Обретая себя

      Дернувшись, я обернулась, всматриваясь в наползающий из конца коридора сумрак. Пусть сейчас фактически еще день, но здесь все равно темно, словно особняк извечно окружает глухая темнота; свет из плотно зашторенных окон почти не проникает внутрь, создавая впечатление непреходящей беспроглядной ночи. На Бориса, однако, этот шум не произвел никакого впечатления, он лишь бросил беглый взгляд в ту сторону и продолжил свой рассказ, глубоко вслушаться в который у меня уже не получалось. Я так и не могла отвести взгляда от широкого проема, будто там действительно сейчас могло что-то или даже кто-то показаться. Не скажу, что отличаюсь глубокой верой в потусторонние силы, но все же, находясь в месте, подобному дому Бориса, странные ощущения и суеверия невольно начинают тревожить.       Сглотнув, я повернулась к Дракуле.       – Что там сейчас могло упасть?       – Что угодно, – невозмутимо пожал плечами мужчина, направляясь обратно в коридор. Замявшись на доли секунды, я поспешила за ним, не желая остаться одной в давящем густо-синем мраке. – Это старый дом, Амели, поэтому не стоит удивляться непонятным звукам или падению чего-либо. Иногда падают картины, так как перетираются удерживающие их шнуры, однако это не больше чем просто факт, реальность, где не примешано ни грамма мистики или колдовства. Хотя духи здесь, безусловно, водятся.       Я едва не споткнулась о складку на ковре, пытаясь понять, Борис так шутит или же говорит на полном серьезе, но по невозмутимому лицу мужчины это определить было невозможным, поэтому я просто промолчала, безропотно следуя за ним дальше по коридору. Пройдя мимо одной двери, крепкой и украшенной витиеватыми узорами, среди которых я разобрала лисиц и солнце, выделявшихся особенно четко, Борис остановился подле следующей, коротко заметив, что это каминная, в которую он сам давно не заходил. Следующие две комнаты, в одну из которых я уже заглядывала ранее, оказались гостевыми. Возле двери с противоположной стороны Борис ненадолго замялся, но все же отворил дверь, негромко ропча на обилие ключей в связке. Вот как, а мне сначала показалось, что он не желает показывать находящееся за дверью или же боится.       Комната оказалась узкой, но длинной, судя по всему, во весь пройденный нами коридор, вплоть до литых доспехов; окон здесь не было, а вдоль стен рядами выставлены, закреплены или подвешены различные виды оружия и защитной атрибутики. Я пораженно выдохнула, проходя вперед и рассматривая стальные орудия от мечей вплоть до щитов. Напротив крючка, на котором был закреплен болас, я задержалась, борясь с желанием взять в руки оплетенные веревкой железные шары. Дома у меня осталось точно такое же оружие, только полностью белое, а каменные шары были прицеплены к веревкам металлическими кольцами и обхвачены по центру серебристой пластиной. В основном болас используется как метательное оружие, призванное связать противника или выбить орудие из его рук, но Дориан обучал меня пользоваться им в ближнем бою.       Все же коснувшись ладонью пыльных веревок, я расслабленно выдохнула.       – Тебе знакомо эта вещь?       – Да, – мельком глянув на Бориса, ответила я. – Болас мое основное оружие.       – Вот значит как, – задумчиво пробормотал мужчина, не сводя с меня взгляда, от которого по телу скользнули мурашки. Недобрая усмешка затаилась в уголках губ Бориса, фыркнув, он шагнул вперед и, выхватив из ножен на стене клинок с непривычно волнообразным лезвием, сделал стремительный выпад в мою сторону.       Отскочив, я вскрикнула, растеряно глядя на Дракулу, в чьих глазах зажегся пугающий стальной огонек. Снисходительно улыбнувшись, он перехватил меч, безжалостно глядя на меня сверху вниз. Отступив еще на полшага, я судорожно пыталась понять, что все это значит и что именно могло стать причиной столь резкой перемены в настроении Дракулы, который, впрочем, отчего-то не пытался больше напасть на меня, заняв выжидательную позицию. Мысли лихорадочно метались в моей голове, готовые отдаться на волю поднимающегося из глубин души хаоса паники и страха, но когда мой взгляд упал на болас, сознание пронзило ясное озарение. Я сказала, что болас мое оружие, так, может быть, Борис пытается это проверить или же что-то иное в этом же ключе.       Проскользнув мимо Дракулы, даже не пошевелившегося ни на миллиметр, я схватила со стены болас и замахнулась им, целясь попасть по руке мужчины, но тот, в мгновение развернувшись, оказался напротив меня, а шары боласа угодили в пустоту, где секунду назад стоял Борис. Пошатнувшись, я по инерции полетела вперед, но мужчина, вонзив клинок в щель между досками пола, перехватил мои руки и вырвал из них болас. Крепко сжимая мои запястья, Борис наклонился, отчего его волосы коснулись моего лица.       – Никогда не недооценивай своих врагов, Амели, – прошелестел над ухом его голос.       Вздрогнув, я зачаровано кивнула, ощущая непривычное оцепенение, сковавшее тело. Насмешливо хмыкнув, Борис отстранился и, вернув оружие на место, направился к выходу, бросив, чтобы я поторопилась. Оказавшись в коридоре, я первая прошла вперед, но все же от меня не укрылось, что Борис после нашего ухода дверь в оружейную снова запер. Догнав меня, он вышел к ведущей на первый этаж лестнице, мимоходом заметив, что эти доспехи когда-то принадлежали одному из его рода, но кому именно он не уточнил, а я не стала настаивать. Когда мы уже почти спустились, я обратилась к Дракуле с вопросом:       – А чем ты занимаешься, Борис? В смысле, есть ли что-то тебе интересное.       Только бросив в ответ короткое «да», мужчина свернул в сторону трапезной, но направлялся он, как оказалось, не к ней, а другой комнате, куда он сегодня меня не пустил. Отперев двери, Борис решительно прошел внутрь и, поставив свечу на полку, повернулся ко мне. На удивление эта комната оказалась яркой и залитой солнечным светом; большие, практически во всю стену, окна были не просто не занавешены шторами, но и чисто вымыты, отчего помещение казалось в разы просторнее, чем было на самом деле. В центре был расположен широкий стол, на котором сейчас возвышалась фарфоровая статуэтка восседающей на троне королевы в пышных одеждах, а рядом несколько бутыльков, кисточек, небольших скребков и прочих инструментов. Вдоль стен протянулись ряды полочек, уставленных множеством подобного рода приспособлений, и несколько массивных станков. В стене слева была старая дверь, сейчас едва прикрытая.       – Реставрация, – без каких-либо эмоций произнес Дракула.       – Значит, – перевела я на него взгляд, – тебе нравится восстанавливать вещи?       – Да, – мужчина приблизился к невысокой тумбе в углу, которую я до этого не заметила, и провел раскрытой ладонью по сверкающей поверхности. – Обычно я занимаюсь реставрацией мебели или статуэток, но иногда берусь и за некоторые декоративные изделия. Это довольно интересное занятие и успокаивающее. Оно требует от тебя полной отдачи и глубокой сосредоточенности, порою ты погружаешься в дело так, что оно безраздельно поглощает всего тебя. Ты растворяешься в предмете, что пытаешься восстановить, сливаешься с его сутью и энергией так, что иногда даже начинает казаться, будто эта вещь живая, обладающая душой и способная мыслить. Все это, – хмыкнул Борис, – довольно удивительно.       – А может… – я замолчала под пристальным взглядом Дракулы.       – Что? – потребовал продолжения моих слов мужчина.       – Мне отчего-то кажется, – неуверенно начала я, – что восстанавливая старые вещи и давая им в каком-то смысле новую жизнь, ты подсознательно пытаешься восстановить нечто погибшее в себе, что так же покрылось пылью, грязью, стало нелицеприятного вида и, кажется, вот-вот готово развалиться на части, – примирительно выставив вперед руки, я неловко улыбнулась. – Прости, что говорю всю эту чушь. Не стоило мне комментировать твое увлечение, в конце концов, тебе самому виднее, что реставрация для тебя значит. В общем, прости меня.       – А почему ты занималась айкидо?       – Потому что, – я поймала взгляд Бориса, – оно растворяло меня. Когда я начинала тренировку, каты и удары поглощали меня всю, пока от моего «я» не оставалось даже крошечной частицы. Полностью вкладываясь в движения, моя суть исчезала, падая в небытие. Я прекращала существовать и на эти часы забывала обо всем, что тревожило меня и разъедало терзаниями душу. Порою неистово отдающиеся какому-то делу люди в действительности глубоко несчастны и одиноки. У них нет понимания себя как личности, нет чувства своей нужности в мире, нет смысла в жизни, и от этого какое-то увлечение становится их страстью, которую они принимают за что-то значимое, за свое спасение, однако, поглощая их все сильнее, эта страсть неизбежно обернется смертью. И однажды истинная сущность человека полностью исчезнет, растворившись в избранном им деле.       – Забавно, – фыркнул мужчина.       – Находишь? – меня несколько задела его насмешка.       – Нет, – ироничная полуулыбка слетела с его лица. – Ничуть. Нет ничего смешного в смерти человеческой души и ее погребении под завалами прошлых испытаний и боли. Однако если ты в какой-то момент осознал, что дело твоей жизни губит тебя, то остается либо поддаться дыханию смерти, либо улыбнуться и признать факт… своей слабости. И все же я не считаю, что поняв это, необходимо отречься от любимого занятия. Можно попросту сократить вкладываемые в него время и силы. Только… это лишь сказать легко, не так ли?       – Я думаю, если у человека появится иной смысл жизни, если он обретет понимание себя, то надобность в подобном бегстве попросту отпадет.       – Возможно, – выдохнул мужчина, – ты и права.       Про комнату за дряхлой дверью Борис пояснил лишь, что это нечто вроде склада, где он хранит законченные работы, по тем или иным причинам оставленные заказчиками, и те вещи, что еще ожидают своего преображения и вдыхания в них нового огонька жизни. Что-то проверив на статуэтке, мужчина удовлетворенно хмыкнул и вышел из комнаты, поманив меня следом. В парадной зале я вспомнила о виденных мною портретах и спросила Бориса, кто на них изображен, и он ответил, что это его прародители. Войдя на кухню, мужчина поставил чайник на плиту, а я с ужасом увидела рядом несколько чанов, которых однозначно не было, когда мы уходили отсюда. Вероятно, здесь и в самом деле есть приходящие слуги, которые готовят ему. Или же на кухне хозяйничают привидения.       – Поужинаешь со мной? – не оборачиваясь, спросил Борис.       Поужинаю? От его предложения я растерялась: последние дни Борис обычно избегал моего общества за столом. Ответив согласием, я хотела помочь ему, но мужчина лишь отмахнулся, и мне ничего не осталось, как опуститься на один из стульев, который я уже по определению начала считать своим. Борис еще какое-то время копошился возле столешницы, периодически переходя к печи, а я так и не смогла долго усидеть на месте и, приблизившись к окну, отодвинула тюль, выглядывая на улицу, где уже сизая голубизна вечера обнимала лес.       Вскоре Борис окликнул меня, и я вернулась за стол, но разговор так и не складывался.       Немного времени спустя Дракула все же обратился ко мне с пустым вопросом, заварить ли мне чай. Отвлекшаяся на свои мысли, я не сразу поняла, что именно он спрашивает, а после с рассеянной улыбкой поднялась, сказав, что сама все сделаю, и Борис заметил, что новый блок заварки лежит в соседнем тому шкафу, где я обычно ее брала. Кивнув, я приблизилась к столешнице и, дотянувшись, открыла узорчатые створки навесного шкафчика, тут же оторопев: на одной из полок стояла банка с густой темно-бардовой жидкостью. Вздрогнув, я постаралась сделать вид, что не увидела ее, но Борис заметил мое замешательство и, приблизившись, постучал ногтем по стеклу.       – Вишневое варенье. Хочешь?       – Да, пожалуй, – наконец чуть сипло выдавила из себя я.       – Сладкое помогает мне сосредоточиться, – пояснил Борис, возвращаясь за стол; помедлив, я заварила чай и последовала за мужчиной. – Когда работаешь с тонкими и ценными изделиями, нет места рассеянности, а подобного рода концентрация отнимает много сил. Бывало, что я чувствовал себя совсем вымотанным после очередного заказа.       – А, – я придвинула кружку Борису, – как ты вообще начал этим заниматься?       – Мне помог один человек. Когда кое-что произошло в моей жизни, он принял меня на время к себе в ученики. В городе, расположенном вниз по течению реки, он держал небольшую мастерскую, где занимался реставрацией мебели и декоративных изделий из дерева. Он до сих пор живет в том доме, в комнатке над мастерской, но уже практически не работает. Обычно теперь он принимает заказы, а я несколько раз в неделю захожу забрать их и отнести выполненные. У него был еще один ученик, но он умер. Задрал медведь.       – Значит, теперь ты помогаешь этому человеку?       – Да. Мастер Петша многое для меня сделал. Я перед ним в долгу.       Хм, интересно. Невольная улыбка тронула мои губы. Отчего-то мне кажется, что Борис помогает своему учителю отнюдь не из-за чувства долга, а из обычного желания и, может статься, даже любви к этому человеку. Почему я так чувствую, не могу сказать, однако я привыкала доверять своим ощущениям, пусть иногда они меня и обманывают. Зачастую, когда страх поглощает разум, чутье теряет свою силу, а человек перестает слышать тихий голос богов и окружающего мира, чем, по сути, и является интуиция.       – Сколько лет ты занимаешь айкидо?       – Около четырнадцати, – на мгновение задумавшись, ответила я.       – И тебе нравится?       – Да, – я ощутила, как внутри разлилось привычное тепло, что было каждый раз, стоило разговору зайти на тему, поглощающую меня всю. – И я счастлива, что попала именно к наставнику Дориану, потому что он никогда не гнался за прилюдными успехами и данами. За все время занятий я не участвовала ни в каких соревнованиях, ибо и самой мне это было не важно. Искусство айкидо стало для меня не столько знанием, как сражаться и побеждать врагов, а искусством жизни, искусством красоты. Пока я была погружена в тренировку, я чувствовала себя живой и настоящей. Хоть я и не могла вынести это за пределы додзе, но все же тренировки помогли мне сохранить разум, не дав ему полностью погрязнуть в отчаянии и страхе. Как в этом помогал мне и сам Дориан.       – На мой взгляд, взаимоотношения, построенные на оплате, не стоят ничего.       – Я не платила Дориану. Коммерцию из наших занятий он исключил через несколько месяцев после моего прихода в его секцию, когда наши отношения уже вышли на более дружественный уровень. Поначалу мне было неловко за это, но наставник из раза в раз повторял, что не может быть доверия у людей, между которыми стоят деньги. Так же он говорил, что лучшим возращением ему моего долга будет то старание, что я вложу в тренировки, и мастерство, которого достигну, а так же умения, коими я поделюсь с другими людьми, когда сама стану наставником. Ибо труд учителя полон мучений и требует от мастера невообразимого терпения, ведь ему предстоит возиться с людьми, которые не только не понимают, что он говорит, но даже и не желают понимать.       – Отблагодари меня, став меня сильнее и лучше, да пронеси полученное знание, отшлифованное твоей собственной жизнью, дальше, – негромко произнес Борис, расслабленно откинувшись на спинку стула. Запрокинув голову, он из-под ресниц посмотрел на меня, тонко улыбаясь, и продолжил. – Так говорил мастер Петша. Нет для учителя большей награды, чем продолжение его дела в других людях.       – Согласна с ним, всегда приятно видеть, что твои труды не прошли зря…       –…а обрели новую жизнь в иных воплощениях и судьбах.       Улыбнувшись Борису, я склонилась над кружкой с уже теплым чаем и мысленно возвратилась в родное додзе, где неизменно каждый день несколько часов протекали в тренировках или разговорах с Дорианом. Он никогда не делал уклон со своими учениками только на способности их тел, считая, что невозможно добиться ни в чем мастерства, если твоя душа связана или погружена в сон, как и верил, что душу можно попросту потерять, отчего исчезнет и все восприятие мира, чувство понимания его и себя самого, исчезнешь ты сам, пусть другим и будет казаться, что ты по-прежнему силен и жив. Дориан во время занятий своими разговорами снимал с людских душ слой за слоем их невежество и грусть.       Однако я так и не смогла полностью ему довериться и открыться.       А он из-за этого не смог мне помочь.       В конце ужина Борис сказал, что возвращается в мастерскую, а после короткого молчания предложил мне пойти с ним, на что я, не особо задумываясь, согласилась. До этого я никогда не видела, как реставрируют мебель, а тем более статуэтки. Тут же я вспомнила, что он говорил, будто наставник занимался только реставрацией мебели и деревянных изделий. Тогда кто научил Бориса работать с фарфором? На этот вопрос мужчина ответил, что выучился сам, пробуя различные техники и экспериментируя с материалами. В мастерской он сдернул с крючка на стене плотный, заляпанный бледными пятнами фартук и, продернув голову через перевязь тесемок, завязал тот на спине.       – Самое главное, чему учишься в реставрации, – надев небольшие очки, произнес он и опустился на табурет, склоняясь к статуэтке, – это пониманию, что ты лишь инструмент, лекарь для вещи в какой-то степени, а не ее творец. И поэтому не должен оставлять на ней следов своей личности и умений, лишь мягко помогая не умереть, рассыпавшись пылью и бесполезными обломками. Никогда нельзя забывать, что попавшая к тебе в руки вещь не просто кусок дерева, металла или фарфора, но что-то среднее книги или полотну, отражающему определенную эпоху, его традиции и дух. Правда, иногда в предмете отсутствуют некоторые фрагменты, и мне приходится изучить немало книг, чтобы суметь воссоздать именно то, что должно быть на том месте.       – Конечно, – продолжил Борис, придвигая к себе шкатулку, в которой я заметила множества мелких фрагментов, скорее всего отколотых от статуэтки, – обычно над подобными вещами не заморачиваются, но я желаю, чтобы моя работа, – он замолчал, хмуро переводя взгляд с осколков на фигурку, и после закончил, – была идеальна. А реставрация не может быть совершенной, если ты привносишь в оригинальное изделие что-то свое, особенно если оно старое и несет некую историческую ценность. Поступая так, ты будто бы искажаешь саму историю этой вещи и времени, в котором она была создана; наносишь оскорбление ее творцу. Так же не менее важным является и умение определить причины, послужившие основой к разрушению данного изделия. Иначе можно не только навредить, но и окончательно испортить вещь. К тому же устранение причин всех разрушительных процессов – неотъемлемая часть реставрационного дела.       Мне не хотелось прерывать мужчину, слушать его голос и слова было приятно.       – Реставрация требует от мастера досконального знания о предмете, которым он занимается, материале, из которого тот сделан, и условиях, в которых находился до этого. Без основательного знания всех реактивов тоже ничего хорошего не получится. Ни при каких обстоятельствах нельзя использовать средства, природа которых тебе неизвестна. А если все же постигла в чем-то неудача, то следует детально изучить ее, дабы не допустить этих же ошибок в будущем. А еще лучше записать все. Я веду записи о проделанной работе, ее трудностях, достоинствах и недостатках по каждому изделию, с которым мне довелось работать. Это помогает, если вдруг сталкиваешься с проблемой, решение которой уже было найдено когда-то, так что не приходится снова напряженно и судорожно вспоминать его.       – А сейчас что ты делаешь? Почему тебе отдали эту статуэтку?       – Ее случайно разбил играющий с собакой ребенок женщины, отдавшей эту вещь на реставрацию. Она сказала, что статуэтка принадлежала еще ее прапрапрабабушке. Это качественный фарфор и работать с таким тяжелее, но интереснее, чем с современным. Редкое современное изделие можно назвать качественным, эта же фигурка стоит целое состояние, а повредить ее очень легко.       – И эта женщина не побоялась оставить ее совершенно чужим людям?       – Мы даем гарантии, – пожал плечами Борис. – К тому же мастера Петшу хорошо знают в городе. Он славился, как один из лучших реставраторов в нашем регионе, и создал за время своей работы безупречную репутацию. Мало кто из его клиентов знает, что сейчас с изделиями работаю я, а не сам мастер.       Я снова посмотрела на статуэтку величественной рыжеволосой женщины на троне; пышные кружева ее малинового платья подобно настоящей ткани волнами ниспадали на стол, в руках она держала изящный веер, украшенный росписью алых пионов в листве. В складках одежды виднелись крошечные цветы, часть из которых и была в шкатулке, стоящей сейчас рядом с Борисом. Удивительно тонкая работа, выглядящая точно творение искусного чародея, воплотившего в ней свою мечту.       – Как ты с ней работаешь? – я придвинулась ближе.       – Первым делом нужно собрать и очистить от пыли все черенки. Внутрь я проклеиваю армировочную сетку для прочности, а после во все мелкие сколы вношу мастику и обрабатываю наждачной бумагой, затем обрабатывая полученные швы грунтом, – Борис провел пальцем по рукаву-фонарику. – После этого они становятся почти незаметными, однако после все равно необходимо нанести тонкий слой тонировки и закрепить фиксативом с матирующими частицами.       – Да уж, – оторопело почесала я висок, – ты действительно мастер своего дела.       – Господин Петша всегда говорил, что самое важное – это терпение.       – Не нужно спешить. Чем больше спешки, тем длиннее путь, – задумчиво промолвила я, не сводя взгляда с хрупкого и нежного лица девушки-статуэтки. – Усердно делай что-то одно, доводя движения и технику до совершенства, никогда не забегай вперед, ведь всему свое время. Выполняй необходимые действия последовательно и практикуйся ежедневно. Если же это тебе в тягость, значит, ты выбрал не свой путь, – поймав взгляд Бориса, я усмехнулась. – Это одни из основных правил Дориана, которые он неустанно твердит ученикам, что рано или поздно они становятся не только частью их тренировок, но и жизней, проникая во все ее сферы и меняя само отношение человека ко всем, казалось бы, незначительным и повседневным мелочам.       – И какие же еще он называл правила?       – Еще, – я задумчиво склонила голову. – Например, то, что ничего не нужно ждать. Все тренировки на самом деле будут не такими уж и трудными; сложными их делают наши ожидания. Дориан не разрешал нам делать себе поблажек. Точнее, он воспитывал нас так, что спустя время о том, чтобы пожалеть себя и мысли не возникало. Так же он учил, что умение приобретается через боль, а единственный предел, который нас сковывает и ограничивает – это предел нашего разума.       – Чему он обучал тебя? – собрал волосы в хвост Борис. – Защите или сражению?       – Это… неразрывные умения. В айкидо существует два понятия для сражающейся во время тренировок пары: уке – тот, кто нападает и представляет угрозу, и наге, которого порой еще называют тори, – тот, кто, собственно, защищается. Не думаю, что я смогу объяснить их роль человеку, который никогда сам айкидо не занимался. Это такие тонкости, их понять можно только в процессе тренировок. Могу только сказать, что обе роли немалому учат. Одна – вниманию и чувствительности по отношению к умениям своего партнера, а другая – ответственности за свои действия.       – Каким оружием ты еще владеешь, помимо боласа?       – Танто, палка и рапира. Я училась некоторое время фехтованию.       – Вот как, – хитро прищурился мужчина, глядя на меня. – Ну-ка идем.       – Куда? – недоуменно спросила я, смотря на вскочившего со стула Бориса.       – Переоденься во что-то более удобное и спускайся в парадную залу.       С огоньками энтузиазма в глазах, которые при солнечном свете мне показались больше бирюзовыми, а не голубыми, Дракула захлопнул шкатулку, стянул фартук и, бросив тот на одну из полок, стремительно скрылся в коридоре. Протормозив с минуту я последовала за ним, но мужчины уже нигде не было видно. Что это вообще сейчас такое было? Рассеянно помотав головой, я поднялась в комнату, решив все-таки последовать словам Дракулы и переодеться в рабочий костюм служанки. Уже завязывая тесьмы брюк, я по-прежнему пыталась осознать, что могли значить слова Бориса, однако это мне так и не удалось. Одернув тунику, я спустилась вниз и едва не схлопотала удар, когда, угрожающе сверкнув лезвием, в меня полетел клинок. Машинально перехватив тот, я повернулась, растерянно смотря на стоящего в другом конце залы Бориса, губы которого застыли в холодной усмешке.