Преступление на почве любви

      Первое, что я увидел, когда открыл глаза, была вертикальная полоса белого песка, пожираемая жадными свинцовыми волнами. Узкой чертой справа вытянулось размытое туманом серое небо. Шум волн был чрезвычайно глухим и далеким, хотя я чувствовал соленые капли на своем лице — так близко подобралась ко мне вода. Истеричные смешки чаек, косыми чертами разрезавших воздух над водой, доносились будто бы издалека, но все равно слишком громко для моей больной головы. То, что эта боль была лишь отзвуком боли реальной, я понял, к моему величайшему сожалению, слишком быстро. Стоило только оторвать голову от песка.       Мои виски проткнула пара тупых и толстых игл, с двух сторон сдавивших мозг. Боль расползалась от них кованным раскаленным обручем. Хорошо, что я не успел подняться — меня вдавило в песок, словно небо, потеряв равновесие, рухнуло мне на плечи. Тяжелый ком подкатил к горлу. Туманное небо упорно не желало становиться горизонталью, а оттого давило все сильнее. В тот момент, когда боль стала практически невыносимой, до моего слуха донесся знакомый гул, и я увидел в набегающих волнах отражение размеренно мигающих огоньков. И внезапно боль отступила, оставив после себя странное ощущение невесомости.       С трудом поднявшись на ставшие ватными ноги я огляделся по сторонам. Я стоял на кипельно-белом песке, тянувшемся узкой полосой между серых слитных скал с одной стороны — и беснующихся волн с другой. Туман размывал горизонт, искусственно ограничивая пространство. Не было видно ни солнца, ни луны, лишь рассеянный равномерный свет шел от всего небесного купола, будто само небо стало вдруг гигантским софт-боксом. Возможно из-за кажущегося ненастоящим света место походило на непродуманные декорации. Открытое пространство — и ощущение полной камерности происходящего.       Я потянулся руками к пиджаку, чтобы поправить его, но под моими пальцами оказалась мягкая шерсть свитера. В тот момент у меня возник и практически мгновенно исчез, словно несущественный, вопрос — с чего я решил, что на мне был пиджак?       Сейчас я понимаю, как много вопросов должно было вертеться в моей голове. Мои мысли, мои чувства, предположения и стремления, мои воспоминания… Все это не пропало, но было отрезано от меня, скрыто плотной завесой тумана. Стоило лишь захотеть — и все вернулось бы. Но где-то в глубине души я был рад этой бесчувственности. С моих плеч словно сняли груз весом в несколько тысяч лет.       Я просто пошел вперед.       Мои ноги утопали в песке, существенно замедляя передвижение, но я никуда не торопился. Я направлялся к дому на сваях, черным пятном выделявшему далеко впереди. Как я выяснил практически сразу же, расстояние в этом странном мирке не существовало как признак. Такие слова, как «близко» и «далеко», «три километра» и «два сантиметра» не имели значения. Передвижением управляло только желание придти в какую-либо точку. Поэтому совсем скоро моя рука коснулась грубой древесины двери, и петли издали протяжный скрип, пугающе громкий в устоявшейся тишине.       Я увидел её не сразу. Глаза, привыкшие к ослепительно-белому песку, поначалу не могли разглядеть в полумраке коридора движение. Но сердце вдруг гулко грохнуло о ребра, реагируя быстрее разума. Это была она. Призрак движения, фантом, скользнувший в комнату, оставивший только горящий перед глазами отпечаток самого себя. Выхваченный на секунду взгляд, в котором узнавание граничило с сожалением. Движение руки, рванувшейся то ли ко мне, то ли к двери, чтобы закрыть её и не дать мне пройти. Двойственность. Разрыв туманного полотна внутри меня. Мечущиеся мысли.       Роза. Тардис. Доктор. Путешествие в пространстве и времени. Донна. Марта. Смерть стучит четыре раза. Понды. Ривер. Роза!       Слепо натыкаясь на углы, невесть откуда возникшие в прямом коридоре, я, завязая в воздухе, как муха в смоле, следовал за наваждением. Оно, впрочем, исчезать не спешило. Её силуэт был обрисован светом из окна. Как застывшая на листе графика: черный силуэт — и светящиеся теплым желтым линии абриса. Она ждала. Я не видел её взгляда, но чувствовал.       — Роза, — я радостно выдохнул имя. И от первой же буквы, упавшей раскатистым «р-р-р» на пол хижины, стены содрогнулись.