sleepless nights

      Циферблат тикает на тумбе около кровати. Тик-так. Парень почему-то вспоминает прожитую в маяке пару ночей, когда побывал в суровой Норвегии. Пропитанная запахом священной женщины, которую он с великим уважением называет мамой, вязаная кофта, старое пальто, которое передаётся от отца к сыну уже несколько сотен лет и им неимоверно гордятся, что оно ещё как новое. Главное - тепло, на моду всё равно. Вязанные шерстяные варежки на резинке, но ему ничуть не стыдно, потому что совсем забывчив и рассеян временами. Кожаные ботинки он в подарок получил от брата-близнеца. В маяке тесно и неуютно. На полке одни книги на норвежском и шведском языках, подписанные чьей-то рукой и рядом принесённый официантом завтрак: фрукты, да парное молоко. За окном лишь слышится разъярённая вьюга с утра пораньше. Пареньку нравится такая идиллия, наедине с самим собой и с чашкой всё ещё теплого норвежского молока, которое чем-то отличается от родного корейского. В голове всплывают множества ассоциаций, ему это по вкусу. Но Норвегия не та страна, где бы ему захотелось остаться и выдохнуть последние секунды в мятой кровати, крепко держась за руку второй любимой по жизни женщины. Прошептать в настоящий норвежский мороз свои сокровенные отдушины чувств, состоящие из трёх слов и выдохнуть сухими губами в последний раз в морщинистую щёку старушки.       Даже первый снег в Норвегии отличается от южнокорейского. Дома прекрасно и до оглушительной нервозности волнующе. Повстречав первый снег с кем-нибудь в певчем лесу или в величественных горах, можно рассказать что-то ослепительно потаённое, закрытое за несколькими дверцами. Безмолвное чувство, находящееся в изоляции даже от самого грешного носителя. Ощущаешь приятность такой милой ситуации: первый снег, рядом находящаяся женщина и признание в бесконечной любви. Он уверен, что в такой обстановке ему обязательно ответят взаимностью, он искренне улыбнётся, как умеет и поцелует её в макушку .       А в Норвегии это до боли обычное явление, всего лишь первый снег. Им не до всего этого, их ждут другие заботы, норвежские люди прихотливые и такие же холодные, как и ранняя осень. Но парень видит всю прелесть природы: морозные ветра, температура под минус тридцать, обмазанные губным бальзамом сухие губы, тёплые шапочки и варежки на резинке, а самое главное — почти прослезившиеся женские глаза. Он старается сдерживаться упёртостью, но по-детски вот-вот расплачется, варежками разгладит по её раскрасневшемуся лицу кровь из-за освежающего воздуха и робко со всеми огромными эмоциями расцелует. Расцелует так сильно, как первая любимая женщина, которая родила его всеми высшими силами и кормила грудным молоком.       Даже любимая книга Александра Дюма покоится в сумке уже недели три, напоминая ему о ней. Ей во всем сопутствует свобода. Свободно мыслит, свободно общается с другими, свободно позволяет себе чего-то хотеть, свободно улыбается. И он такой же, со своей особой изюминкой. Они вовсе не противоположности, по инерции улыбаются друг другу и посылают шепотом яркие краски по воздуху. Тишину обрывают голоса студентов, склонившие головы в учебники. А парню хотелось бы прилечь где-нибудь рядом, но лишь побыстрее, а она невольно улыбается, подзывая к себе, расслабленно машет рукой и грациозно поправляет выбившуюся прядь коротких непослушных волос. Но через секунду забывает, что её худые ноги могли сойти на подушку, а пухлые искусанные губы напоминанием о том, что через ровно двадцать три минуты начнётся очерёдная пара. Она всей своей ранимой душой любит, когда Бан улыбается деснами, поэтому либо щипает чувствительный бок, либо тискает пухлые щёчки. А покрасневший от неловкого волнения парень даже не пытается сопротивляться, ему нравится её нежная кожа, как у новорожденного: мягкие и холодные подушечки пальцев робко прикасаются к нему, ему кажется, что она его вот-вот поцелует и укусит белоснежными зубами его ключицу, и он задохнётся от нехватки воздуха. Это всего лишь обычная нежная ласка ничего не подозревающей девушки, но он невольно успевает за долю секунды представить то, чего не стоит даже мёртвыми ночами рассуждать, потому что становится слишком тепло в ноющей от незыблемых приятных покалываний в левой части груди. Ёнгук настолько влюблён в неё, что боится прикоснуться к ней.       Такую по-детски легкомысленную Эмбер он вспоминает сутками напролёт, как только появится свободная минутка. Их пути разошлись, возможно, в самый переломный момент, когда ему нужно было уехать подальше от шумного Сеула. Он захотел увидеть звездопад, высокие скалистые горы и небесный завораживающий омут, поэтому выбор пал на Чили. Его сердце пылало смешанными чувствами, а особенно из-за странного расставания с ней, самой прекрасной и таинственной женщиной его типичной офисной жизни, которой он мог бы посвятить все свои искренние и прочувственные песни и, конечно же, свою обыденную жизнь. Ёнгуку приспичило изменить себя внутреннего, себя боязливого, себя смущающегося. К несчастью, девушка считала, что в этом и есть вся прелесть Бана. Уговаривать было бессмысленно, парень стоял на своём и показывал себя упрямого. Эмбер умилялась, только с острой болью, кривила обветренные губы. Если вымолвит свою отдушину, то её страдальческий голос стопроцентно дрогнет. Этого и боялась.       — Ты вот так оставишь меня здесь?       — Я вернусь.       — В таком случае, я буду ждать.       Тогда она переборола себя и посмела поцеловать его в горящую от эмоций щёку. Этого толчка в долгих отношениях было вполне достаточно, чтобы Ёнгук и Эмбер не забыли друг друга за целые одиннадцать лет. Бан чувствовал себя одиноким каждую прохладную зиму, сидя у палящего камина и попивая горячий травянистый чай. Он почитывал пришедшее рукописное письмо, полная взбудораживающими событиями в жизни Эмбер и отчасти завидовал ей. Что не рядом, что ему вот так захотелось покинуть родину и посмотреть чёртов звездопад. А его всё нет и нет. Поэтому он продолжает вслушиваться в треск сухих дров и наблюдать за красными искрами, которые потухали в тёплом воздухе.       Ёнгук пообещал себе, что ни за что не будет смотреть на фотографии улыбающийся молодой Эмбер и ни за что не позвонит, чтобы услышать самый родной голос, что будет терпеть столько, сколько для удовлетворения потребуется: так он выработал терпимость. А в письме девушка призналась, что она стареет и ей хочется семью и ребёнка. Именно с ним, с непостоянным Бан Ёнгуком, который, похоже, желает её навсегда забыть. Он клянется в тысячный раз, что это всё обязательно будет, он обязательно вернётся. Но перед тем, как уехать, он погостил пару дней у Эмбер, одолжил её сладкие духи и забрал с собой. Когда ему совсем больно, он распыляет на себе любимый парфюм девушки и закрывает глаза, представляя, какими бы они были счастливыми, если бы он не оставил её. Кажется, потихоньку он начинает ненавидеть себя.       «Привет, Эмбер. Ты как, всё ещё в Исландии? Говорят, что сейчас там тепло. Ты должна рассказать мне, какие там люди проживают. Я ещё слышал, раз там людей совсем мало, то они пытаются привлечь к себе иностранцев. Смотри, не попади под чужие чары. Тут в Чили очень красиво. В Сантьяго тоже теплеет. Ночь прекрасна. Настолько, что её невозможно описать словами. Здесь звёзд больше, чем в Сеуле или за городом вместе взятых. Ты обязана сюда прилететь. Люди очень приветливые и дружелюбные. Знаешь, я уже соскучился по дому, по семье и друзьям, по тебе.. Никакая страна не заменит свой родной дом. Я не знаю, что ещё меня здесь держит. Будто я околдован кем-то или чем-то. Или совсем под чем-то. Иногда я вспоминаю Норвегию. Или Чехию. Еще Мексику временами. Их бы я хотел посетить с тобой, понимаешь? Показать, что я чувствовал впервые. Еще в Испанию, в Севилью. Желаю, чтобы ты своими глазами узрела, как бесчувственные люди делают ставки на быков или лошадей. И обязательно порыбачить с тобой на какой-нибудь маленькой речушке, чтобы свежий улов котёнку скормить. Одиннадцать лет прошло с нашей последней встречи, а я уже размечтался о нашем будущем. Оно ведь будет, верно?».       «Привет, Ёнгук. Со мной всё в порядке, как обычно. Ты как поживаешь? Всё ещё не выбрался из Сантьяго? На твоем месте я бы за одиннадцать лет объездила всю страну. Я уже как три дня дома. В Исландии хорошо, но я замёрзла. Люди, похоже, в Чили такие же, что и в Исландии. Они, и правда, замечательные. А что? Это плохо? Там был хорошенький парень, такой рыжий и симпатичный. Чёрт. Студент серьёзно хорош собой. Не то, что Бан Ёнгук. Мы работали с ним вместе над одним проектом. Я бы с радостью побывала с тобой в любой другой стране, но к тебе я ни за что не поеду, ты прекрасно это смекаешь. В Дании я купила тебе Питера Хёга в оригинале. Ты обязан его прочесть, потому что мне понравился датский язык. За всё время без тебя я нашла для себя отличное занятие! Теперь я читаю много книг о лотосах и выращиваю их. Ах, какие они изящные! Лучше Бан Ёнгука! Я не знаю, будет ли у нас будущее. Теперь у меня на одну морщину больше..»       «Привет, Эмбер. Я так же в порядке, ничего нового. Кажется, твой почерк меняется. Ты изучаешь новые языки? Датский? Ты серьёзно? Мне нравится Питер Хёг, но я не посмею прочесть эту книгу. Да еще и в оригинале. Ты заставляешь меня ревновать только потому, что со мной проживает служанка? Я хочу познакомиться со студентом-журналистом. Возможно, мы подружимся ближе, чем вы. Хотя я не такой смелый, но если захочу — смогу. Так что, Эмбер, не зазнавайся. Я объехал Чили, почему нет? Еще в Боливии побывал, в Ла-пасе. Там чудесно, не выразить простыми словами. Я запечатлел фотографии для тебя, ты вмиг туда захочешь. Будешь умолять меня. Лотосы? Забавно. Приеду, посмотрю на них».       «Привет, Ёнгук. Я буду ждать тебя. Больше не пиши. Отправь весточку перед тем, как приехать. А так, не пиши».       Бан Ёнгук, прочтя последнее письмо, нервозно просыпается. По лицу резко влепили оплеуху. Перед ним стоит его служанка с покрасневшей от пощёчин рукой. Щёки мужчины горят. Настолько сильно, что лёд в горле растопился и растекается по всему замёрзшему тяжёлому телу, топя миллионных лет айсберг ниже живота. Девушка, вся запыхавшаяся, пожирает его чёрными глазами. На смуглой коже легкая испарина. Чуждо ей видеть плачущего хозяина, который в руках комкал лист бумаги, пахнущий дорогой ему Эмбер. После её непростительных действий, в Бан Ёнгуке возродилась сильная вера в то, что можно добиться очень много, если только есть стремление к переменам. Из-за одиннадцатилетнего терзающего отчаяния, он расцеловал пульсирующую руку служанки, с горячими слезами поблагодарил её за всё проделанное ею трудом и побежал собирать вещи.       До отлёта остается два часа. Ёнгук успевает выпить чашку кофе и несколько раз умереть от трепетного волнения. Ему кажется, что никогда не объявят посадку, и он исчезнет здесь, сидя в переполненном туристами аэропорту. Мужчина вспоминает просмотренные фильмы и выводом того становится их благополучная встреча. Как разлучённые непонятными причинами пара будут удивлёнными глазами рассматривать друг друга и пожирать голодным взглядом, из-за которого оба почувствуют, что они стоят обнажённые и их могут увидеть, обнимутся, и еще будут так стоять минут десять, плача или улыбаясь. Но перед порогом её дома он точно потеряется. А от её эмоционального лица не сможет вымолвить ни единого слова.       После happy end никогда не делятся, что происходит дальше. Счастливая семья, кухонные ссоры, утренний примирительный секс, прощальные поцелуи, натянутые отношения, семейные обязательства. Ничего из перечисленного. Всё остается секретом, потому что и так понятно, что происходит после первой ночи и радостной свадьбы. Бан Ёнгук не хочет этой грёбаной идеальности, не желает как у всех и как в типичных фильмах, поэтому оставил её одну. Даже если по уши влюблён и готов отдать все, что у него есть и остаться без рубашки. Даже если Эмбер до сих пор страдает из-за его глупого ребячества. Она очень сильная личность, её он глубоко уважает как лучшего друга, а с детским трепетом любит как женщину.       Эмбер с каждым полученным письмом забывает простое слово «завтра», но снова укоризненно вспоминает, маленькими глотками опустошая большую чашку с крепким кофе, которое вовсе уже не помогает и продолжительно страдает бессонницей. Её уставшие глаза по инерции закрываются, как только перед ней бросается образ молодого Бан Ёнгука, опустошенного из-за страстной любви парня. Она молится, не Богу или судьбе, а лишь единственному случаю, чтобы он поскорее возвратился к отчаянной ей, и ощутить въедавшийся несколько лет в кожу запах Чили. Учуять морской бриз, горные нетронутые коренными жителями леса и отличающийся от всех рецептов мира сладкий настоящий лимонад. А самый впечатливший её до кровавых слёз запах главного героя её женских несбыточных мечтаний — эгоистичный Бан Ёнгук.       — Эмбер, это я, открой.       Низкий голос вмиг разрушает её заранее запланированные встречи. Тело током за мгновение прошибает, длинные пальцы предательски дрожать начинают, горячие слёзы на глаза наворачиваются, но она смело тянет скрипучую дверь на себя. Готовая упасть на колени при виде затерявшегося в Чили творческого паренька, которого ждала целых одиннадцать лет. Её собственный мужчина стоит на порогом и девушка не может прочитать его эмоций. Он искренне не улыбается и не плачет совсем. Возможно, с великим упорством сдерживается. Неплохо получается. Но не в этот раз.       Его хриплые вдохи и выдохи зарождают бабочки в её животе, ей хочется всеми душераздирающими моментами отдаться чувствам и позволить себе минутную слабость. Но гордость выше эмоций, Эмбер хватает невежественная судорога, ноги сводит, всё же падая на колени. Ёнгук боязливо прикасается к её нежным рукам, целует так бережно и робко, что непринуждённый трепет срывает все его комплексные маски и гоняет в артерии жгучую мужскую кровь, заставляя её сдаться и отогнать все накопившиеся обиды в голове. Его пульсирующие излизанные из-за блаженных нервов губы касаются её красивого лба, ощущая на них её появившиеся первые морщины в тридцать лет. Девушка отстраняется, внимательно следит за мужчиной, еле дыша и сжигая в голове остатки грязных мыслей, которые появились секунды три назад. У Ёнгука от передозировки адреналина горит смуглая кожа, сотню тысяч иголок ранят его тело из-за проснувшейся совести. Всё тело ежесекундно покрывается приятными мурашками от её ласковых прикосновений, мычит нечленораздельное себе под нос, чтобы девушка не услышала и от головокружительного волнения срывает зубами истерзанную кожу стенки щеки. Во рту вкус железа, парфюм Лю, сладость мятной конфеты и едкое послевкусие от сигареты.       Поэтому он еле ощутимо целует влажные губы. Нежно, заботливо, трепетно и сдержанно. Как в волшебной сказке про знаменитую Золушку.       — Не целуй так страстно, не надо, не сейчас.       — Прости, Эмбер. Я должен был вернуться намного раньше. Я чёртов ублюдок. Почему поступил с тобой так? Ты этого не заслужила, а я легкомысленный дурак. Эмбер, ты же страдала, не так ли? Во всем виноват лишь я. Этого не вернуть, правда? Я так сильно виноват перед тобой, не заслужила ты такой сильной боли. С ребенком связалась, тебе нужно было раньше отказаться от меня, слышишь? Бросить такого как я и продолжать жить счастливо дальше: по-настоящему влюбиться, завести семью и маленьких копий тебя. Почём сдался я тебе? Признаю, я зависим до нескончаемой боли по тебе, но ты не должна была так поступать с собой. Ты заслуживаешь большего, Эмбер…       — Ах, нет, прошу тебя, не продолжай.       Она с закрытыми мокрыми глазами как новорожденный котёнок ищет материнскую грудь. Бан толком и не знает, что Эмбер первая попалась в бездушную ловушку любовной зависимости, которую он незаметно наплёл. Лю с отчаянием ищет его уже истерзанные губы и до алой крови кусает настолько жадно и болезненно, что в атмосфере исчезает сдержанность, а следом занимает своё место перечёркнутое минутой назад расстояние.       Девушка чувствует, что не сможет тут остановиться, поэтому прокусывают всю разгоряченную кожу, слизывая с губ вкус одурманивающего парфюма. В своих бездумных действиях винит появление Ёнгука и снова раздувавшееся пламя первой любви. После будет корить однозначно себя. Но не сегодня.       Бан Ёнгук в эти Богом забытые минуты наслаждается любимой женщиной, которая не оставляет живых следов на его тонкой шее, прокусывает кожу на ключицах и кровожадно слизывает кровь. Мышцы обоих часто сокращаются, они задыхаются от внутренней духоты и переизбытка накопившихся слёз, их совместное счастье где-то под собственными ногами, но продолжает держаться на плаву. В доме пахнет каким-то приятным ароматом, крепко прижимая к себе девушку, разглядывает гостиную и убеждается, что здесь всё по-прежнему.       — В доме витает приятный запах ароматических свеч.       — Я тебе в письме говорила про лотосы.       Эмбер, держа его за руку, провожает в свою спальню, освещённая тусклыми лампочками по всему периметру, вызывая удивительное волшебство. Всё по-прежнему, как было одиннадцать лет назад, только теперь множества разнообразных склянок. Он сравнивает эту прохладную комнату с Кунсткамерой, только вместо такого чуждого зрелища — красивые лотосы. Совсем не спальня, а какой-то таинственный магазин на краю мостовой. Ему нравится самодельный висящий над изголовьем ловец снов, с перламутровыми камушками и бусинами. Он подошёл к одной из баночек, где уже долгое время хранился восхитительно белоснежный, точно первый снег, лотос.       — Твоя первая работа?       — Как ты догадался?       Он лишь явственно улыбается в ответ, любопытно разглядывает со всех сторон и аккуратно ставит на место. Медленно подходит к ней, берёт за руки и снова целует их настолько искренне и невинно, что Эмбер напрочь забывает о детских обидах и её иммунитет на грани глобального срыва, кажется, вот-вот неизбежно заболеет им вновь. Ёнгук лобызает ей длинные пальцы, худые кисти, холодные ладошки и нашептывает на нежную кожу всё своё нескончаемое волнение. Бан теряет рассудок, углубляется в далёкое прошлое: первая встреча и тот невесомый поцелуй в лоб, из-за которого ждали друг друга вечность.       Эмбер жарко, Эмбер душно, Эмбер не может дышать. Та веселая и оптимистичная девушка, со своими тараканами в голове. Она совсем не женственная и не милая, всего лишь дружелюбная и общительная особа, которая не могла жить без друзей и принимала активное участие в чужих жизнях. А именно перед ним хочется плакать и смеяться, чтобы только он имел право смотреть на неё обнажённую, влажно чмокать в горящие щёки и крепко обнимать со спины по ночам. С ним она противоречит самой себе, домашняя Эмбер и всеми любимая Эмбер.       А то, что он благополучно вернулся к ней, кажется самым приятным сном или несбыточной мечтой в бушующем океане ощущений. Бан Ёнгук тот, с кем желает быть счастливой, но лишь познает болезненную тоску и душевное одиночество возле песочного берега. Но все это смылось благодаря излитым чувствам, порыву сердца и отчаянного ветра. На влажном языке вкус алой крови её любимого человека, убеждается, что он настоящий, а сейчас обнимает её со спины, прижавшись всем телом. Ей хочется откинуть голову ему на плечо, вдохнуть аромат апельсинового шампуня и потискать его мягкие искусанные щеки.       — Знаешь, тобой выращенные лотосы напоминают мне о моём рождении. Мать рассказывала мне, как мы с братом Ённамом появились на свет. В нашей семье есть маленькая традиция, праздновать осенью праздник, украшая весь дом разными любимыми нашим семейством цветами. Тогда мама была беременна нами, а она очень хотела увидеть именно лотосы. Отцу пришлось искать их по всему городу, спрашивать у знакомых, где их можно достать, а один такой нашёлся. Друг отца выиграл путевку в курортную страну, поэтому обещал ему, что обязательно привезёт. Только вот как? Лотосы ночью цветут… А матери ведь захотелось, что для любимой женщины не сделать! А мать купила любимые цветы отца — белые лилии, а сестре — полевые ромашки. Странно, что сестре нравились тогда ромашки, ведь она совсем крохой была. Знакомый привёз в маленькой баночке лепестки, извинялся, пока мать не перестала таить в себе женскую обиду. Мать родила нас дома, когда принимала тёплую ванну с нежно-розоватыми лепестками лотосов. Всё, что ей запомнилось, это вода, которая неприступно окрашивалась в алый цвет. Ей в горячке чудилось, что лепестки лотосов забирают её неутолимую боль, помогали дышать и она, возможно, даже оказалась именно там, где лотосы сами распустились при ярком закате, перелившийся с чёрными облаками и попутный ветер гонял их в сторону безлюдного леса. Улыбалась сквозь непрекращающуюся боль, впивалась в руку беспокоящегося отца, а бабушка сначала взяла на руки хёна, а потом меня. И мы в её прелестных глазах считаемся детьми этого красноречивого цветка. Я не знаю причин, но мне очень обидно, что я не знаю и не могу почувствовать те же испытанные эмоции, что и моя дорогая мать, когда родила нас. Никогда не понимал, почему природа лишила нас воспоминаний первых дней.       — Мать мне тоже рассказывала, как появилась я. Мы чем-то похожи, я думаю. Моя мать с самого детства любила лошадей. Неподалеку, где она росла, была непримечательная ферма, где выращивали животных, да ещё и в том числе были лошади. Их по-особому растили, а потом продавали для скачек. Как-то раз туда заглянул испанец и приглядел для себя чистокровную лошадь, которая была самой ценной на ферме особью. Она моей матери тоже нравилась, да и всем детишкам в округе. А потом ферму перестали спонсировать, а своих доходов не хватало, и она обанкротилась. Маленькая девочка тосковала, не могла забыть, как с ребятишками купали лошадей на их водоёме, как расчёсывали гриву и длинный хвост, и как они блестели на ярком солнышке. Лошади были очень счастливыми. Поэтому воспоминания далёкого детства ей не давали покоя. Поэтому, беременная мною, она уехала в Монголию. Чувства прошлого и чувства в Монголии шибко отличались. Там они ей казались до такой глухой боли свободными, что она плакала той же мёртвой ночью, когда приехала. Ей хотелось сесть на лошадь, со всеми взбудораживающимися эмоциями покататься, но она таила обиду, что уже девять месяцев в положении. Она самой себе же поклялась, что её ребенок будет любить лошадей точно так же, как и она сама. И она, улыбающаяся ветру, понравилась одной замечательной лошади. Монгольцы ей сказали, что она ручная и её зовут Букет. Необычное имя, мне нравится. Она родила меня на стоге сена, не забавно ли? Лошадь лежала рядом и слизывала с неё подступающий пот, а мать тискала её мягкие ушки и гладила по брюху, звонко смеялась, но ей я не разрешала, похоже, ведь она рассказывала, как это было больно. Сено кололо ей мягкую кожу спины, отвлекая от физических терзаний и даря безумное наслаждение. Ноги дрожали и руки путались в лошадиной гриве, а особь подзывали рядом пробегавшие возбуждённые ранней осенью самки и самцы, но она сидела рядом. Возможно, я из-за этого люблю свободу, Ёнгук. Свобода — это то, чего я желала всю свою юность. Независимость перед всеми. Но так бы я стала одинокой. Я и была одинокой все одиннадцать лет, только не по этой причине. Согласна, что природа жестока, отбирая у нас воспоминания первых наших дней на этом свете. Но так правильней, не имея их. Ведь так больше мы сближаемся с нашими любимыми матерями. При её увлекательном рассказе, во мне возродилось то трепетное давно забытое чувство, даже почувствовала сердцем те её мучительные, но счастливые минуты боли. Моё сердце вот-вот должно было остановиться. Оно ёкало как безумное, голова кружилась от прилива крови и сухие губы расплывались в искренней улыбке и ещё чуть-чуть, и расплакалась бы. И сейчас, когда ты вернулся ко мне, я чувствую похожие чувства.       — Я не знаю, как это случилось, но мне кажется, что наши жизни сплетены. Сейчас мы едины, и я прекрасно понимаю, что ты хочешь обниматься, смотря на вечерний горизонт, у которого нет конца. И звёзды здесь не те, что в Чили. Ты же мечтаешь туда попасть, не так ли? Мне же хочется в Монголию, туда, где свободные лошади плескаются в пресной воде и блестят на ярком солнце. И вот так прижимать тебя к себе каждыми днями и ночами, ощущать с тобой семейный покой, ласкать тебя руками и предаваться чувствам. Чтобы моё тело было в шрамах от твоих укусов, чтобы бледная кожа цвела фиолетовыми цветками. И от стеснения я сражался с вожделением в ванной, постоянно думая о тебе. И руки разбивать в кровь, если бы увидел на твоём лице горькие слёзы или когда ты не в настроении. Кажется, я схожу с ума из-за сумасшествия.       — Это признание, Бан Ёнгук?       — Похоже на то.       Истерзанные губы опухли от сотни робких и волнительных поцелуев. Вот, что делает с людьми расставание. Или прошлые ошибки с примесью уверенного страха. Или та самая настоящая любовь, которая встречается в книгах и знаменитых фильмах.       Странная любовь. Он нашёл женскую версию себя и это довольно забавно. Это не потому, что она его женская версия, а из-за того, что узнает много неизведанного. Подвох кроется в следующем, а в том, что они — единое целое, но по закону противоположности притягиваются. В его потерянном сердце: «I'm sad, hug me». И она слышит.