Издалека

      Аид наблюдает издалека. Под защитой хтония. Ближе подходить уже опасно: мир живых для него чужероден, а обнаруживать свое присутствие в его планы не входило. Невидимка, словно неуверенный вор, затаился в кустах акации, где увядающую листву одного надежно прятали более молодые ветки соседних.       Скажи какому-нибудь аэду, что Владыка подземелий в самую рань рванул в наземный мир в кустах сидеть — не поверил бы.       И хорошо, мельком думал царь, эта история не для аэдов.       Аид наблюдает издалека, под защитой хтония за своим Смыслом. Смыслом чего, он еще не знал: жизни ли? Будущего ли? Свободы от Говорящей Сзади?       Смысл, болтая маленькими ножками, заливисто смеется, вертится, не дает сидящей возле матери заплести медные волосы. Всё норовит хлопнуть пяткой по протекающему рядом ручью, спугнуть плывущие по нему цветочные лепестки. — Макария! — устало вздыхает мать — еще один его Смысл, ценность которого не закоптили никакие прошедшие века.       Маленькая богиня не слышит: кривляется да заливисто смеется, сводя все попытки сердиться на нее на нет. Ребенку любопытно всё: и такие разные облака, и пёстрость цветов (так жалящие его отвыкшие от столь ярких красок глаза), и сияющие медные отблески, когда лучи колесницы Гелиоса освящали волосы матери.       Макария уходила с Персефоной на поверхность вот уже шесть лет, отчего вполне могла считать вотчину Зевса своим домом. Здесь, на мягкой траве, были ее первые шаги, здесь она впервые с гордостью сложила первое «Ма-ма», здесь пела, бегала, играла и наслаждалась обществом нимф. Он видел это тоже — только вот издалека. И нисколько не жалел. Ни о том, что позволил дочери большую часть года проводить на поверхности, ни в том, что важные моменты теперь приходится красть, находясь в отдалении. В конце концов, он уже давно стал вором, а солнечный свет красит его дитя гораздо больше, чем отблески подземных факелов.       Малышка Макария вертится, смотрит на небо, попутно желая распустить непривычную косу. Потом юркает в объятья матери и четко восклицает: — Мне так нравятся облака! — Конечно, дорогая, — улыбается Персефона, пряча дорогой, инструктированный изумрудами гребень в высокие васильки неподалеку. — Они чудесны. — Они такие разные! — ребенок указывает вверх и начинает будто рисовать невидимым стилосом. — Вот это похоже на цветок, а это — на лук! Ой, а вот то — на согнувшегося Зевса с жезлом!       По мнению Аида, куда больше это походило на Зевса за любимым делом, но, к счастью, его дочь еще не знала о кобелиной натуре ее дедодяди. — Да, дорогая, очень похоже, — по тону было слышно, что жена думает о чем-то подобном, но посвящать малышку в это, конечно, не стала. Маленький Смысл не расстроился, продолжив болтать ногами. — Мама, а давай внизу тоже сделаем облака?! — Макария, милая, — мягко отзывается Персефона. — Там же нет неба. Маленький Смысл обиженно сдувает челку. Пятка с наследственным упрямством бьет прямо в ручей, показывая свой протест. — Мама! Я же не про небо — я про облака! — объясняет дочка с детским возмущением: ну ничего эти взрослые не понимают! — Может, тетя Нефела отпустит их в гости?! — Не думаю, что это возможно, дорогая… — Тогда давай нарисуем их на каменном своде! Мама, мама, ты можешь попросить Гипноса и тетю Медузу достать краску? И его разукрасить?! Пусть отец тоже увидит облака…       Аид наблюдает за своим Смыслом. Издалека, под защитой хтония. Но в такие моменты он будто бы был рядом.