Elastic Heart

Стайлз бежит. Бежит по шатким коридорам Дома Эха, где недавно был сам. Чертыхается, натыкаясь на самоубийцу в коридоре, измарав случайно руки в его крови, бежит, не видя ничего перед собой, бежит, случайно потеряв кроссовку на бетонной холодной лестнице. В тюрьме Лидии никого нет. Даже ее самой. Тело есть, а разума нет. Она лежит, не двигаясь, на своей постели, стянутая старыми ремнями, в серой застиранной рубашке. Жмурится от холода. Ей бы хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее, согрел теплом, спрятал в своих объятиях от сырости и вечных криков в сознании, крови на смирительной рубашке и на зудящих раненных висках, но нет. Она же остается самодостаточной девушкой даже в психушке. -Сама обниму себя, -шепот в голове, -черт, не пошевелиться даже. Устала. Не могу. Холодно. Холодно, Лидия, холодно, холодно, холодно… Шепот перерастает в мелодичный крик. Холодно, холодно… Стынет в ушах и на засохших капельках крови. Холодно, холодно… Пытается дергать пальцами на ногах. Такие же несчастные, как и она, подходят к решетке, и, совсем как доктора, неправильно поставившие диагноз, качают головами, тихо говорят: -Шоковую терапию назначали? А электро? Господи, спаси эту бедняжку… Все на ней испробовали, ничего не помогает. А она не в силах даже что-то возразить. Только открывает рот, как бьющаяся головой об лед рыба, и снова молчит. -Смотрите, да она же дергается! Стилински бесцеремонно расталкивает их локтями, ругается, кричит: -ПРОПУСТИТЕ МЕНЯ К НЕЙ! ЛИДИЯ! ЛИДИЯ! Лидия старается хотя бы улыбнуться, да вот всю челюсть свело от сырости. Лихорадочный блеск ее глаз говорит сам за себя. Он захлопывает за собой решетчатую дверь, велит всем убираться отсюда. -Она не цирковая акробатка, чтобы на нее пялиться!!! Ловит себя на мысли, что опроверг собственные предположения. Она же ходит по канату своей одержимости, так же? -Лидия, Лидс, ты меня слышишь? Хватает ее за руку, уже оттеночно-сиреневую, целует ее, как маленький потерявшийся в нелегкой жизни ребенок, вдруг нашедший мать. Зажимает ее синеватые плечики, пальчики, как у птички-синички со сломанными крыльями. Лидия не в силах говорить. Из нее и так все щипцами, пилами, ножами вытянули. Мартин отчаянно пытается отогреть остекленевшие, как назло, глаза. Могла бы она, закрыла бы глубокие порезы волосами, говоря: -Что ты, Стайлз, все прекрасно. Не мучит меня никто. Что это? Об книжный шкаф случайно ударилась. Напоролась на лезвие, упала с трехэтажки, но только не то, что ты подумал.Нет, нет, нет. Но ведь руки стянуты, а если бы даже была свободна (последнее время она об этом даже думать боится. Вообще думать страшно. Вытянут все канатами.), не показала бы своей слабости, сырости, холода души. Стайлз ложит голову на ее грудь, цепляется за возможность тронуть ее, даже когда она чуть-чуть сошла с ума. Эй, Лидс, ты опередила его, помнишь? -Лидия, Лидия, Лидия… Он бы повторял это вечность, вселенную, бесконечность. -Ответь, ответь мне, давай же! Скажи, съязви что-то обидное, крикни в конце концов, только не молчи, я прошу тебя, Лидс! Он кулаком разбивает стену, рычит от ярости, упиваясь своей безысходностью. Снова сжимает ее всю, трогает блеклые рыжие волосы, молочно-белую кожу, красную нить на ее тонком запястье, но ноль. Ничего. Лидия все также молчит. Он легонько целует ее лоб, тихонько сжимает ручку, боясь сломать и так сломленную, и она дрожащим, неуверенным жестом отвечает ему, сжав его холодную и мокрую ладонь. По ее щеке катятся слезы. Она улыбается. Слезы текут водопадами по его рукам, по ее ключицам, по рубашке, размывая пятна крови. Стайлз убирает ее локон, проводит рукой по кровоточащей ране, отчего Лидия вздрагивает. Вздрагивает, словно замерзшая синица. Стайлз плачет. Стайлз целует ее. Стайлз запирает ее в клетке ее души. И снова роняет слезы на ее волосы, рыжие, как огонь. В этот раз огонь не в силах поглотить воду.