Калеки

В дальнем углу палаты паук плел паутину. Вчера она была значительно меньше, и в тонких липких нитях уже увязли несколько жертв, безуспешно трепыхаясь в ней. Себя он тоже ощущал в такой паутине, увязнувший во времени и беспомощности, ни на что больше не способный как шиноби и просто человек. Ничтожество. Дверь в палату с тихим шорохом отъехала в сторону и его посетительница, не удосужившись в который раз постучать, зашла внутрь. Она обвела взглядом пространство вокруг, проверяя, не изменилось ли что-то, и кивнув своим мыслям, смело идет к кровати. Плюхается на стул оставленный Хинатой, и как-то насмешливо щурится вперив в него свои мутные темно-карие глаза. Непонятные. Некрасивые. — Как дела? — спрашивает лениво растягивая слова, словно делает ему одолжение таскаясь в палату каждый день. — Еще не сдох тут? — Как видишь. — Неджи хмурится, прожигая взглядом в ответ, - и, конечно, не скажешь зачем в очередной раз пришла. — Я может быть соскучилась по твоей постной мордашке, — ухмыляется, растягивая губы в некрасивой улыбке, — все еще хандришь? Неджи не отвечает, но взгляда не отводит. Сегодня его гостья выглядит более усталой чем обычно. Усталость таится в ехидно поджатых губах, выглядывает из-под небрежно повязанного хитая и теряется в коротких волосах, напоследок подмигивая из-под закручивающихся кончиков, которые едва касаются шеи. Она как всегда одета в форму джонина, только в этот раз нет темно-зеленого жилета и теперь ее широкие плечи выглядят как-то комично. Ее сложно назвать красивой, ничего женского совершенно нет, слишком тощая, слишком ехидная, слишком несуразная, слишком цинична, слишком сложная. В ней все было слишком, и напрочь отсутствовало хоть какое-то кокетство присущее всем женщинам, даже дряблым старушкам. Опасная как пущенный уверенной рукой острозаточеный кунай, обещающий своим врагам уверенную смерть. До момента, когда она начала к нему ходить, он в деревне ее не видел, не встречал и не замечал, а хотя если бы и увидел не запомнил бы. Она словно призрак появилась из ниоткуда и прочно обосновалась на стуле поставленном в палате не для нее, своими иногда слишком колкими и сочащимися ядом словами выводя его из душевного равновесия, которое он с трудом обретал. А еще у нее была плохая, доводящая его до зубовного скрежета, привычка — она любила курить прямо в палате, портя воздух удушливым сизым дымом, который пах почему-то вишней. Шикамару как-то сказал, что такой запах имеют очень дорогие сигареты в Конохе, и его отец курил такие только по праздникам. Неджи было все равно чем пахнут сигареты, его раздражало только то, что потом этот запах преследовал его постоянно забираясь в легкие и с удовольствием оседая на языке, отчего пить хотелось больше обычного. Он думал и никак не мог понять, почему каждый раз она возвращалась, принося с собой колкие взгляды, попытки вывернуть душу на изнанку и понимание. Это его злило больше всего. Она смотрела на него не с плохо скрывающейся жалостью, сочувствием или безысходностью, она его понимала. Эта несуразная девушка, некрасивая, вызывающая одним своим видом такую бурю эмоций, что хотелось просто перегрызть ей глотку, только что бы заткнулась, единственная во всей Конохе понимала его. — Паршиво выглядишь, — слова срываются сами, и Неджи удивленно понимает, что это он только что их сказал. — Я всегда так выгляжу, но сегодня день и вправду отвратнее предыдущих. Дел по горло после этой войны, а Лист от нападения Пейна еще не очухался, сейчас эти две проблемы создают слишком большую головную боль. — Вздыхает, теребит левую мочку с сережкой, и выглядит в этот момент слишком растеряно, — домой совсем возвращаться не хочется, там пусто, а меня выперли отдыхать. — Прикуривает, палата медленно наполняется запахом вишни. Удушливо и отвратительно. — Ну так отдыхала бы, чего сюда пришла, — его очень интересует этот вопрос, — зачем тратишь свободное время на меня? — Хочу, чтоб ты признал очевидное и, наконец, сдавших сломался, дав возможность тебе помочь. Героям нельзя выглядеть настолько жалко, ты же пример подрастающему поколению. А может мне просто скучно, и я так развлекаюсь. Шиноби всегда были не от мира сего если подумать, а я чуточку ненормальнее остальных, — пожимает плачами и ерзает на стуле. — Черт, неудобно как. Чего тебе еще кресло сюда не поставили? — Хватит с тебя и того что есть. — Хьюга отвечает растерянно обдумывая ответ, буравя тяжелым взглядом глаза напротив, кажется, еще немного и он активирует бьякуган. Хотя его собственные глаза слишком уж яркие на чересчур бледном лице, ранение на войне не прошло бесследно, хотя жизнь при таких повреждениях организма оказалась хорошим последствием, но теперь Неджи был частично парализован, руки не слушались, а кости в ногах еще не все срослись. — Ты такой злой, твои слова меня ранят, — насмешливый тон никак не вяжется с абсолютно застывшим лицом, словно маска на плохо сделанной кукле. — У тебя должно быть уютно тут, видела медсестричек твоих, ничего так барышни, тебя с комфортом устроили. — К чему клонишь? — Ни к чему. Просто мысли вслух. Я же не первый раз в больнице-то. Вижу разницу. Захочешь кого-то из них трахнуть, то не стесняйся говори, — затягивается, выдыхает и немного помолчав продолжает, — они сами все за тебя сделают. И разденутся и вставят себе, короче помогут по высшему разряду. От такой наглости первое мгновение у парня перехватывает дух, а потом хочется сломать ей шею, и с удовольствием послушать как хрустнут позвонки и, наконец, этот чертов рот заткнется. Он с силой стискивает зубы и отсчитывает до десяти успокаиваясь, а она улыбается все замечая. Кривит губы в некрасивую улыбку. Да и она сама некрасивая. Брюнету хочется сказать что-то резкое, колкое и весьма обидное, но он «спотыкается» взглядом на ее руках. У нее оказались красивые руки. Изящные кисти, тонкие аккуратные пальцы, хотя перчатки у нее были странные, средний и безымянный пальцы были свободны от ткани. Он некоторое время молча рассматривает ее руки, едва ли не бьякуганом сканирует их, но не может найти изъянов. Они были совершенством в ней. — Ты ведь уже списанный, но живой, — роняет тихо отводя взгляд, судорожно мнет в пальцах окурок. — Знаю, — слова царапают горло, с трудом вылетая из открытого рта, они словно хотят вернутся обратно, что бы горстью раскаленных гвоздей пройти по гортани, скользнуть в пищевод и тяжелым горячим комом ухнуть в желудок. — Я теперь не шиноби — калека. Она смотрит прямо в глаза, сканирует, своими мутными темно-карими, почти черными сейчас глазами, сметает все на своем пути и достигает цели, едва зажившей души. И улыбается счастливо-счастливо, что тошно становится от этой улыбки. Она добилась своего. Сломала. Неджи хочется выть в голос, или сделать что-то с ней, но он не может, отчаяние захлестывает с еще большей силой. — Хочешь открою тебе самый большой секрет мира шиноби? — подходит к нему, наклоняется и ласково проводит по волосам, своей изящной рукой, он в ответ лишь кивает. — Мы искалечены либо телом, либо душой, иногда всем сразу, а знаешь кто становится Хокаге? — она снова некрасиво улыбнулась, кривя тонкие губы в подобии улыбки, но глаза были теплыми как осколки стекла прогревшиеся на жарком летнем солнце, и сверкали так же заманывая в свою глубину. — Нет, — его голос звучит хрипло и немного надтреснуто, кончик носа зачесался, а он не мог и пальцем пошевелить, отчаяние медленно отступило. — А Хокаге становится самый искалеченный шиноби деревни. Сам подумай всегда так было. И этот мальчишка, — хмурится словно пытается вспомнить, — твой друг, что хочет быть Тенью Огня, именно такой. Калека в душе и много раз снаружи. — Ты тоже? — Вопрос повисает в воздухе удушливым вишневым облаком и рассеивается от взмаха ее руки. — Ага. — Не смущаясь закатывает правую штанину до бедра, демонстрируя уродливый шрам почти полностью опоясывающий ногу. — На задании едва не оторвало. Спасло лишь то, что Ширануи в команде был, смог кое-как помочь и конечность не ампутировали, ведь срезали не полностью, висела на честном слове и мышцах. Потом больше года восстанавливалась, — тонкие пальцы любовно огладили метку на коже, — меня от одного только вида ирьенинов уже тошнило, а удрать как другие не могла. Теперь болит лишь когда устаю слишком, или к погоде. Я теперь точнее всяких синоптиков дождь предугадываю, — говорит и улыбается так, что губы покалывать начинает от желания улыбнутся в ответ. — Все калеки, говоришь, — молчит, задумываясь, — а в этом есть смысл. Сейчас, наверное, нас стало больше, война всё-таки прошла. — Роняет зачем-то. — Может быть. Мне уже пора, домой надо, — подходя к двери хочет еще что-то сказать, но осекается, когда та уходит в сторону, с другой стороны стоят недоуменные Хината и Ханаби. Ее улыбки могли быть красивыми, когда она хотела. На прощание она просто машет рукой и уходит не оборачиваясь, запах вишни быстро улетучивается вслед за ней. — А кто это был? — недоуменно спрашивает Ханаби вскинув брови. — Не знаю, просто ошиблись палатой, — ложь срывается легко, ведь он правда не знает кто она, даже имени, и надеется, что она больше не придет, не принесет с собой отвратительный запах и не вскроет вновь зажившие раны. С него хватит, ведь почему-то сейчас вера в счастливое будущее была крепче всего. Ли ведь справился, и он не сдастся. А руки у нее и вправду были совершенные, но их тоже больше не хотелось видеть.