Издалека

      Персефона за пиршественным столом задумчива. Сидит, равнодушно игнорирует забитый снедью стол да горящих желанием посплетничать богинь.       Просто сидит, вертит в ладони конец закрученного локона, медь которого до сих пор непривычно контрастировала с окружающим обилием золота.       И смотрит. Издалека.       В той стороне расположились Афродита да Гера, выбрав себе в собеседницы ее дочь. Макария – под стать торжественности Олимпа – в бело-золотых одеждах, буйство меди в кои-то веки уложено как подобает царевне. Макария обходительна, весела и с виду ничем не отличается от коренных жителей дворца.       Но мать видит гораздо больше, нежели посторонние. Хотя, признается сама себе Персефона со вздохом, не всё.       Так уж вышло, что собственная дочь оставалось для нее Загадкой.       Потому что несмотря ни на что она оставалась Его дочерью.       Макария под стать отцу любит игры. Для нее не проблема выстроить основной образ, заштукатурить, разукрасить и выставить нарядный фасад на обозрение, скрывая истинные мысли.       Персефоне такое видеть не в первой – ежегодные четыре месяца она убеждается, что эта виртуозная игра работает уже веками.       Только супруг отстроил образ Мрачного владыки и Беспристрастного Судьи. Дочь для своего фасада выбрала краски легкомысленной юности. Все равно ониксовая чернота глаз прятала истинную Макарию от олимпийцев.       И порой, что самое тяжкое – и от самой Персефоны.       А Загадка изо всех сил строит из себя развернутый свиток: подходи, увидишь все и сразу. Хлопает длинными ресницами, заливисто смеется, слушает рассказы тетушек (упаси Ананка назвать Геру бабушкой!!!). Те рассказывают о своих подопечных – героях, о том, как все-таки сложно было вершить судьбы тех, кому благоволить положено.       Макария строит удивленные глаза, талантливо к месту вздыхает в моменты пауз.       Не показывает, что именно у нее на душе.       Но Персефона еще помнит те детские вопросы, которые – она была уверена – не отпускали Макарию даже сейчас.       Держать всё в себе – это тоже наследственное. - Персей? Помню-помню. Гермес утомлял своим метанием туда-сюда ради этого ублюдка моего мужа. То ему меч, то щит, то сандалии! Я уже боялась, что следующим будет мой венец! - Да, первого героя наша Семья снаряжала его по высшему разряду. Я даже предложила поцеловать его на удачу, но все почему-то отказались… - О, дорогая Афродита, не печалься. Он ощущал твою поддержку и так. И мог совершить благодаря вам великий подвиг,- «Мама, тетя Медуза рассказала мне про героев! А зачем им понадобилось ее отправлять к нам? Она разве сделала что-то плохое?». - Ох, Тесей! – легкомысленная Любовь красиво кривит губы. – С ним было и легко, и трудно. Жалко, что он много бубнил про какие-то свои горести. Мне это потом та-а-ак надоело! Хотела даже Минотавра в него влюбить! Согласитесь, было бы забавно! - Хм, было б всяко веселее простого отрубания башки, - Гера изящно поправляет пеплос. – Я уже так устала от этой резни! - Да, потеха была бы на славу. Зря, Афродита, ты так не сделала с этим лабиринтовым чудовищем, – «Мам, а почему Минотавр сторонится всех? Геката говорила, что его сюда тоже отправили герои… а за что его же, если он и так всех боится?». Персефона помнит и долгие объяснения, что наказаны монстры были за совершенные преступления, помнит совсем уж невеселую экскурсию к каменному саду из жертв Горгоны, что даже в подземном мире выглядел жутковато, к теням убитых Минотавром, что даже после стольких лет в Аиде были покрыты страшными призрачными ранами…       Помнит и недоуменный взгляд ониксовых глаз, предшествующий не по-детски серьезным вопросам. - Но разве с самого начала их участь не появилась из-за разозлившихся богов? – Макария-воспоминание хмурилась, накручивая на палец медный локон. – Да и разве они не были всего лишь оружием Ананки-Судьбы? Разве не была таким же оружием вода, когда… дедодядя Зевс устроил тот потоп? Или голод с мором, когда бабушка скорбела по тебе в первый раз?       Персефона тогда только и сказала, что вышеозначенными поступками тоже никто особо не гордится (вымолвить, что олимпийцам по большей части наплевать, почему-то не не удалось).       Запомнила она и чуть нахмуренные брови, мимолетно напомнившие настороженную сосредоточенность мужа. - Выходит, Танат, отрезающий пряди и выполняющий требования Ананки, также ненавидим, как и монстры? – просто сказала она. Ответа не потребовалось. – Выходит, если, например, кто-нибудь из богов также станет исторгать тени, они его возненавидят тоже, так?..       Персефона молча наблюдает за дочерью в окружении блистающих родственников, а в голове у нее – зал суда, она сама – нервно сжимающая подлокотники трона, Макария – равнодушно разглядывающая потолок, и Аид – вещающий, что исторгатель душ один, Танат, и ему как-то все равно на мнение наземных.       Царевна смеется вслед шутке Афродиты, изящно откидывает медные локоны.       В голове у матери лишь «Ага. Понятно. Пример был неудачный».       Царица Аида наблюдает за дочерью и не может сдержать чужеродной подземной настороженности (не желает второй дом оставлять даже на пиру!). Конечно, тогда те странные вопросы не остались без внимания. Макарии после не раз и не два напомнили о разнице между богами и чудовищами, что не могут выбирать свою судьбу, о зове ее будущего предназначения…       Медноволосая царевна тогда глубокомысленно хмурилась, очаровательно улыбалась, сияла ласковой чернотой взгляда и ничем не показывала, что эта тема имеет для нее хоть какую-то подоплеку кроме простого любопытства.       В конце концов, даже муж ее пришел к выводам, что все это было ожидаемым: когда в свите матери Геката и Медуза, а отец на короткой ноге с Убийцей – волей-неволей заинтересуешься и их судьбой.       Но порой Персефоне все равно казалось, что было там, в глубинах унаследованного от отца оникса, что-то еще. Словно шарада, игра, так любимая смертными: вроде бы сошлось всё, головоломка сложилась, но все равно какой-то скрытый смысл-тайник да пропустили.       И ее маленькая любимая Загадка вовсе не собиралась раскрывать свои секреты так легко.       Макария смеется шуткам, разливается наивным ручейком. Наконец, уделив родственникам внимание, достаточное для их царского величия, царевна возвращается к матери. - Ты сегодня на удивление оживлена, - замечает та, поправляя в волосах юной богини растрепавшиеся цветы. - Напоследок можно и повеселиться, - легкомысленно откликается ее Загадка.       Персефона не знает, почему, но слова эти заставляют ее напрячься. Будь она воином, сказала бы – это было словно шестое чувство перед атакой: когда еще не видишь, но знаешь, что секунда, и в спину вонзится вражеская стрела, быстро-резко-бессмысленно… - О чем ты, дорогая? – слетает с уст настороженный вопрос.       Макария глядит на нее с непониманием. - О том, что скоро уже осень.       Богиня возрождения издает легкий смешок, поправляет капризный нарцисс в прическе дочери и отбрасывает подозрительность – на олимпийском пиру ей нет места.       Ну конечно же, скоро ведь осень, как она могла впасть в забытье? Пожалуй, стоит все-таки ей оставить поиск различных шарад на долю мужа: у нее же это выходит как-то вяло.       Макария смотрит непроницаемым драгоценным ониксом на враз успокоившуюся мать, расслабляется под ласками родных рук.       И улыбается.       Загадочно.       …Отгадка же приходит внезапно.       На церемонии выбора.       Когда ее дочь с весельем и вызовом сжимала в ладони две русые пряди.       И улыбалась.       Теперь уже – победоносно.