой тканью. — И про все я вам расскажу! Потому что я знаю то, чего не знает ни один смертный. Я знаю ваши страхи от и до. Я рисую их, но на самом деле я — отец всех страхов! Но Билл уже несся к лестнице, заткнув уши ладонями. Фирс, безумно вращая глазами, усмехнулся и повернулся к законченной картине. На ней был изображен толстенький лысоватый старичок, валяющийся у подножия лестницы. Правая нога его застряла в нижней ступеньке, провалившейся под его тяжестью, и он расплющил голову о шахматную плитку пола.