Let's be alone together.

И вот она опять одна. Холодные капли дождя падают ей на щеки, стекают по оледеневшим пальцам. Темные, почти смоляные волосы падают в маленькую лужицу, девушка сжимает мягкий зеленый мох, ее лицо растягивается в узкой улыбке. Впервые за три года. Три года ужасных мучений: нехватки воздуха по ночам, ни единой возможности вдохнуть полной грудью. А потом бесконечные врачи - старые дядьки с усами, вечно хмурые, покачивая головой со словами: "Крепитесь, мамаша, больше трех лет не проживет..." Три года... Вот так. Получить в 16 страшный диагноз, что ты больна какой-то очень страшной разновидностью рака. Нормальные девочки в таком возрасте влюбляются в парней, смотрят сериалы, жрут чипсы и пьют колу. А тебе нужно каждые два часа вводить уколом лекарства, от чего создается впечатление, что ты зависимая. А еще слезы мамы... Она обнимает тебя, гладит по голове и тихо шепчет дрожащим голосом: - Все хорошо, родная, выкарабкаемся... Ага, как же... Выкарабкаемся. Будто Китнисс не понимала, что она труп. С этим, ровным счетом, ничего не сделаешь. Можно сказать, пора готовить гроб и место на кладбище. А теперь она лежит на поляне в лесу. Теплый мох окутывает пальцы ног, с деревьев, прямо на по детски вздернутый нос падают маленькие капли, стекают по бледным щекам и исчезают в траве. Нет, она больше не плачет. Нечем. В кустах раздается шорох, но девушка продолжает лежать и смотреть на листья деревьев, сквозь которые пробиваются слабые лучики солнца. Рядом садится парень и тоже задирает наверх голову. На вид ему лет 20: темные, тоже со смоляным оттенком волосы, мужественные черты лица, но с добродушной улыбкой и ласковым голосом. Она приподнимается и, с трудом сев, прижимается к нему. Молча, они просидели так минут пять, когда наконец парень нарушил тишину: - Неужели, на этом конец? Китнисс смотрит на него, но молчит. Его серые, словно серебряные, глаза находятся в нескольких сантиметров от ее. Она касается лбом его лба и шепчет: - Пока еще нет... Парень крепко обнимает ее, сдерживая слезы. Одна все же появляется - это чистая, словно хрусталь, слеза, в которой отражается все его горе, разбавленное переживаниями и украшенное сверху предстоящим одиночеством. Никто никогда не видел, как плачет Гейл. Даже когда узнал, что его отец навсегда погребен по обвалами шахты. - Ты могла бы купить себе лекарства, - на удивление стойким голосом продолжает он. Девушка отрицательно покачала головой и засмеялась. Впервые. Впервые за все те годы, что он знает ее. - Неужели ты думаешь, что эта шишка из Капитолия продаст мне лекарства? - Китнисс говорит тихо, будто уже умирает - Сноу жаждет моей смерти, и ты это понимаешь. Да, Гейл это прекрасно понимал. После того, как его подруга заставила Капитолий смириться с ее выходкой на арене семьдесят четвёртых Голодных Игр, президент Панема желает ее смерти. Сначала это были семьдесят пятые Голодные Игры, где участвовали победители предыдущих, потом двухлетняя война... Нет, Сноу конечно же будет рад, если его заклятый враг наконец умрет... Все началось после семьдесят четвёртых Игр. Поначалу Китнисс продолжала проводить почти все свободное время в лесу, глубоко наплевав на погоду. Потом появилась простуда, и ее мать стала отпаивать свою дочь отварами. Затем обыкновенная простуда плавно перешла в бронхит, а под конец, каким-то непонятным боком, обернулась в страшную разновидность рака. Вот и все. На этом можно и закончить повесть о болезни любимой мной и другими читателями героини, но мне не хочется просто вот так обрывать рассказ. Когда Китнисс узнала о своем диагнозе она не стала реветь в подушку днями на пролет, как те девки в смазливых американских сериалах. Напротив, будучи заядлым охотником и сумасшедшим любителем леса, девушка продолжала проводить целые дни в глуши. Не слушая наставления матери по поводу здоровья, сославшись на зрелость и на то, что от такой смерти уже никак не убежишь. Это не Голодные Игры. Тут, в жизни, болезнь скашивала не только жителей Шлака и всего Дистрикта 12. Она острой стрелой пронзала всеми ненавистных капитолийцев, и даже они, богатенькие неженки, порой не могли спастись от страшного недуга... Они неотрывно смотрят друг на друга. В лесу покоится тишина, только изредка вскрикивает сойка-пересмешница. Пересмешница... Символ восстания. Восстания, которое унесло лишь много жизней, не принеся плодов. Гейл понимает, что возможно это последний день, проведенный вместе с ней. На лице скользнула дрожащая улыбка от воспоминания их первого поцелуя... Он подался чуть вперед, и их губы вновь соприкоснулись. Китнисс не сопротивлялась, напротив, расслабилась и поддалась. Теперь можно было не прятаться от телекамер, боясь, что их встречи с Гейлом всплывут на экранах. Пит умер, до него добрался Капитолий, и телевизионщики, еще не много помучив ее, отстали... Поцелуй был нежным, пропитанный ароматом привязанности. Девушка не отстранилась даже когда трудно стало дышать. Она закрыла глаза и наслаждалась моментом... Вдруг острая боль ударила в грудь, и Китнисс медленно опустилась на мягкий, еще влажный от дождя мох. Гейл опустил голову ей на грудь и тихо прошептал: - Кискисс, прошу, не надо... Не смей оставлять меня одного!.. Девушка лишь слабо рассмеялась и, закрыв глаза, прошептала в ответ: - Я всегда буду рядом с тобой... Обещаю... Это были последние слова, который парень услышал от нее. Слова, с ноткой веселья, но с серьезным пониманием происходящего. Она последний раз выдохнула, выпуская в атмосферу облачко пара. На лице девушки появилась улыбка. Теперь она свободна от страшных мучений и терзаний этого мира... Гейл еще долго лежал рядом с Китнисс, смотря на ее лицо и улыбаясь... А потом пошел дождь. Но не холодный ливень, а теплый и нежный солнечный дождь. Такой же, какой была Кискисс... Капли ударялись о землю и, с едва уловимым звоном, рассыпались на тысячи маленьких крупинок... А он продолжал слышать ее смех...