Колыбельная

Нева — великолепный вид. Июнь, влажный балтийский ветер уже слегка прогрелся на солнце и уже не грозится снять кожу с костей. Над Питером недавно пролился дождь, Питер временно пребывает в покое, ожидая новых облаков с залива. Мраморные дворцы и колоннады на том берегу Невы как всегда горды и молчаливы. Им все равно, что гранитная набережная скользкая, что чугунная ограда моста так и норовит вырваться из-под пальцев и взобраться на неё совсем непросто. Поэтому, когда первая попытка перебраться через заграждение на Троицком мосту провалилась, и противоположный берег накренился от резкого и неловкого наклона, ударившего головокружением, они слегка покачнулись, как бы содрогаясь в презрительном смехе. И в самом деле. Что такое одна неуклюжая человеческая попытка по сравнению со спокойствием столетнего камня? Он все равно переживет тебя, даже если вдруг сегодня ты захочешь перенести ногу обратно и, как ни в чем не бывало, уйти домой сам. Он перевел дыхание, крепче хватаясь ладонями за чугун перилл, путь на ту сторону оказался чуть сложнее, чем можно было предугадать. Сердце стучало очень громко, напоминая о том, что он все ещё живой, дыхание перехватило от высоты, которая вдруг стала ощутимой, реальной, не такой, какой казалась раньше, когда он ещё стоял на пешеходной части вместе с остальными, спешащими куда-то людьми. Медленно выдохнув, он огляделся. Скрестил в уме пальцы на удачу, побоявшись пока лишать себя опоры, надеясь, что сзади уже не собралась толпа зевак. Удивление немного больно резануло по самолюбию. Удивительно. Никто не пришел его спасать. Совсем. Не то, чтобы он был не рад, но смутно ожидал чего-то другого, как минимум одного испуганного вздоха, а впрочем, неважно. В 10 часов утра, понедельник, Троицкий будто бы вымер. По мосту ехали автомобили, по другой стороне, обращенной к Петропавловке, даже проходили редкие прохожие, но по его стороне не шел никто. Мир остановился, оставив его наедине с Невой. Он глубоко вдохнул и поглядел себе под ноги. Вода казалась бархатной, черной, ласковой. Она манила пройти сквозь её объятия в другой мир. Он выдохнул. Ещё раз оглядел знакомый город, наполняясь его холодной красотой. Река под ногами по-прежнему молчала и только, будто украдкой, лукаво шла рябью, так и приглашая присоединиться и вместе проследовать до самой Балтики. Налетевший порыв ветра содрал с головы капюшон серой ветровки, пришлось сощуриться. Тяжелая капля, сорвавшись с серого неба, разбилась об руку, он вдруг почувствовал, что пальцы уже побелели от боли и напряжения, почти слились с черным монолитом чугуна. Облака над головой плыли неспешно, ласково, совсем как вода внизу. Город пел ему колыбельную, баюкал, прощался с ним. От постоянного движения вокруг закружилась голова. Господи, как он, наверное, смешон! Стоит здесь на мосту и думает прыгать. Размеренный хохот вырвался из шума города, но до ушей долетел как будто совершенной чужой и чей-то посторонний смех. Нет, это не смешно. Что ни говори: прыгать страшно. Еще страшнее то, что будет потом. Он уже это видел. Он уже видел её тело, белое, оно казалось таким же мрамором, как и дворцы на набережной, в черных водах реки. И покореженный металл автомобиля, водитель, скорая…. Нет, в смерти нет ничего смешного, какой бы она не была. Надо же, ему всегда казалось, что похоронил он её не на кладбище, нет. Там под мрамором покоится мрамор. Неживой, гордый, красивый камень. Но совершенно мертвый. Её душа не там, не в сером небе, она здесь, в черном бархате под его ногами. Там, в Неве. Нева забрала её у него, река сохранила её для него. Нужно только сделать шаг. И они снова будут вместе. Он снова выдыхает, громко, дышит шумно уже давно. Дорога к ней всё же сложнее, чем хотелось бы. Пора, наверное, уже пора. Точнее так, пора давно. И страх уже куда-то отступил. И если плавно скользить, глядя в черную рябь воды, то можно уже вовсе и не заметить, как окажешься там, внизу. Круг замкнулся. Его так же вытащат потом из воды и отвезут на кладбище, и может, даже похоронят рядом с ней. Прах к праху. Но ему будет уже все равно, он останется с ней здесь, пропавшим в этой самой воде, потеряется в этих лабиринтах на всегда. «Давай! Давай!» — будто бы отстукивало сердце. Сердце, которое должно было заботиться о его сохранности и отговорить, предлагало скорее завершить то, за чем он пришел. Город мерно гудел, демонстрируя полное равнодушие к его, пускай и такому сильному, но такому незначительному в общем масштабе горю. Ветер ласково коснулся лица. Страха больше не было. Не было и эйфории, которая накатила всего на несколько секунд. Было голое осознание того, что надо сделать и того, что она уже, должно быть, заждалась, и должно быть, ей уже не терпится его обнять. Он ещё раз внимательно пригляделся к воде. Выдохнул, подался перед, повисая на руках. — Прости, — его шёпот смешался с ветром, рокотом города и шелестом воды. — Слышишь? Прости. Я люблю тебя. И не смогу тебя отпустить. Он выпрямился, прислоняясь спиной к ограде. Удобнее перехватил её руками и привычным движением, перенес тело на другую сторону. К живым. Пора было возвращаться домой. Он обещал помочь младшему брату с физикой этим вечером. Да и опаздывать к третьей паре не хотелось.