****
Волколак по каким-то причинам ушел, не успев закончить трапезу, а то, что осталось… Зрелище было ужасным. — Собирай вещи, — вдруг произнесла Веда, с трудом оторвав взгляд от убитой и обводя настороженным взором разгромленные сени. — Мы уходим. — К-к-уда? — заикаясь, выдавила из себя Рада. Мать не ответила. Она под руку с дочерью вернулась в дом, и опустилась на колени посреди комнаты. — Мам? — девушка, переборов страх, опустилась следом за родительницей и неуверенно потрепала ее, роющуюся под грудой сваленных вещей на полу, за плечо. — Куда мы пойдем? — За твоим отцом. Ох, да что же… Ничего не понимаю, — Веда, раздраженно прошипев что-то сквозь зубы, на миг оторвалась от поисков и кивнула дочери, в оцепенении не сводящей взгляда с выхода, где далеко лежала мертвая Томира. — Обереги у тебя на месте? — Что… А? Рада не расслышала вопроса. Ее сверкающие от слез глаза не отрывались от сеней. Девушка поняла вдруг, что только благодаря «жертве» матери Тайля, они еще до сих пор живы. Волк мало что оставил от тела, но, судя по всему, в итоге наелся и ушел. — Дочка! Хватит, на меня смотри. Вот так. Скажи, ладанки у тебя на месте? — Д-да, — Рада непослушными пальчиками провела по шее и вытащила из-за спины драгоценные обереги на плетеной веревочке. — Смотри не потеряй! — Веда коротко кивнула и вновь опустилась, переворачивая осколки от разбитой посуды. — Да где же?.. Я же помню, что они в кувшине были! Нежто, унес? — Что? — Ожерелье, мне от прабабки досталось. Она, говорят, сильная колдунья была… Ох! Вот же они, чуть с ума не сошла. Рада, наклонись, дочка… Вот так. — А как же ты? — девушка растерянно ощупывала связку из простеньких белых бус, которую мама торопливо нацепила ей на шею. — У меня есть, не волнуйся. Но это ожерелье… Мне мать рассказывала, что оно редкую силу имеет: от всех порождений Ночи защитить может. Но потому при создании и сил обережника требует немерено, и цены не имеет — такие вещи только на заказ делали, для родичей. Никто его еще до тебя не использовал, привыкли обычными оберегами обходиться. Так что носи, не снимая! И не спорь, мне так спокойнее. — Но… — Рада уже собиралась, было, возразить, но мать не стала слушать пререканий — цапнула ее за рукав и потащила за собой, к выходу. За околицу вышли так, словно в любую секунду ждали нападения. Соседние дома скрипели несмазанными петлями распахнутых дверей, нагоняя паническую дрожь. В некоторых даже были высажены окна — к таким старались не приближаться, потихоньку шагая вдоль чудом уцелевшего заборчика вдоль дороги. Солнце хоть и не поднялось достаточно высоко, но даже то, что было видно в столь слабых рассветных лучах, наводило сжимающий душу ужас! Практически во всех встречающихся по пути дворах валялись растерзанные туши домашней скотины. Волколаки не стали поедать, лишь разрывали острыми клыками глотки, заливая теплой багровой кровью траву перед хатами на много шагов во все стороны. Кое-где, правда, виднелись и человеческие тела. Рада вздрогнула и отвернулась, заметив выглядывающий из кровавой каши знакомый расшитый подол сарафана их соседки — тетки Дорны, которая частенько угощала их козьим молоком. Добрая она была! Всегда улыбалась и никогда слово дурного никому не сказала. Даже когда в прошлогоднем зеленнике застала их с сестрами, ворующих недозревшие яблоки, ругать не стала — пожурила только слегка, да наказала впредь больше не шкодничать. А они устыдились и впрямь больше ничего подобного не вытворяли. Дорна, не смотря на мягкий характер и преклонный возраст, убеждать умела не хуже их матери. И теперь она мертва. Убита Ходящими в Ночи. Что эта за жизнь такая, что даже такие люди, сроду никому не возжелавшие зла, вынуждены погибать под клыками бездушных тварей? Вскоре дошли до развилки. Веда было направилась к телам дочерей, но Рада удержала — видела, что от них осталось, и не хотела, чтобы мать еще на день впала в забытье. А может и того хуже — навсегда! Только ценой огромных усилий и немалых пролитых слез Рада убедила мать идти дальше, к кузнице. Потом вместе отцом вернутся, отнесут домой к прибытию обережников. Если вообще осталось что-то, что можно унести. Дальше пошли еще быстрее. По сторонам больше старались не смотреть, вздрагивая от любого постороннего шороха. Но, чем ближе пробирались к центру Вестимцев, тем больше хотелось повернуть назад и нестись в родной дом, поскуливая от отчаяния и горя. Сквозь крыши прогоревших, черных от сажи домов, просвечивали лучи восходящего солнца. Пожар, длившийся всю ночь, уже утих, оставив после себя практически целиком уничтоженную весь, чадящую извивающимся на утреннем ветерке белесым дымом из-под деревянных обломков. Огонь, только чудом не добравшийся до их окраины, сжег все: торговые лавки, бани и амбары со скотиной внутри, мастерские и простые хаты. Ничто не устояло перед его мощью. Рада зажала нос, не желая вдыхать мерзкий запах прогоревшего дерева, смешанный с едкой выворачивающий наизнанку вонью паленой шерсти и подгоревшего мяса. Те люди, которым посчастливилось уйти от клыков оборотней, погибали прямо у себя в хатах, не в силах выбраться наружу. Тела некоторых были видны даже отсюда, с дороги: страшные, до сих пор исходящие струйками пара и черные, будто прошедшие сквозь преисподнюю. Нет, их даже трупами назвать язык не поворачивался! Просто скелеты, обтянутые черной копотью вместо плоти, вцепившиеся в обугленные доски или скрючившиеся посреди пепелища. Рада постанывала сквозь зубы, когда навстречу вылезало очередное сожженное здание, но держалась, влекомая к кузнице вцепившейся в нее матерью. Веда, едва увидев исходящее дымом пепелище, поняла, что задерживаться здесь нельзя. День только кажется длинным, а там уже и вновь Ночь настанет, когда вслед за первой бедой явится вторая, пострашнее всех прочих. Проклятые навьи, пожирающие людские души. Вышец, вдоволь наслушавшийся в своих путешествиях различных баек от обережников Цитадели, рассказывал ей страшные вещи. Многое уже забылось, но стоило лишь взглянуть на искореженные пламенем человеческие останки, истории вновь возникли перед глазами, как живые. Поэтому Веда держалась, усилиями воли заставляя себя и подвывающую от страха дочь шагать вперед. Но дойти до кузницы так и не успели. На первом же повороте от главного тракта, проходящего через всю весь, им навстречу кинулась одинокая перемазанная сажей фигурка, практически сливающаяся на фоне черных остовов сгоревших хат. Веда замерла, задвинув за спину сопротивляющуюся дочь, и испуганно впилась взглядом в приближающего человека. Даже на таком расстоянии было видно, как сквозь рваную прожженную во многих местах одежду, просвечивает израненная кожа с ожогами, идущими длинными красными полосами по всему телу. Выжить после такого было трудно, да что там — практически невозможно! Разве что бегущий был…. Навью. Веда приготовилась сражаться на смерть, защищая своего ребенка. — Рад-а…, — его прерывающийся крик постепенно креп. — Помогите! Мать неуверенно качнулась вперед, смутно улавливая знакомые нотки в хриплом юношеском голосе. Но и этого было достаточно, чтобы почуявшая свободу Рада вырвалась из ее запоздало ухвативших воздух пальцев и понеслась навстречу зовущему. — Дочка! — Веда отчаянно закричала, кидаясь за ней следом. Незнакомец плашмя рухнул на землю, не добежав до Рады всего несколько шагов. Веда успела подскочить как раз к тому моменту, как ее дочь перевернула постанывающего юношу на спину и подолом вытирала его перепачканное гарью лицо. — Зарен… — ее прерывающийся шепот был едва слышен за судорожными хрипами, вырывающимися из его обнаженной груди, с висящими на ней обрывками подпаленной рубахи. Веда опустилась рядом с ними на колени и отстранила руку дочери, своими неловкими прикосновениями причиняющую Зарену еще большую боль. Ей было достаточно лишь раз взглянуть на его покрытое рубцами от ожогов тело, чтобы с тоской понять: парень не жилец на этом свете. Даже то, что продержался столько — уже сродни чуду, не говоря о том, что смог встать на ноги и побежать куда-то. Рада сжала ладонь нареченного и тихо плакала, орошая его кожу потоками слез, отчего на ней появились грязные мутные разводы. Зарен кряхтел от резкой боли, но все же сумел найти в себе силы поднять взгляд на женщин и едва слышно прохрипеть сухим от обезвоживания голосом: — Сестренка… Отец… Ради всего… — Где? — Веда, наклонилась, не в силах что-либо расслышать из-за бурно рыдающей Рады. — В хате. Скорее, умоляю, — его глаза вдруг застыли, а с приоткрытых губ так и не сорвался последний звук. Рада затрясла его за руку, не желая поверить в случившееся. Еще только вчера она ждала сватов от его семьи. Еще вчера они целовались на окраине Вестимцев, скрытые бурно растущими садовыми деревьями от посторонних любопытных глаз. Зарен говорил, что любит. Что хочет остаток жизни провести только с ней. И она верила, потому что знала правду. А теперь… Веда молча взяла дочь за руку и потянула вверх, заставляя выпустить из объятий постепенно остывающее тело, ныне же ночью станет их смертельным врагом. Рада не хотела, упиралась всеми руками и ногами, отчаянно звала любимого по имени, но мать была непреклонна и настояла на своем. Оставшуюся часть пути прошли гораздо медленнее, потому что всхлипывающая девушка то и дело порывалась повернуть обратно. Веда все понимала, но не позволяла сделать и шага назад. Материнское сердце, и так уже истерзанное тоской по Милане и Лучезаре, разрывалось от горя и сочувствия, но что она могла сделать? Ничего уже не исправить, не воротить. Из-за сгоревшей стены мастерской кожевников показался угол крыши отцовской кузницы. И вроде бы даже неповрежденный! Рядом с ней стояли еще несколько выживших: старик и взрослый мужчина, ровесник Ильду, в которых Веда признала деда Морша, когда-то водившего обозы вместе с ее братом Вышцем, и отца только что погибшего Зарена — Авара. Они встретились на излучине дороги и рухнули друг другу в объятья, словно самые родные друг другу люди. Рада вновь разрыдалась, уже на груди Авара, силясь между всхлипами произнести имя Зарена, на что тот вопросительно покосился на утирающую слезы Веду и хриплым грубым голосом, в котором звучала глухая боль, просипел: — Мой сын…. Когда? Где? Мать Рады, едва удерживаясь, чтобы не зарыдать вслед за дочкой, мотнула головой назад — на покрытую грязью и пеплом дорогу, по которой шли минутой ранее. Авар выпрямился, все еще сжимая в могучих руках всхлипывающую девушку, и всмотрелся в даль. Разумеется, отсюда тела сына он не увидел, но это и не нужно было. Понял по ревущим женщинам, что все кончено. Слезы потекли сами собой, оставляя на покрытых копотью щеках светлые дорожки и срываясь с клоков остатков опаленной в пожаре бороды. Какая-то незримая струна в его душе оборвалась, с каждым мгновением вводя его в отчаяние своим неумолимым звоном смерти. Больше никого нет! Сын погиб в дороге, пытаясь привести им с дочерью помощь. Авар звал, умолял остаться и помочь разгрести завалы, но тот не хотел слушать. Рванулся наружу, оставив его выть от отчаяния рядом с мертвым крошечным телом дочки, надышавшейся едкого дыма и не дожившей всего каких-то пары минут до рассвета. Если бы не дед Морш, то так бы и остался там в погребе, заваленный обломками от полупрогоревших балок, свалившихся на дверь в полу. И подох бы, не в силах больше ни секунды жить в этом мире, если бы не крошечная надежда искоркой тлеющая в душе — сын. Но Зарен погиб, и что дальше? Ради чего жить? — Ильд? Костр? Ты видел моего мужа? — Веда, устав смотреть в мутное от едва сдерживаемых чувств подрагивающее лицо мужчины, повернулась к Моршу, придерживающему ее за плечо. — Что ты бормочешь? — Не ходи, — старик отводил глаза, не в силах смотреть в лицо женщины, родных который только что видел разорванными на части на пороге их же кузницы. — Не ходи, дочка… — Что?.. — сдавленный крик вырвался из груди Веды, когда поняла, почему он отворачивается. — Нет!!! НЕТ!!! Она развернулась и кинулась мимо стоящего столбом Авара, к уже виднеющейся неподалеку кузнице. Едва мать скрылась за поворотом, Рада оторвала голову от груди мужчины и мутными от слез глазами взглянула на Морша, с кряхтением садящегося прямо на голую землю. Она еще не поняла, поглощенная горем по Зарену, почему мама убежала, не взяв ее с собой, и почему Авар вдруг стал успокаивающе поглаживать ее по волосам. Внезапно раздался полный боли крик, перешедший в вой. Это кричала ее мать, нашедшая своих мертвых мужа и сына посреди разрушенной огнем кузни. Мгновенно все поняв, Рада не верящим взглядом уставилась на старика, мрачнеющего с каждым новым воплем, раздающемся из-за чадящих дымом развалин. — Не думал, что доведется пережить такое на своем веку, — сиплым простуженным голосом проскрипел Морш, откидываясь на спину и подставляя старое морщинистое лицо под лучи наконец выбравшегося из-за кромки леса солнышка. — Но я бы отдал все, что мне осталось, лишь не слышать… Это. Ноги девушки подкосились, и она беспомощно завалилась на землю, выскользнув из рук не успевшего подхватить ее Авара. Мужчина не стал приводить девку в чувство. Только опустился рядом на землю, переложив ее голову себе на колени. Так и сидели еще несколько часов, слушая рыдания и стоны убитой горем Веды. Авар, безразлично опустивший плечи и уставившийся в одну точку на горизонте; Морш, что-то бурчащий себе под нос и то и дело вздрагивающий от новых особенно болезненных воплей женщины на пороге кузни; и Рада, чей обморок постепенно перешел в глубокий оздоровляющий сон. Их жизнь была разрушена, полностью и окончательно. Но они, почему-то, до сих пор жили. Вот только, лучше бы они умерли вместе с остальными! Потому что терзания, охватившие их души, были куда мучительнее любой из смертей.****
Тайль проснулся рывком, сразу вскочив на все четыре лапы и ошарашено озираясь по сторонам. Нос резанули куча разом навалившихся запахов, а глаза с непривычки ослепило от яркого света. Только потом понял, что яркий свет — от луны, а второй мир, тонко наслаивающийся на привычный зримый, целиком состоит из звуков и запахов, коих в ночном лесу оказалось столько… Как он раньше этого не замечал? Внезапно почувствовал рядом чужое присутствие, скакнул вверх по стволу и угрожающе зашипел, выставив перед собой лапу в серебристой с угольно-черными полосками шерсти, и с острыми лезвиями сверкающих когтей. Стоп! Что происходит? Тайль ошарашено перевел взгляд на свою руку, которую и рукой то назвать теперь язык не поворачивался. Лапа лесного зверя с толстыми мягкими подушечками и острыми загнутыми внутрь, как у кошки, когтями никак не могла быть частью его тела! Видимо, он совсем потерял голову от страха. И почему в теле такая странная легкость? Хочется ринутся с места и нестись сломя голову через лес, отбросив все посторонние мысли! Но почему, разве он не умирает? «Сын. Спускайся». Тайль повернул голову и увидел аккуратно крадущуюся к нему по сваленному дереву рысь в пушистой светло-палевой шерсти. Ту самую, которая его поранила! И именно ту, которую видел в последний раз, прежде, чем окончательно распрощался с жизнью и окунулся в беспамятство. Странно, но в этот раз страха она не вызвала. Наоборот, захотелось… Прижаться к ней? Да что это с ним?! Зверь подошел практически вплотную и навис над вжавшимся в ствол пузом Тайлем, почувствовавшим вдруг серьезную угрозу. Осененный хотел было пересилить себя и вновь поднять голову, но рысь так грозно рявкнула вибрирующим рычащим голосом, что он окончательно обмяк и вцепился в ствол дерева всем, чем смог. Даже хвостом. Благие пресвятые!!! Хвостом?! «Так-то, — произнес удовлетворенный голос в его голове. — Знай свое место, сын. А теперь спускаемся. Да не бойся ты, я не обижу» «Не пойду! — отчаянно жмурясь, пропищал Тайль, даже не сразу сообразив, что говорит, не произнося ни звука голосом. — Ты меня укусил». Воцарилось молчание. Тайль приоткрыл глаз и снизу вверх удивленно уставился на зверя, который, не смотря на разницу в размерах и внушительный грозный вид, казалось, был чем-то смущен. «Идем, — последовал еще один настойчивый приказ, прежде чем рысь ловко развернулась на месте и махнула перед его носом коротким хвостом, моментально вызвавшим неудержимое желание расчихаться. — Тебя все ждут». «Кто — все?» — осторожно спросил Тайль, аккуратно на пузе сползая следом за зверем, не смея больше игнорировать его приказ. Конечно, можно было бы попробовать вновь воспротивиться, но Осененному почудилось, что тогда последствия для него могут быть не слишком приятными. «Все — это твоя семья, сынок. Твоя новая семья».