"Чудовище" и Чаровница

Мрачным и гнетущим было небо над Ангбандом, таким же беспросветно-черным, как и дух его хозяина. Не было на том небе сияющих звезд прекрасной Варды, что она создавала, вкладывая в них всю свою любовь и мудрость, дарованную самим Илуватаром; не было и пестрокрылых птиц Йаванны, взмывающих так высоко, что они становились незримыми для взора. В том небе был лишь бесконечный мрак сумерек и гнева Темного Властелина. Огромная крепость, чьи залы и ходы были погребены под землей, острыми гигантскими зубьями скал вырывалась из-под камней. Совершенно неприступная, величественная твердыня Моргота. Именно такой она предстала перед Лютиэн и Береном, когда те оказались у Черных Врат, скрытые под личинами черной летучей мыши и огромного волка с всклокоченной шерстью. Но Врата охранял страж, которого нельзя было победить силой — могучий Кархарот. И тогда Тинувиэль, сбросив с себя свои чары, околдовала его, погрузив в глубокий, почти что беспробудный сон. Через мгновение она вновь обернулась летучей мышью и взмыла высоко над головой Берена, зазывая его за собой. И в тот миг из последних просветов меж темных туч исчез солнечный свет, погружая Ангбанд в привычную для него темноту. Долго блуждали Лютиэн и Берен в залах и ходах крепости Врага, пытаясь тайно пробраться к трону Темного Властелина. И вот наконец забрезжил вдалеке свет яростно пылающих факелов, а между ними — проход, высокой острой аркой уходящий во мрак пещерного потолка. И из узкого проема того прохода расстилался по каменному полу и стенам белоснежный свет удивительной красоты, такой неуместной и чужой в этой мрачной твердыне. Лютиэн, порывисто хлопая тонкими крыльями, влетела в тронную залу, а Берен, прижав хвост и уши, медленно и осторожно пополз вслед за ней. С тихим шелестом Тинувиэль ворвалась в тишину, где находился лишь громадный, напоминавший выросшую посреди пустоты скалу, трон Темного Владыки. Тот не видел пришедших, расположившись к проходу спиной, но нежданным гостям была видна лишь небрежно опущенная рука Владыки, облаченная в черную перчатку из грубой кожи. И когда Берен, надежно притаившись за троном, выжидающе припал с холодному полу, летучая мышь решительно порхнула вперед, направляясь прямо к темному Вала. Лютиэн закружила над его головой, увенчанной черной, походящей на боевой шлем короной, из которой тремя острыми пиками вырывались они — прекрасные и ужасные творения Феанора — Сильмариллы. Именно они озаряли своим неистовым светом тьму этого мрачного зала, тьму всего Ангбанда. Они бросали яркие лучи во мрак, и эти самые лучи пробивались сквозь темноту, грозясь прожечь ее саму насквозь. Но вдруг что-то остановило Лютиэн, словно сковав ее всю невидимыми цепями. В тот же миг Моргот, точно очнувшись от забвения, лениво склонил голову и усмехнулся. Своей силой сорвал он с гостьи ее чары. И эльфийская дева с высоты своего полета упала на каменный пол, а плащ, глухо прошелестев, накрыл ее с головой. Крепко сжав ладони, Лютиэн поднялась, сперва на колени, а затем и в полный рост, оправляясь от своего падения. Она медленно обратила взор к трону, и пред ее глазами предстал Моргот — Враг, Зло, Разрушитель, Темный Вала. Обличье его было грубым и мрачным, но оттого не менее величественным. Могучий стан, черное, как сама ночь, одеяние, небрежно покоящиеся на груди руки в толстых перчатках и корона, из-под которой на Лютиэн в упор смотрели темные, сверкающие глаза Моргота. Но нельзя было увидеть в нем ни красоты эльфийского народа, ни простоты и силы людей. Облик его был лишь воплощением, которым ему самому хотелось быть. — Прекраснейшая из Детей Илуватара явилась ко мне. Что же ты хочешь? — голос его зазвучал резко, наполнив собой, казалось, не только тронную залу, но и весь Ангбанд. Лютиэн, гордо вскинув голову, взглянула на него в упор, на секунду промолчав. — Я пришла, потому что хочу спеть для тебя и станцевать, Темный Владыка. Тот лишь хитро сощурился, внимательно разглядывая свою гостью. Та легкой и грациозной поступью двинулась навстречу Вала, оставляя за собой только звук шелестящего бархата ее платья. И каждый шаг ее был зачарованным, каждый шаг приковывал к ней еще большее внимание Моргота, и вновь дерзнув взглянуть на него, она увидела, что доныне неведомый Бауглиру блеск мелькнул в его глазах. Моргот устало отклонился на спинку своего трона, озаряя светом Сильмариллов саму Лютиэн. Ее черные косы заблестели, а глаза лукаво сузились. Но она, глядя на Вала из-под опущенных ресниц, лишь крепче ухватилась пальчиками за свой плащ, грациозно выставляя вперед ногу и вскидывая голову. Она знала, что Темный Владыка готов ее слушать, и даже готов смотреть на нее — он сам словно говорил ей об этом одним лишь взглядом. И тогда она начала петь. Голос тихим и прозрачным ручейком заструился во тьме, голос прекрасный и непостижимый, совершенно далекий и близкий. Слова говорили о тьме, а мотив песни Тинувиэль растягивался и заполнял собой все вокруг. Она на мгновение словно замерла, и тогда же резким движением пустилась танцевать, нежно, плавно, чарующе. Она откидывала выбившиеся пряди кос с груди и лица, вытягивалась, как струнка, подаваясь вперед под музыку, известную только ей, и она пела, словно рисуя голосом картину тьмы и света, что боролись так неистово. Но вдруг в ее танец ворвался вихрь, а в ее песнь — новый голос. И тогда Лютиэн, уже собравшаяся свершить свою магию и околдовать Темного Вала, вдруг остановилась и замерла, но не от страха, а от неодолимого желания обратить свой взор к нему. Она увидела, как поднялся с трона Моргот, как хромая, он вдруг направился к ней, изменяя свое обличье на ходу. И в тот же миг перед ней появился Могущественный и Прекраснейший Вала, тот, чье имя было позабыто намеренно, тот, кого называли когда-то Мелькор — Восстающий в Могуществе. Его смоляные волосы были увенчаны прекрасным венцом, его лицо, что нельзя было приписать даже самому прекрасному эльфийскому мужу, было преисполнено величия и красоты, его могучий стан сокрыт под плотными складками алого одеяния. Однако руки его все еще были спрятаны под черными перчатками, словно Мелькор стыдился их. И Лютиэн невольно вздохнула и отпрянула, будто испугавшись величия явившего себя перед ней Вала. Она задрожала, но не от холода. Он молчал, не сводя с нее своих темных глаз, которых ему изменить не удалось. И также молча, Вала протянул ей свою ладонь. Лютиэн вздрогнула, но почти что рывком подалась вперед. Она нерешительно и испуганно взглянула на него, но протянула свою руку. — Пой же, — голос Мелькора отдал приказ, и в тот же миг Лютиэн вновь запела свою песнь. И стоило ей начать, как вдруг Вала закружил ее в танце. Но на этот раз он был совершенно другим: дерзким и диким, совершенно необузданным и грозным. Никогда не приходилось Лютиэн танцевать вот так, открывая все стороны своей чистой души, никогда она не ощущала жар на пылающих щеках, никогда не чувствовала, что вот-вот взлетит, словно заколдованная и лишившаяся воли. Лютиэн чувствовала, как Тьма подкрадывалась к ней, но когда песнь ее начинала обращаться к Свету, Мелькор начинал кружить ее с новой силой, позволяя своим рукам касаться ее волос, лица, ладоней и плеч. И в голове у Лютиэн звучал его голос. Он становился громче, сильнее, и в какой-то момент она перестала слышать саму себя, позволив Темному Вала приблизиться к ней в их диком танце непозволительно близко. В тот же миг горло словно сдавило, отчего стало трудно дышать, а голова ее закружилась. И Лютиэн вдруг стала оседать, точно все силы покинули ее, а разум поддался чарующему искушению, что предлагал ей величественный Мелькор. И он подхватил прекрасную деву, не позволив той вновь упасть на каменный пол. Ее черные кудри разметались по плечам и груди, а глаза всматривались в каждую черту его лица. И тогда Мелькор, сдернув с правой руки перчатку, приблизил свою обожженную, угольно-черную ладонь к разрумянившемуся лицу прекрасной Лютиэн. Но едва заметив чудовищно изуродованные пальцы, та отпрянула. Перед глазами Тинувиэль мелькнул отец, а в голове — слова, когда-то сказанные им: "Только чистая душа может коснуться Сильмариллов". И разум ее просветлел, отгоняя от себя тьму Мелькора, тьму, доныне неизвестную невинной дочери Мелиан и Тингола. Лютиэн боялась взглянуть на него вновь. Она тихо и нежно запела, отстраняясь от Вала. Она видела, как он без отрыва смотрит на нее, а его глаза начинали смыкаться. И тогда, не медля, Лютиэн запела со всей нежностью, которую таило ее сердце, такой чужой для Мелькора, погружая его в заколдованный сон. И она могла поклясться, что перед тем, как тот опустил голову и с грохотом повалился на каменный пол, Лютиэн заметила в его взгляде едва уловимую горечь. * * * А когда пришло их с Береном время покинуть Средиземье, Лютиэн вновь вспомнила свой танец с Мелькором. И уходя из этого мира, ей привиделся Величественный Вала, назвавший ее по имени. Она крепко держала за руку любимого, когда та вдруг замерла в ее ладони и начала терять свое привычное тепло. Лютиэн сомкнула веки, точно боясь увидеть мертвенно бледное лицо Берена. В ушах тихо зазвенел самый страшный и чарующий голос, и слова шелестящим потоком ворвались в ее сердце: "Ты покидаешь этот мир, Прекрасная, в своем истинном величии. Но ты знаешь, что это я закалил твою душу. А потому тебе не стоит бояться Конца, который всем суждено будет увидеть. Ты обретешь вечный покой вдалеке от всего, чему еще только предначертано свершиться. И ты навсегда останешься Лютиэн Тинувиэль, той, что своей чистотой сумела зачаровать Тьму". И во мраке смерти она увидела свет его темных глаз, отогнавших печаль и страх прочь. Лютиэн ушла навсегда. * * * Рожденные из помыслов Илуватара, Вала узнали однажды, что никто из них не может быть могущественней Эру Единого. Он наделил их своими мыслями, одарил их силой и волей рождать свое. И более всего он благословил разумом и мощью Мелькора. Но дух его создавал зло и разрушение, а его помыслы искажали и увечили творения других Вала. Однако Прекраснейшая из Детей Илуватара вновь обратила его к словам Эру: "Все, что ты будешь делать ради зла и увечья, ради тьмы и разрушения — все это обретет лишь большую красоту и величие, ибо ничто и никто не сможет изменить решение моей воли, никому не под силу исказить то, что было рождено в моих мыслях. И любой, кто возжелает осквернить чистоту, лишь обернет ее еще большим великолепием".