августовское

      Раскаленный август скапывал с крыш янтарными каплями солнца, и Сучжон могла поклясться, что чувствовала, как он растекался жидким золотом под пальцами, стоило только попробовать ухватить лето за кончик последнего месяца. Сладким вином оно скатывалось по глотке, наполняя горечью от утраты. Лето было скоростным поездом, что неумолимо приближалось, и от лобового столкновения её уже ничего не могло спасти. Солнце резало глаза, и Чонина заодно: пополамило и разбивало на сотни кусочков. Сучжон наблюдала за тем, как он хмурился во сне. Ким Чонин, теплый от летнего зноя, лежал на помятой тахте, разрезая пространство остриями своих лопаток. Август лениво перетекал в окно горячим воздухом, лаская кожу редким порывами ветра. Чон сделала ещё один глоток вина: терпкая теплота согрела изнутри. Август определенно был самым грустным месяцем года, из серии тех, когда приходится прощаться. — Не смотри на меня такими глазами, — сонно попросил Чонин, сжимая ладонь Сучжон. — Какими? — Грустными, — он усмехнулся и перевернулся на спину, добровольно подставляя солнцу заспанное лицо. Сучжон хотела сказать, что она просто, что всё сейчас просто, но слово застряло в горле, шершавыми краями цепляясь за глотку — всё было совсем не так. Она послушно сглотнула словесный ком из несказанного и улыбнулась самой невинной улыбкой: — Ещё вина? Пить в такую жару было ужасно глупо, но Чон не могла удержаться: она оплакивала своё лето — главную утрату этого года. За блестящую актерскую игру её был положен Оскар. Вдвоем они собирали пыль на полу в номере мотеля в самый разгар знойного августа, пытаясь запомнить это лето: Чонин — яркими фото американских штатов, по которым они колесили, а Сучжон — Чонина — горячими ладонями и самой красивой улыбкой. Кондиционер в номере барахлил, через раз выплевывая холодный воздух, как спасательную панацею от этого ужасного зноя. Бутылка из темного синего стекла окрашивает мир в маренго, когда Сучжон смотрит сквозь стекло на потрепанные кресла и окрашенные стены. — Я сегодня за рулем, пока ты будешь отсыпаться на заднем сидении, — улыбается Ким и потягивается, маня бронзой своего тела. Взгляд Чон устремляется за ним: в ванную комнату, к открытому крану, из которого хлещет холодная вода на руки Чонина. Солнце за промасленным окном не идет ни в какое сравнение с яркостью Чонина в глазах Сучжон. Сладость от вина медленно растворяется во рту. — Ты слишком хорошо меня знаешь. Сучжон в первую очередь поднимает пустую бутылку с пола, а уже потом складывает их вещи в небольшую сумку. — Статус лучшего друга позволяет мне это, ведь так? — Чонин выглядывает из ванной, вытирая мокрые волосы белоснежным полотенцем. Ким Чонин — Сучжоновское солнце на белом махровом фоне в стенах комнаты с голубым, неприметным кафелем. И ещё он мастер убивать своими словами. Пулевые ранения от его слов Чон просто не успевает латать, на зализывание ран уходит слишком много времени. Впереди у неё ночь на заднем сидении машины, полная синусоидальной тахикардии. Сучжон напоминает себе, что дружба с парнем ничем хорошим не заканчивается; в её случае так точно. Впредь, она зарекается снова вот так дружить, вынимая из себя раз разом сердце. Таких нагрузок оно больше не выдержит. Пока Чонин заправляет машину, Сучжон смеется с нелепых шуток молоденького паренька, что продает сувениры, почти задаром берет две футболки (ей хочется верить, что только себе, а не с надеждой на то что-то), и отлипает от прилавка, развратной походкой направляясь к Чонину. Мальчик кричит ей в след пошлость, от которой у неё внутри скручивается узел, и появляется надежда на то, что Чонин разобьет ему лицо в кровь. Но когда Ким реагирует и срывается к тому, Сучжон перехватывает его поперек груди и прижимается к нему щекой, чувствуя влажность футболки. — Я сама виновата, — абсолютно не врет Чон. — Это не оправдывает его, — мышцы на спине Кима Сучжон чувствует и сильнее сжимает руки, не отпуская парня от себя. — Пусти, Сучжон. — Нет, поехали. Я ужасно хочу спать, — врет, но не чувствует никаких угрызений совести. Чон устраивается на заднем сидении машины, набрасывая на плечи Чониновскую толстовку. Ей не хочется видеть сосредоточенное и серьезное лицо Кима, она побыстрее закрывает глаза, чтобы только не ловить на себе его взгляды, от которых хочется уменьшиться до размеров песчинки. Забыться сном получается до полтретьего ночи. Пока Чонин курит, опершись о капот машины, Сучжон выбирается из теплого плена одежды Кима и его запаха. Брошенную парнем курточку, девушка натягивает на себя и выходит из машины, содрогаясь от холодного воздуха. Не произнося и слова, отбирает у Чонина сигарету и затягивается, жалея, что нет вина. Ресницы дрожат, а руки ещё больше, и Сучжон сильнее сжимает сигарету. — Как же здесь холодно, — шепчет Сучжон. Чонин и правда солнце в её Вселенной; он сгребает девушку в объятия и зарывается носом в волосы. Сердце выстукивает неровно, когда она слышит его судорожный вдох и задушенный полустон в её затылок. Вопрос застывает на её красных, обкусанных до крови губах, мучительно срывается в пустоту, тишину автотрассы. Сучжон готова откусить себе язык за это, но только прикусывает его так, что слезы боли наворачиваются на глаза. — У нас же всё будет хорошо? Даже если и по отдельности, не добавляет она, потому что Чонин — это лучшее, что у неё есть. Он — друг, и это всего лишь пулей подкожно рвет её на части. И она молится, чтобы Чонин сказал «да», обманное, но утвердительное. Хиросима внутри Сучжон никогда не прекратится.