Пламя раздора

1 — Властелин… Я с трудом подавляю желание броситься к нему. Подхожу. Медленно и спокойно. — Та-арис. Он улыбается. Криво, одним уголком рта. Не открывая глаз. — Мелькор, я здесь! — Угу. Засыпает. Мгновенно, словно истратил последние силы. А Феанор сдержал слово. Исцелил раны плоти. Только кровь запекшаяся осталась, пепел, коричневый пух, ошметки перьев. Ничего, сейчас все уберем. Взгляни на Мелькора орк, он едва ли заметил бы какие-то повреждения, кроме парочки заживающих шрамов. Я смотрю иначе. Так умеют видеть мир только Поющие и Перворожденные. Не внешнее видеть — суть. Не оболочку, подобную телам Воплощенных, — игру оттенков, переплетение разноцветных нитей и лоскутков света. У Восставшего они в основном красные: от алого до темно-багрового. Попадаются и коричневые. Фиолетовые. Оранжевые. Иногда — густо-синие. Совсем редко — лазурные или ослепительно-белые. Оттенки все время меняются, то гася друг друга, то усиливая, то сливаясь, то вспыхивая, то едва заметно мерцая. Только на лодыжках, там, где были оковы, застыли темные кольца. И так же мертвы руки. От локтей до кончиков пальцев — неподвижная чернота, даже следы от Ангайнора почти не заметны на этом фоне. Как я мечтала убрать ее! И все эти жуткие отметины, память о плене — тоже. Не вышло… Ни у кого не вышло. А теперь стало еще хуже. Мне ясно видны девять темных росчерков, оставленных клинком Финголфина и клювом орла. Пока их не удалось стереть. Удастся ли? Девять ядовитых заноз. Безвредных для плоти. Наверное, даже не очень болезненных. Только вот, если их так и оставить, они будут медленно подтачивать силы Властелина, убивая его Музыку. Год за годом. Век за веком. До тех пор, пока она не умолкнет. И каждая рана, даже легкая, станет новым голосом в этом неумолимом хоре. 2 Не нравится мне происходящее в мастерских. Феанор туда почти не заходит, порой мне кажется, что он забывает о пленниках, поглощенный своими мыслями или очередной работой. Но кто-то же должен о них заботиться! Не Мелькор же, в самом деле. Меньше пленных не становится, значит, они даже не пытаются убежать. Не знаю уж, почему. Должно быть, убедились, что Ангбанд все равно никого не выпустит. А вот работают они кое-как. Не мастера — те вроде Феанора, готовы сутками напролет с камешками возиться, лишь бы вокруг не смотреть. Зато земледельцы… Вряд ли при таком отношении им удалось бы хоть что-то вырастить даже снаружи, а не то что в капризном и обидчивом Ангбанде. Но Плодовая долина щедра на урожаи — думаю, волей майар, а то и самого Властелина. Воткни там сухую ветку в землю, и то расцветет. Так что садоводы наши себя особо не утруждают, зато раз в несколько дней являются в мастерские. Приносят сородичам еду, а заодно и скверным настроением делятся — щедрее некуда. Работа, конечно, замедляется, а то и совсем останавливается. Некоторые мастера, правда, отмахиваются от неприятных разговоров, да только не все. А камешки-то я собирать должен: их по-прежнему гномам возят. Не будет камешков — кто станет держать пленных в Ангбанде? Этих бы болтунов, всем недовольных, к делу пристроить! Вот только как? 3 — Где меч, Таринвитис? — Мелькор внезапно приподнялся на ложе. — Властелин… — растерянно начала майэ, с ужасом подумав, что Вала ранен совсем уж тяжко, если бредит, словно Воплощенный. — Да не мой! — нетерпеливо уточнил Восставший, кое-как усаживаясь. — Финголфина. — У Саурона, — испуганно ответила Тарис. — Ему доставили обломки, пока мы ждали… тебя. Власте… куда ты?! Что с тобой? Тебе нужен этот меч — я пошлю за ним. Ты только ляг. Ну, пожалуйста! Мелькор все-таки попытался встать, скривился от боли и тяжело опустился обратно на шкуры. — Где Саурон? — спросил он, отдышавшись. — Приводит в порядок Ангбанд. Очень много… — Знаю, — Вала отвел взгляд. — Позвать его? — торопливо предложила майэ, боясь, что Мелькор снова попробует вскочить. — Н-нет. Не нужно. Где Феанор? — У себя, вероятно, — Таринвитис подошла, поправила покрывало. — Хочешь видеть его? — Не надо, Тарис, — Вала устало закрыл глаза. — Гвардейцев к нему отправь. Четверых. Нет, полдюжины. Пусть сопровождают. Всюду. — Сделаю, Властелин. Ты спи. 4 Вот он, восток Белерианда! Нашего Белерианда. Моего. Камни поют мне, камни рады бывшему майа Ауле. Тому, кто творил эти земли, вкладывал в них свои помыслы, и любовь, и силы. Всего себя. Как Мелькор. Вместе с Мелькором. Ох, ну причем тут Вала? Разве не мы восстанавливали Эндорэ после Войны Поющих? Разве не мы хранили их до возвращения… Ну, вот, опять! Да он же ничего не сделал, вернувшись! Ни-че-го! Мне пришлось веками возиться с орками, обучать их кузнечному делу. Мне, привыкшему воздвигать горные хребты, прокладывать русла рек, ваять своды подземных залов! А какие яркие камешки я пел для наших подруг! Какие мечи делал для соратников — гранит с легкостью рассекут и не затупятся! Все лучшие творения мы создали до Войны. Потом были только сожаления об утраченном и упорные попытки воссоздать разрушенное врагами. И надежда, что наш Вала придет в Эндорэ, и все станет прежним. Ты разочаровал меня, Мелькор. Я так верил тебе! Я готов был сколько угодно ждать, пока ты снова соберешь силы. А ты обманывал нас! Ты отказался от тобою же созданной Темы. От нашей Темы. Ты отказался — пусть! Но мы-то остались верны ей. Почти все, кто принял ее когда-то, здесь. Почти все… почему же мне так одиноко? 5 Я стараюсь не оглядываться назад. Но и вперед смотреть не хочется. Так и еду, не сводя глаз с конской гривы. А пальцы в который раз уже переплетают косу. Нэртаг со мной, он всю дорогу держится рядом. Только молчит все время. Как и другие. Да и у меня нет желания разговаривать. Туман стелется по траве, обвивается белыми змеями вокруг лошадиных ног. Мне всегда нравилось с ним играть… прежде нравилось. Устроить бы ливень — безудержный, яростный, чтобы бешеные потоки воды унесли сомнения, смыли память о прошлом! Нет, вряд ли это поможет. Но ведь мы правы! Нам давно следовало уйти. Просто… Ангбанд не унесешь с собой. Хотя можно построить новый. Наверное. Зачем ты нас предал, Мелькор? Зачем ты предал себя? Разве не были мы верны тебе? Разве не сражались до конца за нашу общую Тему? Разве не вкладывали себя в творение целиком, безоглядно? Ты не щадил ни себя, ни нас во имя Музыки. И мы были согласны на это — только бы звучали наши мелодии, воплощенные в мире. Не просто согласны — счастливы и горды. За что же ты так с нами? Да ладно бы с нами —, но Тему-то свою как мог забыть?! Ты же против Творца пошел ради нее. Против других Старших. Свободой пожертвовал. Самим существованием своим готов был рискнуть. И теперь отказался от нее — ради Воплощенного, пусть даже ценного?! Не верю. Не понимаю. 6 Повелитель Мори снова появился в долине. Будто бы за фруктами пришел. Только вот другие майар пленников сторонились. Кто равнодушно, кто неприязненно, кто с откровенной брезгливостью. И не собирали они плоды — чаще просто гуляли, по двое, по трое, разве что лениво протягивали иногда руку, чтобы поймать послушно падающий с ветки персик, яблоко или сливу. Развлекались. А в последнее время и вовсе перестали заходить, к изрядному облегчению нолдор. Повелитель Мори являлся всегда с корзиной, серьезный и деловитый. И вроде бы, занимался своим делом, но, как нарочно, поблизости от работающих пленников. Фрукты он выбирал очень тщательно и не ел ничего. С собой забирал. Для Моргота, вероятно. Зато Фенырга больше не видели ни в Плодовой долине, ни в мастерских. В должности его Враг повысил или еще что, а только за пленными теперь присматривал Мори. По мнению Алканармо, этот невысокий майа, обликом удивительно похожий на нолдо, сдержанный, с тихим голосом, неслышной походкой и неожиданно цепким взглядом, был куда опаснее властного и надменного Фенырга. Скорее всего, именно он что-то сделал с тропинками, отчего стало невозможно выбраться из долины. Алканармо пробовал трижды. И горько жалел, что не ушел раньше. Промедлил, упустил случай! Слишком долго устраивал побеги другим: помогал собирать припасы в дорогу, сдерживал нетерпеливых, подбадривал оробевших — и все откладывал собственное освобождение. Вот и не успел. Впрочем, жалеть об этом было стыдно. Неправильно. Да, он, Алканармо, в плену. Но товарищи — на свободе. Хоть кого-то ему удалось спасти. Это — главное! А отчаиваться нельзя. Отчаяться — значит, уступить победу Морготу. Нолдо верил, что рано или поздно освободится. Ждал случая. Слушал. Спрашивал. Наблюдал. Несколько дней назад, когда земля Ангбанда неожиданно задрожала, и горы отозвались тяжким стоном, почувствовал Алканармо, что это шанс. Что Морготу не до пленных сейчас. Да только удержаться на ногах невозможно было, не то, что бежать. А потом все закончилось, и нолдо понял, что опоздал. Опять. — Ты! — Повелитель Мори аккуратно уложил в корзину последнее яблоко и свободной рукой показал на Алканармо. — Со мной пойдешь. — Ты тоже, — велел он Кеммотару. — И ты. И вы оба. Так он отобрал полторы дюжины пленных. — Приготовьте корзины с припасами, наполните бурдюки водой и ступайте за мной. 7 Спишь. Совсем как Воплощенный — с виду. Да и только ли с виду? Когда-то это было игрой — походить на Детей. Мы состязались между собой, кто точнее сумеет воссоздать их облик. Учились говорить, как Дети. Действовать, как Дети. Есть, спать, любить, как они. Игра была увлекательной. И как-то незаметно для нас самих перестала быть игрой. К облику привыкаешь. Он отчасти ограничивает возможности, он связывает, но только в нем можно почувствовать мир во всей полноте. Не только слышать, изменять и творить Арду — жить в ней, стать с ней единой Музыкой, ощущать ее всей плотью, настоящей плотью, такой же, как у рожденных здесь. Это было наслаждением. Огромным, ни с чем не сравнимым. Лучшей наградой за труды. И стало для нас ловушкой. Даже для тебя, Вала Мелькор. Ты ведь и в игре всегда стремился быть первым. И заходил дальше других. Те, в Амане, возможно, вовремя спохватились. Успели остановиться. Мы — не успели. Или не пожелали, что, пожалуй, будет вернее. Мы хотели, чтобы этот мир был нашим, и мы получили его. Мы его, а он – нас. Что ж, я не жалею о своем выборе. 8 Мы едем молча. Впереди, разумеется, Ральтагис — прямая спина, голова гордо поднята, взгляд устремлен вперед. Эта никогда не покажет ни горечи своей, ни сомнений. Пойдет до конца во всем. Несгибаемая. Бесстрашная. Дэрт и Нэртаг, как всегда, рядом. Даже кони у них похожи: темно-гнедые, тонконогие и у каждого — крошечное белое пятнышко у правой ноздри. Тевильдо облик менять не стал. Идет котище, над землей стелется. Плавно, уверенно. Хвост поднят, серебристая шерсть лоснится. Только уши нет-нет, да и вздрогнут нервно. Хотя с чего, казалось бы? Не с чего. Талло держится позади. Даже меня вперед пропустил. И отстал сильно. Тяжко ему, конечно: Таринвитис-то осталась в Ангбанде. Но тут уж ничего не поделаешь. Она всегда упрямой была. Если начала какую-то мелодию, не остановится ни за что, хоть уговаривай, хоть помешать пытайся. Не спеши, Ратан. Пощипли пока травку, а я… Если здесь рощицу вырастить, красиво выйдет, как думаешь? Нет, рощицу не успею, а вот одно-два деревца – да. Сосенки — вроде тех, что вокруг Ангбанда. Надо ведь подождать Талло. Только чтобы он об этом не догадался. Пусть думает, что я просто так замешкался. И пусть мимо проедет. Я хочу посмотреть назад, Ратан. Только посмотреть, ничего больше. Да там и не разглядеть ничего, разве что Синие горы вдали… творение Саурона. И Мелькора. Знаю, глупо. Но ведь никто не заметит. Все слишком заняты своими мыслями. Вроде и вместе мы уезжали, а теперь как будто поврозь. И чем дальше движемся, тем сильнее расходятся наши мелодии. 9 Мори привел своих подопечных в загодя приготовленную пещеру. Небольшую. Вдали от тех, где жили и работали мастера. И с одним-единственным выходом. Точнее, без выхода — для пленных. Пещерка эта была новой. Совместное творение Ангбанда и Мори. Ну, то есть, создал ее, конечно, Ангбанд, а юноша объяснил ему, что именно нужно сделать. Получилось не сразу, тем более, что своевольная крепость то норовила отвлечься, то упрямилась, и ее приходилось уговаривать. Зато теперь никто из нолдор, кроме самого Мори, не смог бы не только выбраться из подземного зала, но даже увидеть выход. А для орков был закрыт вход. Юноша оставил бывших земледельцев осваиваться на новом месте, а сам отправился к мастерам — отобрать тех, кто не смирился, не ушел с головой в работу. Бунтарей, мечтающих о побеге. Увести, отделить от остальных. И занять делом. — Мне нужны камни, — заговорил Мори, когда приведенные им мастера сложили на пол пещеры принесенное с собою имущество. — У вас есть инструменты, чтобы делать их. Материалами я вас обеспечу. Один из земледельцев, рослый, голубоглазый, с копной темных, отливающих бронзой волос, скрестил на груди руки, вызывающе глядя на юношу: — Что, Морготу не по вкусу пришлись выращенные нами фрукты? Или его слуги полюбили орочью еду? — Алканармо, — сосед осторожно коснулся плеча насмешника, — не надо, прошу. — Властелин не нуждается в пище, — невозмутимо ответил Мори. — Как и в воде. Зато в них нуждаетесь вы. Припасы у вас есть — на первое время. Он сделал паузу. Пленные молчали. Смотрели настороженно, с тревогой. — Когда они закончатся, вы получите новую порцию. Юноша снова выждал несколько мгновений и отчеканил: — В обмен на камни. 10 Ты спишь. А я — просто рядом. Оберегаю твой сон? Смешно. Ты неизмеримо сильнее меня. Любого из нас. Даже теперь. Глупо бояться за тебя? Наверное, глупо. Я и не боялась — прежде. До той войны. Мы тогда еще не научились бояться. Остерегались – да. Тревожились. Собирали силы, зная, что борьба легкой не будет. Но не боялись. Бояться нас научила война. Поражение. Твой плен. Эти черные отметины — они ведь остались не только на твоей мелодии, Мелькор. Спи, любимый. А я спою тебе. Тихую, ласковую мелодию, от которой дыхание станет ровнее, а сон спокойнее. Никто больше не споет тебе так, любимый. И едва ли кто-то в полной мере оценит красоту твоего облика, созданного еще до строительства Удуна. Ты хорош собой, как любой Поющий, но черты непривычно резки, хотя в самой этой резкости есть гармония. Во всяком случае, мне ты нравишься именно таким. Высокий лоб, удлиненное лицо в обрамлении иссиня-черных волос. Прямой нос, тонкие губы, упрямый подбородок с ямочкой. Это было всегда. Жесткие складки в углах рта появились после плена. Впрочем, тебе и они идут. А вот шрам от орлиного клюва… нет, это явно лишнее! Через всю правую щеку, от виска до подбородка. Ошибка, досадный сбой в мелодии. Шрам я уберу. Постараюсь убрать. Хорошо бы все получилось! 11 Властелин… Не-ет, вслух я его так больше не назову. Глупо. Эту мелодию не перепоешь, не изменишь. Ангбанда нет для нас. Прошлое перечеркнуто, убито, втоптано в землю копытами лошадей. И моими лапами. Это наше решение. Наша Музыка. Не Восставшего! Когда мы уходили, я, конечно, думал иначе. Мог бы — когтями бы вцепился в Мелькора, зубами рвал — зачем, зачем, зачем ты обманул нас?! Зачем предал Тему свою?! Потом я поостыл. Когда Музыка Ангбанда стихла вдали и скрылись очертания Железных гор. Времени на раздумья у меня теперь было сколько угодно. Путь-то неблизкий. Путь в никуда. Или — куда угодно? Полная свобода. От Мелькора? От Ангбанда? От прошлого? От проблемы, которую мы не сумели решить? Или — не захотели? Ушли, оскорбленные в лучших чувствах, преисполненные сознания собственной правоты. Спрятали страх и бессилие под маской показной гордости и отваги. Отвернулись от того, кто вел нашу общую Тему. Веками, тысячелетиями вел… … и предал нас. Предал? А разве давал он нам какие-то обещания? Клялся в чем-то? Нет. Как и мы ему. Ни один из нас. Никогда. Наш Вала пел — и этого было достаточно. Пел так, как никто из Старших не мог. Пел один — недолго. Потому что мы подхватили его Музыку. Полюбили ее. Приняли, как свою. А потом она изменилась, стала чужой, странной и непонятной. Но она — есть. Мелькор не отрекся от своей Темы. Он поет дальше. Так, как считает правильным. Он волен был выбрать это. Как и мы — не принять новую мелодию и уйти, чтобы творить иное. Свое. Потому он и не преследовал нас. Он-то понял. Все мы остались верны своей Музыке. И себе. 12 — Что ж… вот и все, — Кеммотар безнадежно махнул рукой. — Из этого каменного мешка не выбраться. А работать на Врага я не стану. — Никто из нас не станет, — глухо проговорил Ондо. Уселся на пол, сгорбился, опустил голову. — Да, — Раумо сдвинул светлые брови. — Лучше смерть, даже мучительная, чем покориться… — Трусы! Сказано это было тихо, но все моментально замолчали. И повернулись к Алканармо. Даже Ондо выпрямился от неожиданности. — Что… ты сказал? — Трусы, — повторил голубоглазый упрямец уже громче. И с нескрываемым презрением. — Алканармо, я всегда уважал тебя, но… — Помолчи, Кеммотар! И вы тоже. Алканармо неторопливо вышел на середину пещеры. Обвел товарищей внимательным взглядом. — Вы думаете, Морготу нужны наши камни? Или наша смерть? — Он хочет сломить нас! — Ристар сжал кулаки. — Так пусть… пусть он не… — Сломить нолдор? — Алканармо запрокинул голову и рассмеялся. Но тут же посерьезнел. — Он не сломит нас. Ни одного из нас. Если мы сами ему не поможем. — Да ты о чем? — Раумо помотал головой. — Н-не понимаю. — А ты подумай! Для чего они эту историю затеяли? — Ну… — Вражий слуга привел сюда не всех. — Какая разница, Алканармо? Есть и другие пещеры. — Разумеется, Кеммотар. Да только остальных пленников нет нужды запирать: они подчинились Ангбанду. Мы – нет. Пока нет. — К чему ты клонишь? — А к тому, что сломаемся мы или умрем — Моргота устроят оба исхода. — Значит, у нас нет надежды. — Есть и еще один вариант, Ондо. Третий. — Какой это? — Победить. Дружный вздох, почти стон. Уж если Алканармо от отчаяния повредился рассудком… — Да, победить, — без тени сомнения продолжал безумец. — Выжить. Дождаться удобного случая. И вырваться на свободу. — Отсюда?! — Я помог бежать из Плодовой долины почти полусотне нолдор, — Алканармо вздернул подбородок. — Я не знаю, уцелели они или нет. Я не знаю, что с ними. Я знаю одно: они ушли. Ушли из Ангбанда. Быть может, живыми. Быть может, мертвыми. Но если они и погибли, то погибли в бою. — Ты предлагаешь напасть на Повелителя Мори? — с надеждой спросил Ристар. — Захватить его в плен и заставить вывести нас отсюда? — Возможно, когда-нибудь, — кивнул Алканармо. — Но не теперь. Рано еще. Пусть Моргот и его слуги думают, что мы смирились. Пусть не ожидают сопротивления. — Он же майа, — Раумо вздохнул. — Нам не справиться с ним. — Сейчас – да, не справиться. — А что может измениться, по-твоему? — Многое. Помните, как дергалась и стонала земля несколько дней назад? Быть может, она устала терпеть Моргота. — Ну, Алканармо… — Темные майар могут перегрызться между собой. Или наши на воле найдут способ победить Врага… — Ага, или Валар вмешаются, — насмешливо подхватил Кеммотар. — Или ваниар научатся делать оружие и явятся к нам на выручку. Ты сам-то веришь в то, о чем говоришь? — Я верю в одно, — твердо сказал Алканармо. — В то, что сдавшись или уморив себя голодом, мы равно порадуем Врага. И потому я буду работать. Делать эти проклятые камни. И ждать случая освободиться. Рано или поздно он должен представиться. — Но я… — Мы все будем работать, нолдор, — оборвал спорщика Алканармо. — И жить будем. Не для Моргота. Вопреки ему! 13 Да что же это такое! Всего лишь царапина, и то частично подлеченная, а никак с ней не справлюсь. Хотя… все давно бы само зажило, если бы мелодия Валы не была серьезно повреждена. Это нолдорское оружие — оно разрушает не столько плоть, сколько Музыку. Отнимает силы, лишает способности к восстановлению. Если бы не Мелькор с Ирбином, я бы долго еще оправлялась от ран, полученных возле Химринга. Вот и все. Частично шрам удалось убрать. Осталась лишь тонкая белая полоса, почти незаметная на светлой коже. Но все же осталась. Даже на плоти. Я посидела немного, набираясь храбрости. Предстояло заняться последней раной. Самой серьезной. Такие я лечить не умела. Может, Ирбин и разобрался бы… жаль, что мне не пришло в голову у него поучиться! Каждый из нас предпочитал творить любимые мелодии, те, что получались лучше всего. А единственный, кому подвластна была любая Музыка, сейчас сам нуждался в помощи. Я осторожно откинула покрывало. Вслушалась, одновременно ведя пальцами вдоль кривого рубца на ноге раненого. Кожа-то срослась, это видно. Но там, в глубине… какая-то связь разорвана. И не поймешь, какая: след от Ангайнора мелодию гасит. Мелькор вздрогнул. — Ирбин? — пробормотал он, не поднимая век. — Так не получится. Подожди, попробуем вместе. Приоткрыл глаза, посмотрел на меня — невидяще… недоуменно… отстраненно. Вспомнил. — Даже не думай! — Вала резко приподнялся на локте. — Бессмысленно звать. Они слышали все. Не могли не слышать. Значит — не захотели. Пусть. 14 А Ирбин-то все назад оглядывается. Когда думает, что никто на него не смотрит. Забавно! Сколько страсти было: здесь, мол, кончено все, давайте остальных с собой позовем! А чем дальше Ангбанд, тем меньше у нашего Целителя охоты вперед двигаться. Того и гляди совсем остановится. Я бы и сам, может, остался, если бы не Таринвитис. Ясно же было — стоит недовольным покинуть Восставшего, и она ни на шаг от него не отойдет. А мне это… неприятно. В остальном мне с Мелькором делить нечего. Кроме людей, разве что. Понимаю, важный эксперимент. И Вала, конечно, искусен в любых мелодиях. Но я ведь все-таки пел в свое время с Ирмо! И убеждать умею, и нравиться. Очаровывать, вызывать доверие и любовь. Или страх. Глору до меня далеко было даже в прежние времена. А уж по части иллюзий со мной мало кто может соперничать! Когда я принял облик одного из людских вождей и устроил переполох, разве это чему-то противоречило? Наоборот, племя рассорилось с эльфами и ушло на юг — своим умом жить, новые земли осваивать. Если бы Мелькор меня не остановил, я бы всех Младших Детей направил на нужный путь. Так ведь нет: «не вмешивайся, Талло, в контакт двух рас, хочу посмотреть, что получится»! Ну, как, Вала, посмотрел? Нравится? Вместо того, чтобы прийти в Ангбанд и служить тебе, твои подопечные подружились с нолдор. Зачем было столько с ними возиться, если теперь они воюют против тебя? Возможно, это часть какого-то хитроумного плана, но, по-моему, ты слишком увлекся. Мы можем потерять Младших. Изо всех людей, добравшихся до Белерианда, нашу сторону пока не принял никто. Это никуда не годится! Я найду оставшихся на востоке, Мелькор, и позабочусь, чтобы они больше не ошибались. 15 Раны Ангбанда затягивались. Конечно, не так быстро, как если бы Саурон пел вдвоем с Нэртагом, да еще при поддержке Ральтагис. Или если бы восстановлением занимался сам Властелин. Но все-таки дело двигалось. И по тому, как легко удавались мелодии, как охотно откликалась земля на призыв Поющего, Саурон видел, что Мелькор идет на поправку. Феанор выполнил свое обещание. Помог. Да, меч Финголфина действительно создал он, в чем Саурон не преминул убедиться, внимательно изучив обломки. Но ведь мастер не пытался утаить это. Открыто признался. И сделал все, чтобы загладить свою вину. Да и на поединок сам выйти хотел. Вместо Мелькора. Возможно, именно поэтому — из-за меча. Саурон ценил честность. И умел быть справедливым. Так что, когда исчезла последняя трещина в земле и Музыка Ангбанда зазвучала столь же мощно и чисто, как до поединка, Первый Помощник Мелькора направился к Феанору. Поговорить. Не как с врагом. Не как с Воплощенным. Как с возможным соратником в предстоящей войне с Аманом. У дверей мастера стояли орки. Гвардейцы. Майа нахмурился: этого он не ожидал. — Приказ Властелина, — вытянувшись, отчеканил старший. — Сопровождать Повелителя Фенырга. Везде. Охрана? От кого пожелал защитить мастера Мелькор? От майар? Считает виновным в случившемся Феанора и хочет разобраться с ним сам? Но пожелай Поющие уничтожить нолдо, орки не смогли бы им помешать. Скорее уж, гвардейцы не телохранители — конвоиры. На то время, пока не восстановлен Ангбанд. Что ж, если даже Мелькор больше не доверяет своему нолдо, говорить с Феанором не о чем. Разве что позже, когда Вала даст согласие на допрос. Саурон молча повернулся и начал спускаться по ступеням. 16 — Спасибо, Тарис. — Мелькор, — я развела руками, — я не целительница. Что смогла… — Даже Ирбин не сделал бы большего. — Но… — Не тревожься, — Вала поднялся с ложа и слегка поморщился, наступив на больную ногу. — Дальше я справлюсь сам. — Конечно, — я очень старалась, чтобы это прозвучало уверенно. – Вот, возьми, я тут спела кое-что, пока ты спал. Я протянула ему одежду. Узор вдоль ворота, рукавов и подола черной туники — почти такой же, как на старой. Языки пламени. Только вместо багровых и фиолетовых — ярко-оранжевые. Под цвет новой рубахи. — Я не стала чинить ту. Повторять старые мелодии слишком скучно. Скучно? Вернее было бы сказать — жутко. Прикасаться к окровавленным лохмотьям, впитавшим в себя боль, ненависть и отчаяние? Нет уж! В огонь. — Еще бы! — Восставший засмеялся. — Эта Музыка гораздо красивее прежней. Потому что… — Потому что я создала ее для тебя… любимый. Взгляд Мелькора мгновенно стал серьезным. Пристальным. Не зря ли я? .. Впрочем, не отступать же теперь! Да, я хочу значить для него больше, чем просто соратница. И я ждала слишком долго! — Что бы ты ни пел, я буду петь с тобой, — я положила руки ему на плечи, настойчиво заглянула в глаза. — И если умолкнет твой голос, моему не звучать тоже. Вала кивнул. Словно ожидал таких слов. — Мы будем творить эту мелодию вместе, Таринвитис. Что бы ни случилось. 17 — Мори! Я вздрогнул. И не только от неожиданности, хотя Феанор почти не разговаривал со мной после своего возвращения. Неужели он узнал про моих пленников? Но от кого? Как?! Он же почти не выходит из нашей башни с тех пор, как за ним повсюду начали следовать орки. Сначала Феанор попробовал их прогнать — я даже через дверь слышал, как он гаркнул на них. Не получилось. Не знаю, что они ответили, но Мастер тут же вернулся. Злющий! Хорошо, не сжег ничего сгоряча. Похоже, Мелькору не понравилось, что Феанор так долго бродил по горам в одиночку, вот Вала и приставил стражу. Пламенный, понятное дело, обиделся. И больше не спускается из башни. Должно быть, ждет, пока Властелин отменит приказ. А тот ведь не отменит, если его не попросят. В общем, все это очень кстати. Мелькор с Феанором состязаются в упрямстве. Орки сидят под дверью и, похоже, играют во что-то свое. А я делаю, что хочу, и никто мне не мешает. — Да, Мастер, — отозвался я, деловито направляясь к выходу, — я как раз собираюсь принести свежих лепешек. — Я не о том! — он досадливо махнул рукой.– Скажи, тебе доводилось встречать Тевильдо? — Большого серого кота, к которому все ходят за яблоками? — не удержался я, довольный, что опасных расспросов не предвидится. Но наткнулся на мрачный взгляд Феанора и посерьезнел: — Видел несколько раз. — Как давно? — уточнил Пламенный. — М-м-м… Прошлой осенью. — То есть — до войны? — спросил он отрывисто. — Да, Мастер. — А девушку с огненно-рыжей косой и неудачно ограненным рубином на пальце? — продолжал допытываться Феанор. — И еще одного майа — невысокого, с белыми волосами? Интересно, к чему он клонит? Думает, я потихоньку от него подружился с ангбандскими майар? Подступишься к ним, как же! — Рыжая прежде часто появлялась в Плодовой долине, — осторожно ответил я. — Но у ее спутника волосы были русые, а не белые. И еще пояс из какого-то странного металла: фигурки эльдар, держащихся за руки. — Дэрт и Нэртаг, — кивнул Пламенный. — Обоих с войны не видел, — я пожал плечами. — И еще одного — желтоглазого брюнета, в венце с топазами. Он, вроде бы, растил что-то в долине. — Это Ирбин. И что — он тоже больше не показывается? — С войны, — подтвердил я. — С войны, — эхом откликнулся Феанор. — Да… Так я и думал. 18 В только что восстановленную Музыку Ангбанда уверенно вплеталась новая мелодия. Звонкая. Летящая. Изменчивая. Радостная… нет, ликующая! Дарглуин остановился, прислушиваясь. Потянул носом воздух по перенятой у волков привычке. Стена в нескольких шагах от майа дрогнула, открывая проход, и в коридор почти выбежала Таринвитис. Каштановые волосы девушки выбились из прически, щеки разрумянились, глаза сияли от счастья. — Тарис! — Дарглуин невольно заулыбался, глядя на нее. – Что, хорошие новости? Ну, говори же! — А? — Таринвитис явно думала о чем-то своем. — Что случилось-то?! — потеряв терпение, рявкнул майа. — У тебя вид такой, словно мы только что захватили Аман. — Аман? — девушка непонимающе сдвинула тонкие брови. — Зачем нам Аман? Всмотрелась в лицо Дарглуина, рассмеялась и махнула рукой: — Все хорошо, милый ты мой, как же хорошо! Сорвалась с места, легко вскочила на подоконник, меняя облик в прыжке, — и только кончик крыла мелькнул. Умчалась. Дарглуин высунулся в окно, но летучей мыши было уже не разглядеть, и мелодия ее слилась с Музыкой гор, снега и ветра. Вот поймать бы эту девчонку, чтобы все-таки объяснила, в чем дело! Или — просто спеть вместе. Очень уж завлекательная мелодия получилась. Так и тянет подхватить. Дарглуин вздохнул, впервые пожалев, что не умеет летать. 19 Это одна из лучших моих мелодий. Чистая — словно в самом начале, когда Диссонанс еще не разделил меня и сородичей. Звонкая — так я пел юному миру, творя его облик. Радостная — сейчас я не думаю ни о чем, кроме Музыки. Искренняя — одного лишь хочу: спеть красиво. Так красиво, как, быть может, не пел никогда. Спеть — для тебя. Единственная в мире, невероятная Музыка. Как давно я ждала ее! Как мечтала творить ее с тобой. Именно с тобой и ни с кем иным! Слиться с тобой в одной Песни, забыть обо всем, кроме нас и нашей общей мелодии. Я столько мечтала об этом, но не верила, что подобное счастье возможно. Даже сейчас едва верю. Все мастерство свое я вложу в эту Музыку. Всю силу страсти — творить, петь, создавать новое. Страсти, которую не смогли уничтожить ни Диссонанс, ни Война, ни Мандос, ни Унголианта. Страсти, перед которой меркнут любые другие чувства. Всю любовь свою я вложу в эту Песнь. Всю силу тоски по тебе, всю нежность свою и преданность. В радости и в беде, в трудах и в отдыхе, в сражениях и в покое, что бы нас ни ждало, что бы ни случилось, я твоя, Мелькор. Навсегда. Я дарю тебе эту мелодию. Неповторимую. Созданную для тебя, моя Тарис. Для тебя одной. Я дарю тебе себя. Всю. Без остатка. Я дарю… 20 Всю любовь свою я вложу в эту Музыку. Всю силу, всю волю, все искусство свое. Она станет одной из лучших моих мелодий. Нет — самой лучшей! Что мне Ангбанд? Покинутый дом, за который я еще недавно готова была биться с кем угодно, не щадя себя. Дом, когда-то любимый, а теперь чужой и тесный. Дом, который мы творили вместе — и вместо. Вместо настоящего дома, все еще лежащего в руинах. Разве может эхо заменить живую мелодию? Рано или поздно мы все равно ушли бы. Что мне Мелькор? Властелин, предавший свой народ. Вождь, изменивший соратникам. Творец, отрекшийся от дара. Он не сделал того, что должен был. Значит, это сделаю я. Пусть мне даже придется отдать все силы, я не отступлю. Ты ведь был таким же, наш Вала. Как жаль, что тебя сломил плен! Удун ждет своего спасителя. Того, кто возродит его. Возведет новые башни над изувеченными останками рухнувших. Проложит подземные коридоры на месте засыпанных. Разбудит давно умолкшую Музыку и вернет ей силу. Удун, мой дом, моя любовь, мое творение — главное, драгоценное! Я иду, слышишь? Иду наконец! Радость переполняет меня, и ею хочется поделиться с теми, кто рядом. Немедленно! 21 Ральтагис внезапно остановила коня и повернулась к спутникам. Хмурым. Молчаливым. Погруженным в себя. Счастливая улыбка, от которой лицо майэ только что казалось юным и вдохновенным, померкла. Взгляд Ральтагис опять стал серьезным, в уголках рта прорезались жесткие складки. — Решение принято, — майэ обвела остальных пристальным взглядом. — Нами всеми. И каждым в отдельности. Вы жалеете о нем? Нэртаг опустил голову. Дэрт, почти всю дорогу ехавшая с ним конь-о-конь, протянула руку и мягко коснулась его колена. — Я жалею, — спокойно ответила рыжеволосая майэ, глядя в глаза Ральтагис. — Но не о нашем решении: оно было верным. О том, каким стал теперь Мелькор. При этом имени остальные невольно вздрогнули. Все, кроме Ральтагис. — Ты береш-ш-шься судить его?! — Тевильдо взъерошил шерсть. — Он когда-нибудь принуждал тебя петь то, что ты не хотела? Хоть когда-нибудь? Нет? Так почему ты вообразила, будто мы можем… — А потому что он — Властелин, — Дэрт резким движением соскочила с испуганно фыркнувшего коня и пружинисто подошла к Коту, сжав кулаки. — Потому что он, он в ответе за все! За нас. За Ангбанд. За Эндорэ. За нашу Тему. Талло оказался между ними мгновенно, Тевильдо даже не успел выпустить когти. — Что до меня, — усмехнулся Творец Видений, — я предпочитаю отвечать за себя сам. И за то, что пою, тоже. А вы – нет? — Он прав, Дэрт, — нехотя признал Нэртаг, спешиваясь и подходя к подруге. — Мелькор начал Тему, она понравилась нам, и мы ее подхватили. И поддерживали… пока хотели. — Он ведь не преследовал нас, — вздохнул Ирбин. — Не мешал. Да и не звал к себе никого тогда, в начале. Сами выбирали. Сами решали. И прежде, и сейчас. — Но Музыка! — Дэрт внезапно всхлипнула и уткнулась лицом в плечо Горному Мастеру. — Он же ее… погубит. — Вряд ли, — усмехнулась Ральтагис. — Такое даже ему не по силам. Похлопала по шее крепкого золотисто-рыжего жеребца, тот мотнул головой, нетерпеливо переступив ногами. — Что толку жалеть о прошлом? — Ральтагис вздернула подбородок. — О прошлом — или о том будущем, которого уже не достичь. Мы споем для себя новое будущее! То, которое захотим. 22 Получилось! Не ожидал, что все окажется так легко! Вид у моих пленников был вполне здоровый и бодрый. Значит, никто из них не пытался уморить себя голодом. Более того, похоже, ни один не сидел без дела! Я ожидал проклятий. Отчаяния и ненависти. Угрюмых взглядов. А когда вошел в закрытую пещеру, мастера на меня даже внимания как будто не обратили. Работали — увлеченно, сосредоточенно. Только Алканармо оторвался от своего занятия. Язвить он на этот раз не стал. Деловито протянул мне шкатулку: — Этого хватит? Я откинул крышку и едва сдержал восхищенный возглас. Камней было почти доверху — и каких! Ярких, крупных, безупречной формы. Я и в мастерских-то подобные видел раз или два. Только вот было в этой красоте что-то такое, от чего у меня холодок по спине пополз. Беспричинный, вроде бы, и потому особенно неприятный. — Вполне хватит, — подтвердил я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и бесстрастно. Я пересыпал камешки в пустой бурдюк: Феанору и в голову не придет в него заглянуть. Осталось выдать мастерам обещанную воду и пищу. Как доставлять снедь, я придумал заранее: не на себе же таскать, хватит уже, набегался! И не на орках: из-за них пленные могли занервничать. Так что я велел оставшимся в долине земледельцам принести и сложить все у входа в пещеру — для них, правда, там была глухая стена. Ну, Ангбанд, выручай! Я подробно представил себе, как это должно выглядеть… и замер, готовый к тому, что придется все-таки самому потрудиться, если крепость меня не поймет или не захочет помочь. Или если задуманное попросту невозможно. А вот дальше главное было — не открыть от изумления рот и вообще сделать вид, что ничего особенного не происходит. Потому что каменный пол задвигался, словно потек от входа к центру пещеры — и бурдюки с корзинами поползли вместе с ним. Для мастеров это, наверное, выглядело так, словно припасы появились прямо из стены. Во всяком случае, лица у моих подопечных были ошарашенные. Подопечные… пленные…, но ведь они мои сородичи! Которых я обрек на… А на что, собственно? Они живы, они работают, а что пришлось от остальных отделить, так сами же виноваты! И нечего думать об этом. Лучше камни Мелькору показать. — Думаю, Властелин будет доволен, — сказал я вслух, шагая по коридору к своей башне. — Так ведь? Ангбанд согласился. Он тоже был доволен: я показал ему новую игру. 23 Песнь просилась в мир, ждала воплощения. Мой дар Таринвитис. Или ее – мне? Высшее счастье — творить. Но творить для любимой… мне казалось, сейчас я сумею что угодно. Хоть всю Арду создать заново! И не ради давнего спора с Единым и Валар, даже не ради воплощения моей Темы. Ради того, чтобы порадовать Тарис. Ради ее улыбки. Вся Арда… Я жадно вслушивался в мелодии горных вершин и водопадов, вулканов и ледников, осыпей и поросших лесом склонов, горячих источников и родниковых струй. Нет — нельзя, как бы ни хотелось. Непозволительная роскошь украшать Эндорэ, пока я не уверен, что мне хватит сил его защитить. Даже к Ангбанду сейчас ничего не добавишь: ни башню, ни галерею, ни даже комнату. Сначала я должен оправиться от ран. Восстановить былые возможности, хоть частично. А подарок… Пусть это будут несколько камешков и немного металла. Ожерелье и… и пара браслетов, вот так, пожалуй. Ты станешь еще красивее в новом уборе, Тарис. И дело даже не в нем — просто тебе очень идет быть счастливой. …Мелодия оборвалась на первых же звуках. Я зажмурился, судорожно втягивая воздух сквозь сжатые зубы. Казалось, все раны опять открылись, и боль в руках вспыхнула так, словно ожоги были получены только что. Терпеть это кое-как удавалось. Но сосредоточиться на Музыке – нет. Если бы я попытался сейчас петь снова… не знаю, что получилось бы. Может, орудие пытки или отравленный клинок. Воплощение моего страдания и ярости. Но уж никак не украшение для любимой. Я сидел молча и неподвижно, выжидая, пока боль утихнет. И чем легче мне становилось, тем отчетливее я видел узор так и не созданного ожерелья. Сплетение плавных линий и зигзагов, прихотливое, словно игра бликов и теней в листве, словно нрав моей Тарис. Ладно. Пусть не получается спеть — я сделаю все руками. Надо только найти подходящие камни. Те, что когда-то были сотворены мной — под настроение, для разминки, в качестве отдыха. Наверняка какие-то из них найдутся у Феанора. Он всегда предпочитал брать для работы мои, безошибочно отличая их от творений майар. Я не стал предупреждать Пламенного о своем приходе: не хотелось лишний раз касаться его сознания. Просто отправился к нему в башню, не заботясь о том, у себя ли он. Подниматься по лестнице пришлось мучительно долго, подволакивая непослушную ногу и морщась от боли при каждом шаге. Еще и охранники эти под дверью Феанора… Хорошо, что я хоть вовремя о них вспомнил! Несколько последних ступеней удалось преодолеть, почти не хромая, разве что медленнее обычного. Не то, чтобы мне было дело до мнения орков — просто не стоило им видеть лишнее. Дверь захлопнулась за моей спиной, и я с трудом подавил желание привалиться к ней. Пламенный был дома и о чем-то разговаривал с Мори. Оба повернулись ко мне. — Феанор, — быстро сказал я, внезапно почувствовав, что очень не хочу увидеть сочувствие в его взгляде. — Мне нужны мои… то есть твои камни. 24 — Что? — изумленно переспросил Пламенный. — Сильма… — Да нет! — нетерпеливо перебил его Вала. — Необработанные. У тебя шкатулка была. — Какая именно? — Феанор едва сдержал вздох облегчения. Слишком хорошо он помнил эти слова, прозвучавшие когда-то у ворот Форменоса: «Мне нужны твои Камни». И потемневшее, искаженное гневом лицо Восставшего, которому отказали в просьбе. Лицо того, кто мгновение назад был другом, а стал врагом. — Все давай, я сам отберу то, что нужно. Феанор показал на кресло, не сводя с гостя глаз. Тот помедлил, словно колеблясь, но потом пересек комнату и уселся. Походка у него была странная: точно он по тонкому льду ступал. «Не хочет хромать при мне, — хмыкнул про себя мастер. — Будто не я лечил его после боя!» — Что ты задумал-то? — довольно сухо поинтересовался нолдо. Вместо ответа Восставший показал ему образ будущего убора. Глаза его блестели. И смотрел Вала не на Пламенного, а прямо перед собой, словно вглядывался во что-то, зримое лишь для него. Давно не видел у него Феанор такого взгляда. Мастер невольно улыбнулся, узнавая и понимая это нетерпение, эту сосредоточенность на замысле. Словно прошлое вернулось. Тень прошлого, еле слышное эхо былой дружбы, но и это сейчас было много. — Для кого? — спросил Феанор, смягчаясь. — Для Таринвитис, — сказал Вала слегка удивленно, словно ответ был очевиден. Мастер заметно помрачнел. — Яшма, — слегка поморщившись, предложил он. — Мори, шкатулку сюда! — Яшма? .. Хм… Да, пожалуй, яшма годится, — медленно кивнул Мелькор. — Металл какой хочешь? — М-м-м… Красное золото, — Восставший прикрыл глаза, поразмыслил. — А впрочем… Бронза подойдет лучше. — Ладно, — проворчал Феанор. — А работать ты собрался в моей мастерской, что ли? — Конечно, — рассеянно ответил Вала, всецело поглощенный мыслями о новом творении. — Один? — прищурился нолдо. — В этот раз – да, — заявил Мелькор с таким видом, словно они с Феанором вместе трудились в мастерской каждый день. 25 Я откинул крышку. И перевернул шкатулку, так что камешки раскатились по столу. Мелодии, воплощенные тысячелетия назад. Почти все – мои. Да, мои — и сейчас тоже. Странно, что я так долго боялся коснуться их. Вообразил, что могу случайно разрушить, а воссоздать уже не сумею. Не этого ли добивались Валар? Не потому ли отважились снять с меня цепь и не стали преследовать после побега? Зачем оковы тому, кто утратил уверенность? И ведь как просто! Подержать Поющего в неволе и бездействии, вдали от его собственных творений, пока те не покажутся чужими —, а там почему бы не отпустить. Он уже безопасен. Неплохо придумано, Манвэ. Может, с кем-то другим твой план и сработал бы. С кем-то, кто стал бы цепляться за воспоминания и без конца горевать об утраченном. Но если бы я был таким, брат, разве я создал бы свою Тему? Ты так и не потрудился вслушаться в нее, а зря. Я изменился? Да, разумеется. Вся Арда меняется — точнее, все Эндорэ. И Аман мог бы, если бы кое-кто не превратил его в подобие такой вот шкатулки с камнями. Любоваться любуйся, а тронуть не смей. Храни прошлое —, а ради чего? Как будто старые, давным-давно созданные мелодии лучше новых! Как будто преобразить Музыку — то же самое, что убить ее! Жаль, что Ральтагис так ничего и не поняла! Жаль, что они все… Впрочем, не стоит думать об этом. Ушедшие теперь — в прошлом. А настоящее… Я улыбнулся и склонился над столом. Нужные камни нашлись сразу, словно ждали меня. Шестнадцать зеленых — от светлого до почти черного. Полдюжины коричневых с охрой. Один, самый крупный — в красных тонах. Даже прожилки шли именно так, как мне виделось. Будто я спел когда-то эти мелодии — ради сегодняшнего творения. Не зная о том, лишь предчувствуя будущее. Что ж, может, и так. Металл слушался легко, и яшма охотно ложилась в оправу. Линии чеканки и прожилки камней соединялись в общий узор. В единую Музыку. Новую. Мою. 26 Один. Значит, не можешь простить мне ту, давнюю свою неудачу с подвеской. Ну, как же — я был рядом, видел все и не стал тебе лгать, в отличие от твоих льстецов-майар. Разумеется, ты не согласился со мной: гордость не позволила. Но в глубине души, Мелькор, ты знал, что я прав. Потому и злишься на меня до сих пор. Я вышел на балкон. Вернулся. Покружил по комнате, стараясь держаться подальше от двери в мастерскую. Перехватил удивленный взгляд Мори, сурово посмотрел на мальчишку — тот поспешно отвел глаза. Чем, интересно, так привлекла Восставшего эта Таринвитис? Ну, хороша собой, с этим не поспоришь. Так у него красивых женщин было, да и не очень красивых… Не понимаю, как можно тратить на них столько времени! Хоть выбрал бы уже какую-нибудь одну и успокоился, не отвлекался бы от работы! Хм… похоже, теперь он действительно выбрал. Этот убор, что он делает, вряд ли просто знак внимания, награда от Властелина соратнице за верную службу. И не творение ради творения, когда тот, кому предназначен подарок, тоже становится частью замысла, словно оправа для камня. Слишком взволнован Мелькор и слишком… счастлив. И как будто сам своему счастью не верит, и чувства скрыть не способен, во всяком случае, от меня. Когда-то я порадовался бы за него. Какая разница, в чем творец черпает вдохновение! Главное — что выходит из его рук. Только вот творцом Мелькор быть перестал. А признать очевидное у него не хватает мужества. Вот он и готов на все ради того, кто похвалит его работу. И этим окончательно губит себя как мастера. 27 — Он становится черным, — мрачно заметил Феанор, повернувшись к Мори. Юноша растерянно уставился на светильник, который собирался зажечь. — Мастер, я чистил его два дня назад. — Чистил? — удивленно переспросил Пламенный. — Это как? Но тут же, не дожидаясь ответа, продолжил: — Когда я впервые увидел Мелькора в Амане, он казался серебристо-серым с коричневым и лазурью. Мори опасливо покосился на дверь мастерской: вдруг Восставшему не понравится, что его обсуждают. Разумнее всего было бы немедленно улизнуть под любым предлогом, но возможность узнать что-нибудь интересное о Властелине Ангбанда стоила риска. Обычно Феанор эту тему старательно обходил. И вообще стал скуп на слова с тех пор, как вернулся из скитаний по Железным горам. Только сейчас, похоже, не выдержал: слишком выговориться захотелось. — Так я вижу незримое. Как игру цветов, — снисходительно пояснил мастер. «Я тоже», — подумал юноша. Но благоразумно промолчал, опасаясь, что Пламенный прервет рассказ и снова замкнется в себе. — А потом оказалось — это лишь видимость. Словно плащ, в который он кутался. Красивый, мастерски сработанный плащ. Настоящего Мелькора видел только я, если нам удавалось ненадолго избавиться от наблюдения остальных Валар. — Темно-синий, — предположил Мори. — С черным и фиолетовым. — Вовсе нет! — досадливо отмахнулся Феанор.– Алый, пурпурный, багровый, оранжевый, золотистый, лиловый. Иногда — вслески фиолетового, тут ты угадал. Порой — провалы в черноту… неприятные, надо сказать. А изредка — ослепительно-белые вспышки. Словно молнии. Ни у кого из других Валар я не видел такой быстрой и резкой смены оттенков. А уж когда Мелькор творил, я предпочитал не смотреть на его истинный облик. Один раз попробовал. Тяжело. Слишком ярко. — А теперь? — осторожно спросил юноша. — Теперь… — мастер помолчал, хмуря брови. — Теперь он теряет оттенки. Один за другим. Чернота поглощает все. 28 Дверь мастерской отворилась. Мелькор подошел к столу и положил на него ожерелье и два браслета. Покосился на меня. Вид у него был торжествующий. Ну, и чего ты ждешь? Оценки? Разве она нужна тебе? Ты же лучше всех знаешь, как надо работать! Я посмотрел на украшения и сдержанно кивнул: — Да. Как ни странно, творение удалось — это было ясно с первого взгляда. Может, Мелькор растерял еще не все свое мастерство. А может, наш давний разговор все-таки пошел Восставшему на пользу. — Мори, — Вала требовательно посмотрел на моего слугу. Тот привычно вскочил и исчез в мастерской. Мелькор неловко опустился в кресло. Поморщившись, вытянул ноги. Посмотрел мне в глаза и улыбнулся, так неожиданно тепло и радостно, что у меня в груди защемило. Очень уж это напомнило прошлое. — Спасибо, друг, — проникновенно сказал Вала. — Что нашел эти камни. Что сохранил их для меня. «Друг»… Только вот к друзьям не приставляют стражников. В прежние времена я потребовал бы объяснений. Сейчас… все было и так понятно, к чему лишние слова. — Нога-то болит? — спросил я первое, что пришло в голову. Лишь бы перевести разговор на другую тему. Мне неприятна была лицемерная благодарность Восставшего. — Болит, — признался Мелькор. — И после того, как попробовал петь, хуже стало. «Да, он становится черным, — в который раз уже подумал я и невольно отвел глаза от лица бывшего друга. — Холодным. Лишенным цвета. Перестает быть творцом. И сам осознает это. Борется, пытается удержать ускользающий дар, но чувствует, что проигрывает. Теряет себя». — Что ты сказал? — я тряхнул головой и заставил себя снова посмотреть на Восставшего. — Я сказал, что не решился петь убор. Мелодия получилась бы совсем не та, которую я задумал. Не для Тарис — для врагов предназначенная. Знаешь, когда настолько больно, хочется… Он зло усмехнулся. Ну, конечно. Тебе хочется разрушать! Убивать, мучить. Только ты еще не понял, что дело не в ране. Если бы ее не было, ничего бы не изменилось. Дело в тебе, Мелькор. — С ногой попробуем что-то сделать, — предложил я вслух, хотя мне совсем не хотелось пытаться снова. — Или лучше не рисковать? Слишком легко навредить, сам понимаешь. Вала молчал, явно колеблясь, и я уже начал надеяться, что он откажется. — Может быть, станет хуже, — сказал наконец этот упрямец. — А может, мы справимся. Но сдаваться, не попробовав, я не хочу. 29 Я торопливо прибирался в мастерской, опасаясь упустить момент, когда Мелькор надумает уходить. Перехватить бы Валу на лестнице, а то ищи его потом по всей крепости! И ведь не найдешь: я пробовал. Ангбанд в последнее время стал иногда вредничать. Может, обиделся, что я убежал в горы, когда тут все затряслось? Зря злится: я все равно не смог бы ничем помочь. Звать Мелькора мысленно я пытался несколько раз — не получалось. Странно: мне упорно казалось, что он не закрывается, а как будто спит. Но разве может спать Вала? И у нас Восставший совсем показываться перестал. То ли Ангбанд восстанавливал — видел я эти трещины в полу и в стенах, камни выщербленные… бррр… То ли с Феанором опять рассорился, за этим у них дело не станет. Может, они-то и учинили разгром, увлекшись спором? Ну, если Мелькор Пламенному голову когда-нибудь сгоряча снесет — ладно. Но вот собственная голова мне дорога. И головы моих мастеров тоже. Так что надо действовать, пока не поздно. Ага, вот! Еле слышный стук закрывающейся двери. Эх, не успел я вперед забежать, теперь догонять придется! — Мастер, я сбегаю за вином. Феанор молча кивнул. И по-моему, тут же забыл обо мне. Вот и славно: еще не хватало, чтобы он задумался, почему я ухожу сразу вслед за Мелькором. Я прихватил два бурдюка: один пустой, для вина, а другой – мой, заветный, с камешками. И помчался вниз, прыгая через ступеньки. — Властели-ин! — завопил я во все горло. А то еще сделает вид, что не услышал. С Феанором такое случается, хотя, может, он и вправду погружен в свои мысли. — Мори? — в голосе Валы прозвучала досада. Я притормозил, усомнившись, что мысль поговорить с Мелькором сейчас была удачной. Но он уже остановился и повернулся ко мне. Отступать было поздно. 30 Восставший казался не то больным, не то совершенно измотанным. «И никакой черноты», — разочарованно подумал Мори, отведя взгляд от бледного, осунувшегося лица Мелькора и всматриваясь в незримый облик: надо же было проверить, прав Феанор или нет. Черный цвет, правда, тоже попадался, но преобладал темно-фиолетовый и густая синева с редкими всполохами багрового и оранжевого. Оттенки, правда, были неяркими, словно поблекшими. — Что тебе, Мори? — нетерпеливо спросил Вала, прислонившись к стене. Юноша остановился в паре ступеней от него. Как раз на таком расстоянии, чтобы Мелькор глядел на невысокого нолдо сверху. И все же чуть менее сверху, чем обычно. — Властелин, посмотри! — как ни старался Мори выглядеть скромным, в голосе его слишком отчетливо прозвучала гордость. Впрочем, вполне заслуженная. Юноша высыпал из бурдюка себе на ладонь несколько камешков и протянул Мелькору. — Сам делал? — Вала явно заинтересовался. — Нет, — покачал головой Мори. — Пленные. — Новых нолдор не приводили в последнее время. Значит, кто-то из старых мастеров такое придумал. Или их Феанор научил? Восставший потянулся за камешком. Рука Мори дрогнула, словно тот хотел отдернуть ее. — Властелин, лучше не прикасайся к ним. — Почему это? — Мелькор нахмурился. Юноша не успел ни ответить, ни помешать. Молниеносное, почти не различимое глазом движение — и один из кристаллов оказался у Валы. А в следующее мгновение покатился вниз по ступеням, остро сверкнув гранями. — Какая… мерзость! — Мелькор затряс рукой, словно камешек обжег ему пальцы. А потом схватил Мори за плечо и прижал к стене. — Что — это — за — камни? — раздельно и очень тихо спросил Вала. Судя по взгляду Восставшего, этот вопрос мог оказаться последним, что юноше суждено было услышать в жизни. Мори сглотнул. — Что это за камни? — повторил Мелькор, ударив нолдо спиной о стену. Не слишком сильно, но ощутимо. — Кто делает их? — Пленные, Властелин, — Мори уже овладел собой, и голос его прозвучал спокойно. – Те, что отказывались работать у Феанора. Хватка Мелькора чуть ослабла, взгляд смягчился. — У него отказывались, а у тебя, значит, согласились? — Я нашел способ заставить их, — юноша смотрел в глаза Восставшему. Без страха. Открыто. Вала отпустил его. Неожиданно улыбнулся: — Молодец. А Феанор знает? И сам же ответил: — Не знает. Иначе тебе не пришлось бы говорить со мной здесь. А судя по… хм… чувствам, вложенным мастерами в этот камешек, ты не очень-то церемонишься с пленными. — Властелин, только с теми, кто отказывается работать. — Неважно. Ты сделал то, что не удалось даже Феанору. Мелькор смотрел сейчас на юношу совершенно по-новому. Одобрительно. Почти с восхищением. — Думаю, гномам эти камни придутся по вкусу. Но Пламенному их не показывай. И мне не носи. Отдавай сразу Быргынзу, сотнику. Скажешь: я приказал. Ангбанд тебя отведет. 31 Подгорным жителям новые камни действительно понравились. Причем намного больше, чем прежние. Кто бы мог подумать, что Ауле сотворил гномов настолько глухими к Музыке! Или это Единый позаботился об уменьшении их способностей? Историю создания гномов рассказал мне сам Кузнец. В первое время после моего освобождения из Мандоса он вел себя подчеркнуто дружелюбно и все время пытался вызвать меня на откровенность. Может, помочь хотел, позаботиться на свой лад, как будто недостаточно «позаботился», выковав свою проклятую цепь. А может, выполнял поручение Манвэ. Пожелай задушевно побеседовать со мной Ирмо или даже Ниэнна, я бы насторожился. Но Кователь казался таким открытым и простодушным, а я так измучился от одиночества и бездействия, что мне с трудом удавалось сохранять осторожность. Если бы не соратники, оставшиеся в Эндорэ, если бы не надежда когда-нибудь вырваться и вернуться домой, я, наверное, не выдержал бы. Очень уж хотелось выговориться. И поверить в искренность собеседника. Но я избежал ловушки. Приветливо улыбался, вежливо, но скупо отвечал на вопросы, зато охотно и много слушал. Хотя слушать про народ, созданный Ауле, было мучительно. Что ж, зато теперь этот народ живет на моих землях и служит мне. Точнее — будет служить. Раз новые камни полюбились гномам, их можно обменивать не только на оружие и доспехи. Дети Ауле — неплохие воины. Да и ложный союз подгорных жителей с нолдор мог бы мне пригодиться. И орков-оружейников было бы очень полезно отправлять на обучение к мастерам восточных гор. И все же странно, что гномы ничего не почувствовали. Глухота глухотой, но у меня от одного прикосновения к такому камешку моментально свело руку. И не только руку — все раны, почти совсем зажившие, снова вспыхнули болью. Могла, конечно, сказаться неудачная попытка вылечить ногу. Не то, чтобы стало намного хуже: мы с Феанором вовремя остановились. Но я тогда был усталым и от этого более уязвимым. Возможно, в другое время камень не подействовал бы на меня так сильно. Впрочем, проверять что-то нет желания. А может, все дело в том, что ненависть, пропитавшая нолдорские камни, направлена на меня. На Ангбанд. Не на Детей Ауле. 32 Орки переправляются через Келон. Вплавь. Мешать им я запретил. Пусть бегут. Пусть разносят по Эндорэ весть о поражении Моргота. О неуловимых и беспощадных охотниках-нолдор. О белых стрелах, бьющих без промаха. О свирепых псах. Об опасностях, подстерегающих за каждым деревом или камнем, в любом овражке, на речном берегу. Они явились в Эстолад как охотники — и оказались добычей. Неуклюжие, не умеющие ни слушать мир, ни ладить с ним, они мало что могли сделать против нас. Нам помогала сама земля: Враг изувечил ее, но не смог полностью уничтожить прежнюю Музыку. Высокие травы лугов помогали скрываться нам, но опутывали ноги орков. Деревья сплетались ветвями за нашими спинами, закрывая путь преследователям. Птицы и звери предупреждали нас об опасности. Орки не получили ни одного из моих воинов — ни живым, ни мертвым. Зато получили множество стрел: мы очень редко промахивались. Они пытались вызвать нас на открытый бой, вопя о трусости и слабости «квынов». Ответом им была тишина — сначала. А потом, когда наступал удобный момент, стрелы. Вон они плывут, храбрецы! Побоялись идти к истокам реки. И правильно побоялись. Плавают они, кстати, так же скверно, как и сражаются. Барахтаются, поднимают брызги, пытаются бороться с течением, а оно неумолимо сносит их к югу. Туда, где тучи менее густые, и очень легко попасть под лучи солнца. Орки это понимают и стараются изо всех сил. Многие даже оружие побросали. Большинство беглецов вряд ли доживут до ночи. А уцелевшие принесут собратьям сомнения в силе Ангбанда. Неуверенность. Страх. — Эстолад чист, — обернулся я к братьям. — И что теперь, Келегорм? — спросил Куруфин. — Освободим от орков Таргелион. 33 — Властелин, из Эстолада ушли последние орки. Эта земля полностью захвачена нолдор. Мелькор нахмурился: — Разве у нас перевелись любители помахать оружием? Больше нет желающих отомстить эльфам? — Есть, Властелин. Но никому из них не хочется в Эстолад. Они жаждут сражаться или охотиться. Но враги избегают открытых столкновений, а мясо квын-хая, по словам орков, стало почти невозможно добыть. И теперь наши воины ждут, что ты сам вступишь в дело. — Я? — удивился Вала. — Говорят о великом пламени, которое ты, якобы, готовишься наслать на Эстолад. Это те, которые еще верят тебе. — Верят мне? — Восставший коротко засмеялся. — Орки? Ты теперь интересуешься их мнением? Саурон пожал плечами. — Мнение одного орка значения не имеет. И десятка. И даже сотни. Но я не могу повырывать языки всем Воплощенным Севера. — Что еще они болтают? — слегка раздраженно спросил Мелькор. — Разное. Что ты дружишь с нолдор и хочешь скормить им всех орков. Или что ты боишься сражаться сам и прикрываешься Воплощенными. Что ты потерял силу. Одни уверяют, что в поединке с Оромэ, другие — что ее унесли ушедшие Повелители, третьи — что ее отнимает у тебя Фенырг. Вала заметно помрачнел. — Я подумаю, что с этим делать, — хмуро пообещал он. — Можешь идти. Первый Помощник встал, но вместо того, чтобы направиться к двери, шагнул к Мелькору. — Надо действовать, Властелин! Пора действовать. Дело же не в орках. И не в Эстоладе. — А в чем же? — В тебе, — твердо сказал Саурон. — Я слышу твою Музыку, Вала. Ты уже возвращаешься к нашей Теме. Только вот как бы это не произошло слишком поздно.