"Прости, любимая, так получилось..."

      Этой же ночью Дэн сильно пожалел о своей благотворительной акции «Приюти Роджера», причём как минимум трижды. Мало того, что навеянные недавними эротическими снами мысли навязчиво угнездились у него в голове, так теперь они ещё и получили тематическое звуковое сопровождение.       Вот уж на что он никогда раньше не мог пожаловаться — так это на плохую звукоизоляцию в старинном здании. Однако сейчас протяжные страстные стоны и подозрительно ритмичные глухие стуки доносились сквозь солидную каменную стену так ясно, как будто она была декорацией из гипсокартона.       — Всё-таки хорошо, что у неё их не два, — пробормотал Ривенхарт, затыкая уши подушкой. — Лишь бы кровать не сломали… Хотя нет, это уже не на кровати,— заключил он, — там так долбить нечему. На столике, что ли? А что, вполне…       Воображение тут же нарисовало перед ним пикантную сцену — впрочем, с совершенно другими действующими лицами.       Какое-то время Дэн честно пытался уснуть, но поймал себя на мысли, что теперь нарочно прислушивается. Он ворочался, чертыхался, и когда воцарившаяся обманчивая тишина вновь была прервана характерными звуками, — не выдержал и решил уйти спать в мастерскую.       Уснуть на узком коротком диванчике было не так-то просто. Дэн уже пожалел, что не догадался захватить с собой из спальни подушку — пара декоративных диванных были слишком маленькими и жёсткими, к тому же обильно украшенными довольно колючей вышивкой. Пахло уайт-спиритом, маслом и резервирующей жидкостью, поэтому довольно скоро он не выдержал и встал, чтобы открыть окно. Холодный осенний воздух заставил его поёжиться и завернуться в тяжёлую бархатную драпировку из натюрмортного фонда.       В конце концов ему удалось устроиться поудобнее и задремать. Сон был тревожным и странным, полным каких-то невнятных образов и быстро сменяющих друг друга сцен, которые оставляли после себя смутное гнетущее впечатление.       Ему снилась узкая скрипучая винтовая лестница, по которой он долго-долго поднимался куда-то, волоча за собой что-то тяжёлое неудобное, вроде старинного кофра. Его ноша то и дело застревала на поворотах и задевала за углы стен. Кругом пыль, осыпавшаяся штукатурка, клубы серой паутины под едва теплящимися настенными лампами. Дэну было трудно дышать, острый, обитый железом угол кофра в самые неподходящие моменты чувствительно поддавал под колени, так что пару раз он едва не загремел вниз по ступенькам, но свой груз упрямо не отпускал.       Потом ему казалось, будто он зовёт кого-то, но смутные тени на огромном, слабо освещённом пространстве, которые представлялись то людьми, то деревьями, то причудливыми застывшими животными исчезали, когда он к ним приближался и вновь возникали за спиной. За ними определённо кто-то был, кто-то живой, настоящий, дышащий — изредка Дэну краем глаза виделось мелькание чего-то золотистого, но тени тут же сгущались и перетекали друг в друга, не давая сосредоточиться. Он был уверен — стоит ему только вспомнить нужное имя, как морок развеется и он наконец найдёт то, что ищет. Но имя вертелось на кончике языка, неуловимое и до боли знакомое, казалось, ещё совсем чуть-чуть и…       Дверь, тяжёлая дубовая дверь, чем-то напоминающая вход в его собственную мастерскую. Он даже не касается её. Она открывается сама, со скрипом проворачивая позеленевшие несмазанные петли. За дверью оказывается море. Дэн идёт по самой кромке прибоя, ветер треплет его волосы. Перед ним следы на песке, и он должен успеть наступить на каждый, пока их не смыло волной. Вдруг следы исчезают, он поднимает глаза и видит Кору. Она стоит на камне, как Венера Боттичелли, и протягивает к нему руки. Ветер шумит всё сильнее, и Дэн не слышит её слов. Он хочет подойти ближе, но вместо мелководья под ногами у самого берега внезапно оказывается непреодолимая глубина. Он зовёт любимую, но за её спиной, далеко-далеко в море, встаёт тёмная волна и катится, катится всё ближе и ближе, громадная и неумолимая, накрывая их обоих, обрушиваясь всей непомерной тяжестью и выбивая воздух из лёгких, и Кора исчезает за ней, как за завесой, чтобы никогда больше не появиться. Вместо того, чтобы родиться из морской пены, Венера тает в ней без следа.       — Кора! Кора!       Дэн проснулся от собственного крика. Шею свело, голова ощущалась тяжёлой и ватной, ноги затекли в неудобном скорченном положении и отозвались сотнями крошечных иголочек, когда он попытался встать.       К утру помещение выстыло окончательно. Художник зябко подёрнул плечами и, завернувшись в драпировку, как в плащ, первым делом захлопнул окно. Смутные обрывки сна уже выветрились у него из головы, оставив после себя неприятное, липкое и томительное ощущение. Сидеть в холодной мастерской не было никакого желания, и он решил вернуться к себе в комнату.       Сначала Дэн долго грелся в душе, потом внимательно рассмотрел свою помятую физиономию в зеркале и решил, что побриться всё же стоит. В голове так и не прояснилось до конца, и художник, переодевшись в чистые джинсы и свитер, направился в столовую. В такой ранний час там наверняка никого ещё не было, а значит, он сможет в одиночестве спокойно выпить кофе, а заодно и всё как следует обдумать.       Но не тут-то было. Из кухни уже тянуло запахом какао, и доносилось негромкое девичье щебетание.       Уловив несколько фраз из разговора подружек, объявлять о своём присутствии Ривенхарт резко передумал.       — Ой, ты себе просто не представляешь, что со мной сегодня было. Роджер… он такой… — Полина мечтательно закатила глаза. — Надеюсь, мы тебе не мешали? — девушка закусила нижнюю губу, хитро прищурилась и слегка покраснела.       — Да нет, — не стала сознаваться Лия. — Вчера столько всего случилось: я спала без задних ног.       «Она спала! Прелестно», — возмущению художника не было предела. Он сам не понимал, почему его это так задело. Вот значит как? Наградив его бессонницей, рыжая ведьма сладко почивала в кроватке?       — Ну а у тебя с господином Ривенхартом? Как он вообще… ну… того… — хихикнула Полли.       Дэн невольно затаил дыхание и напрягся. Он никак не ожидал, что его персону будут обсуждать в подобном контексте. Да и то, что девушки, оказывается, тоже могут сплетничать на такие интимные темы и в деталях обсуждать мужские способности своих кавалеров, явилось для него сюрпризом. Следующий сокрушительный удар ему нанёс её ответ:       — Да никак. То целоваться лезет, то растерзать готов. Кстати, он ко мне трезвым ни разу и не приставал. Вечно пахнет то коньяком, то растворителем, — грустно пожаловалась Лия. — Ерунда всё это. Я ему не нужна, хотя, уверена, что нравлюсь, во всяком случае, внешне. Вот он меня иногда и обнимает, как антистрессовую подушку, а думает о той, другой, с которой и соперничать-то невозможно, как бы сильно он мне ни нравился, — две последних фразы художник не расслышал, потому что на улице громко залаял Котька, зато отчетливо разобрал следующую: — А Серж… с ним спокойно и надёжно и никаких колючих розовых кустов и потерянных туфель, — девушка поймала себя на том, что, говоря о кустах и туфлях, вздохнула с сожалением. — После его письма я понятия не имею, что мне делать.       — Не знаете, что делать?! — Дэн не выдержал и влетел на кухню. — Могу подсказать: запрыгивать в свою красную букашку и мчаться к своему благодетелю. Готов даже подбросить вам деньжат на бензин, чтобы вы, не дай Бог, не заявились пешком обратно.       — От вас, пожалуй, дождёшься! — Лия моментально забыла о своём обещании больше на него не злиться. — Все газеты трубят о том, какой вы редкостный жмот, и после того, как мне с таким трудом удалась отбить у вас мою собственную наличность, я склонна этому верить.       — Я жмот?! Да я вас хоть сейчас… на самолёте… в любую точку… хоть на Луну… в бизнес-классе… только чтобы ноги вашей больше тут не было.       — Сами летите в любую точку! Без ваших советов решу, куда мне ехать, и ничего мне от вас не надо. Ясно?       — И полечу! Сегодня же. Раз по-другому от вас никак не избавиться, — Ривенхарт резко развернулся и почти бегом рванул к Максу, чтобы сообщить ему о том, что передумал и готов ехать с ним в Америку, к черту, к дьяволу… — куда угодно, только бы подальше от чар обворожительной рыжей колдуньи.