"Прости, любимая, так получилось..."

      Дэн был искренне рад, что эта мэрская супруга наконец-то исчезла. Макс хочет, чтобы он её написал? О, он сейчас напишет! В платье. И с этой жуткой сосисочно перетянутой талией. Всё-таки у Макса отвратительный вкус по части женщин.       Художник встал, на пару шагов отошёл от холста и вгляделся в беспорядочные пятна краски. Розовый? Да пожалуйста: получите, распишитесь. Он набрал длинной кистью чистого, прямо из тюбика, краплака и небрежными, местами кривоватыми и подрагивающими линиями вывел условный женский силуэт.       Талия? Будет вам талия… Краплак и ещё больше жёлтого. И ультрамариновая загогулина сбоку. Тонкой кистью — чёрные геометрические контуры, как в детской раскраске. Ну и всё. К чёрту.       — А что? — пробормотал Ривенхарт, любуясь законченным за двадцать минут произведением из дальнего угла мастерской. — Композиционно вполне себе…       — Вы уже нас покидаете? — Станислав попытался было склониться в учтивом полупоклоне, как следовало бы дворецкому, но гнуть спину бывший спецназовец не привык, и благолепной позы не вышло, поэтому пришлось ограничиться максимально любезной улыбкой.       — Разумеется, — приподняв подол розового атласного платья, Марго решительно спускалась по устланной ковром мраморной лестнице. — Я не останусь тут больше ни минуты! Это возмутительно! Какой же грубиян! Нет, здесь только с одним человеком можно иметь дело, но, увы, он уехал...       После всех потрясений и неожиданных открытий, Лия всё-таки пересилила себя и отправилась вытаскивать бельё из стиральной машины, рассудив, что слёзы слезами, а работу надо выполнять. На душе отчего-то было грустно, но на удивление спокойно. Будто она наконец-то сделала для себя какой-то нелегкий жизненный выбор. Дэн всецело принадлежит той девушке. Его неожиданное внимание и прорывающаяся сквозь колючую отстраненность нежность — это всё предназначено не Лие. Он тоскует по той, которую так безгранично любил. Вот почему настроение художника всегда так резко меняется — его накрывает осознание того, что всё это всего лишь самообман и Кору уже не вернуть. Лия приняла решение, что больше не будет на него за это сердиться. Теперь, когда она наверняка знает причину его странного поведения, это будет проще... наверное.       Услышав громкий глас Марго, Лия невольно остановилась, изумлённо глядя на грозно надвигающееся на неё и Станислава розовое изобилие.       «Грубиян? Ну да, это он может», — улыбнулась она про себя.       Пышущая негодованием мэрская супруга, пронеслась мимо, как ураган, оттолкнув Лию с дороги. Девушка не упала только потому, что вовремя уцепилась за перила лестницы.       — Всё-таки у нашего патрона железные нервы, — покачал головой начальник охраны. — Он выдержал её почти час. Если бы не его внезапно проснувшаяся любовь к музицированию, то цены б ему не было. До сих пор этот «та-ра-рам-пам-пам» из головы не выходит, боюсь, к вечеру на луну выть побегу. Надо бы по-тихому куда-нибудь этот гроб на колёсах сплавить или на дрова пустить, раз всё равно на нём играть никто не умеет. Мучение одно.       — А хотите, я вам что-нибудь сыграю? — с улыбкой предложила Лия.       — Хочу, — Стас был готов на что угодно, лишь бы изгнать из головы прилипчивый мотив.       Признаться, девушке давно хотелось услышать звучание дивного инструмента, стоящего в музыкальной гостиной с великолепной акустикой, но самовольничать она боялась. За рояль до сей поры никто не садился. Каждый раз, протирая его крышку и гладкие полированные бока, Лия разговаривала с ним, как с живым существом, жалея, что он не может подать голос.       После «концерта» Дэна рояль остался открытым и напоминал величественную птицу с распростёртым вверх крылом. Девушка уселась на крутящийся табурет с круглым сиденьем, подвинула его чуть ближе, устраиваясь поудобнее, чтобы ноги доставали до педалей, и осторожно подняла крышку. Какая красота! Волшебный инструмент! Девушка ласково погладила кончиками пальцев прохладные клавиши из слоновой кости. Как давно она не играла…

***

      Дэн подошёл к окну и прижался лбом к холодному стеклу. В голове начинало проясняться, но художника это совершенно не радовало. На душе было мерзко. Он, конечно, понимал, что Макс искренне заботится о нём и общем благосостоянии, но рисовать за деньги эту… свинью-копилку — проституция чистой воды, ничего общего не имеющая с искусством.       Вдруг ему показалось, что откуда-то, из какой-то невозможной, нездешней дали доносится негромкая мягкая музыка. Звуки падали нежно, как капли тёплого дождя, наполняя сердце светлой грустью. Райская мелодия никак не могла быть настоящей, — в доме никто не умел играть на фортепиано, — но Дэн, пожалуй, ничего не имел против такой галлюцинации.       Он прикрыл глаза и отчётливо увидел Кору. Она сидела за стареньким пианино, держа спину ровно, словно королева. Голова слегка склонена, волосы падают вперёд, закрывая прелестное лицо тёмной вуалью. Нежные руки порхают по клавишам без видимых усилий, как бабочки. В такие моменты ему всегда хотелось опуститься перед ней на колени и целовать эти тонкие пальцы.       Образ был настолько живым, что Дэн чувствовал запах духов любимой и видел мельчайшие блики, которые солнечные пятна, пробившиеся через белоснежные занавески, рассыпали по её волосам. Музыка звучала и звучала у него в ушах, переливаясь живительным хрустальным потоком и принося умиротворение. Он коснулся стекла, представляя себе, что в тот же самый момент с другой стороны до него дотронулась невидимая и невесомая узкая ладонь.       — Не пропадай, — тихо, умоляюще прошептал он, — останься…       Тёплое дыхание туманом осело на холодной гладкой поверхности и тут же исчезло без следа. Дэну нестерпимо захотелось как-то задержать явившийся ему образ, превратить во что-то материальное, прежде чем он вот так же канет в небытие.       Абстрактный портрет выгодной заказчицы отправился сохнуть в угол, а на мольберте вместо него оказался новый подрамник почти квадратного формата. Руки работали сами, а он просто ловил капельки тихих нот где-то на самой границе слуха. Они падали слезинками дождя на выжженную, растрескавшуюся землю, утешением и обещанием новой жизни на месте пустыни. Кажется, иногда Дэн даже закрывал глаза. Краски перетекали на холст сами, и изображение, рождавшееся под его руками из чистых эмоций, не требовало вмешательства рассудка. С последним мазком мелодия в ушах смолкла и растворилась в прогретом осенним солнцем воздухе мастерской.       Художник обессиленно откинулся на спинку стула, зажмурился и потёр виски. Музыка не возвращалась. Снова галлюцинации… пусть даже такие приятные. Значит, всё хуже, чем ему казалось. И Макс, как назло, уехал.       Дэн поднялся и отошёл от работы подальше, чтобы взглянуть на результат своей невольной медитации. Нет, нет, не может быть! Он точно не мог такое написать, это снова какое-то наваждение. Он совершенно точно видел Кору и слышал её музыку, и собирался написать её, чтобы не потерять снова, а та, чьё лицо он видел перед собой сейчас…       Ведьма.       Тёплая земляная палитра с горячими, страстными сполохами алого. Странный ракурс, словно с древнеегипетской фрески — лицо и руки в профиль, туловище в фас, но вместо застывшей на тысячелетия монументальности — бешеная динамика, полная движения стремительно раскручивающаяся спираль композиции. Фигура то едва не выступает из холста, весомая и материальная — только прикоснись, то распадается на хаотичный вихрь абстрактных пятен, первоэлементы, глину и огонь, из которых и был создан человек. Разметавшаяся по постели девушка выглядит не спящей, а танцующей. Рыжие волосы словно языки пламени, яркий румянец на щеках — отголосок жаркой ночи любви…       Вот оно что! Конечно. Просто у него слишком давно не было женщины. Как удачно, что Макс укатил в Париж.