После и вместо

— Жалеешь, что не умерла тогда, Китнисс? Он приходит всегда перед рассветом. Стоит там, у стены, где из приоткрытой створки тянет ночным сквозняком, одуряюще сладко пахнет белыми лилиями, которые она ненавидит, а еще колышется занавеска. Тонкая, как кожа у него на висках. До прозрачности. — Я ни о чем не жалею. Ее голос сухой, как старая бумага, что займется от малейшей искры и спалит тут все дотла. Ее не зря прозвали "Огненной Китнисс", ведь это она — та, что несет с собой пламя, дарящее смерть. Всем, кто значит хоть что-то... кто значил. — Знаешь, а врать ты так и не научилась. У него глаза синие и глубокие, как океан, которого она не видела никогда. Неподвижные, точно водная гладь перед штормом. У него губы чуть приоткрыты, и, кажется, можно даже почувствовать теплое дыхание. С привкусом липового меда, орехов. — Это ведь мучает тебя, Китнисс? В разрывах низких свинцовых туч луна кажется слишком яркой, искусственной, мертвой. На самом деле, так легко поверить, что ты опять на Арене, что все это — уловки распорядителя Игр. Очередная ловушка. Арена... и столько смертей еще не случилось. — Мы были в бреду от укусов ос-убийц, Катон. Это были галлюцинации, бред. — Один на двоих? И что ты называешь бредом? Ту ночь, которую помним мы оба, или мою смерть? Его ухмылка какая-то непривычно-мягкая, а оттого чудовищная, дикая, невыносимая. Ей бы уши зажать и глаза, ей бы скорчиться на полу и кричать, срывать голос, харкая кровью, ей нестись бы прочь отсюда, вприпрыжку. Столько лет позади, они уже победили. А он все приходит к ней. Совсем не каждую ночь, но как только на небо выползает вот такая луна, отливающая ярко-красным. Как кровь, что хлестала из его рта перед тем... — Ты знаешь, мы могли бы родиться в одном дистрикте и никогда не попасть на Арену... Они не могли, она знает это лучше, чем умеет стрелять. Они... нет никаких "они"... никогда... — Я все еще тебя ненавижу. Молчанье. Гулкое, с привкусом горькой травы, с ноткой обиды, быть может. Медленно — ладонью к мокрой, такой бледной щеке. Ни холодно, ни тепло... лишь тревожно. — Катон... Ямка на подбородке... и солнце, что поднимается, потягиваясь, из-за горизонта слишком уж быстро. Песня сойки-пересмешницы там, за окном, и мираж, рассыпающийся пригоршней атомов в рассеянном свете раннего утра. Приторный запах лилий и липа... А еще океан, который она однажды обязательно увидит.