Ветер в ресницах

Туманом застилало глаза. Слезы не спасали, выжигали мятно-зеленую радужку глаз, стекали разбавленной краской по щекам. Стыдно… Мужчины ведь не плачут, втройне же не плачет капитан десятого отряда Тоширо Хицугая... Идя по дороге, миллион раз протоптанной 35 размером ее ноги, ледяной мальчик все равно украдкой оглядывается по сторонам, боясь быть застигнутым врасплох. Приятелями, пустыми и уж тем более собственным лейтенантом, которая сама разрыдается от счастья, увидев капитана в эдаком трогательно-эмоциональном состоянии. В том состоянии, в котором не видели его ни при жизни, ни после смерти. В том состоянии, которое полностью испортит его репутацию как хладнокровного, непоколебимого капитана, чья сущность – лед, и не в силах его растопить ни пламя, ни наивный взгляд темноволосой девочки, неосознанно укравшей его морозное сердце, эгоистично оставившей его в своей персональной пустоте. Слезы ее везде. В прозрачно-соленом небе, в дождевых лужах, которые ему обходить нет никакого желания, и тонет он в них, мерзнет. Слезы ее – его слезы тоже, только он плачет по ней, а она – по преступнику, чье имя многие желали бы вычеркнуть из своей памяти. Он ненавидит проклятого собственной смертью капитана. И не потому совсем, что оказался изменником, и не потому совсем, что лицемером. А потому только, что продолжает его любить та, которой он бы все отдал, без преувеличений, без жалости и без сомнений. И она кривит милое личико в заботливую улыбку, пытаясь убрать с торчащих в разные стороны прядей лепестки цветущей сливы, когда мысли ее затоплены горькими слезами по умершему капитану, которого не смогла некогда спасти своей бескорыстной любовью и добротой. А волосы пахнут белой сиренью, не смотря на то, что сердце предано символу ее отравленной любви – сливовым деревьям. И не хочется Хицугая знать, сколько времени прошло с тех пор, как в последний раз Момо улыбалась радостно, да так, что испепеляла душу безудержным счастьем и жаждой жизни. Так невинно, легко, беспечно обжигала. Грела в объятиях нежных, мягких ладошек, пока он, тогда еще маленький, уязвимый капитан, недовольно крутился на месте, стараясь скинуть с собственной шеи женские руки. Не догадывалась малышка Момо, как восторженно «Широ-тян» наблюдает за солнечными лучами в густых ее прядях, за прохладным ветром в трепещущих ресницах. Наблюдает, как теплый свет изнутри гаснет, и все вокруг, будто вместе с ней стало прозрачным, бесцветным, неощутимым. Не понимает: все прежнее, да только он изменился, она изменилась, а спасти друг друга не смогут, ведь она не любит, он – не будет портить репутацию. И капитан идет к ней снова, и Хинамори Момо, сверкая приветливой недо-улыбкой, бежит к нему навстречу, бросаясь в объятия. Терпит, глотает слезы, жалеет себя, но не допустит, чтобы жалел кто-то. А Тоширо, хоть понимает все до последней строки ее души и чувств, не скажет. Тактичный. Холодный. Бессердечный. А она сильная, наверное… - Глупая, – шепчет отчаянно-страстно, – глупая, – повторяет опустошенно и твердо, - глупая, - сжимая в объятиях трепетную фигурку. И она плачет. И он знает, что не от счастья. Он знает, что из-за другого. Может, когда-нибудь, они останутся квитами. А пока туман путается в снежно-белых волосах. А пока дышащий, свежий ветер умирает в ресницах той, что так и не вернула ему его же, горящую сливовыми лепестками, любовь…