Круги

Кристиан и сам не понял, как здесь оказался. Ему нужно было собраться с мыслями, подумать, как следует прислушаться к себе, а дома слишком давили стены и раздражал телефон. Поэтому он решил, что прогулка по летнему, наполненному звуками Парижу — это именно то, что ему сейчас нужно. Оставил телефон дома, спрятал уже привычно глаза за солнечными очками и вышел на улицу. У подъезда, как обычно, его поджидала стайка фанаток — несколько автографов, пару раз улыбнуться ничего не значащей, хорошо отрепетированной улыбкой — и он свободен. Любимый город поможет: выведет хитросплетением улиц и бульваров туда, где можно спрятаться, вздохнуть, расслабиться. Но сегодня Париж сыграл с ним злую шутку — привел его зачем-то в этот парк, а ведь знал, конечно знал, что все здесь пронизано воспоминаниями. О ней. О них. Он хотел было развернуться, уйти, сбежать снова; ему не нужны были эти пустые воспоминания, бередившие и тревожившие душу, ему хотелось, наконец, покоя, хотелось думать о будущем, хотелось снова чувствовать себя счастливым. Но ноги, казалось, против воли, понесли его знакомым до боли путем: по центральной аллее мимо целующихся Роденовских влюбленных, второй поворот направо, вдоль цветочной оранжереи, обогнуть ее, свернуть в каштановую рощу, пройти насквозь, освежиться у маленького неприметного фонтанчика, упереться в пушистый сиреневый куст, аккуратно обойти его по тайной, скрытой от большинства глаз тропинке, и вновь удивиться тому, как искусно была спрятана залитая солнцем лужайка. Его самое любимое место в Париже. ИХ место… Он так хорошо помнил, как они впервые нашли его. Была зима, они гуляли по любимому ими уже тогда саду Тюильри, наслаждались друг другом и тем, что были только вдвоем, и не нужно было притворяться и играть роли, а можно было просто быть самими собой — нежными, трепетными, безумно влюбленными романтиками. Они дурачились, играли в снежки, и Джоанна, со свойственной ей одной грациозностью, поскользнулась и нырнула прямо в запорошенный снегом сиреневый куст. Он, конечно, перепугался насмерть, когда она внезапно перестала хохотать и затихла. Кинулся к ней, проклиная себя за дурацкую идею со снежками, и тоже замер в восхищении. Открывшийся перед ними вид был похож на сказку — небольшая полянка, окруженная со всех сторон живой изгородью, укрытая нетронутым пушистым снегом, сверкала и переливалась под лунным светом, будто бы какой-то богач пригоршнями разбросал крупные бриллианты поверх белого шелкового одеяла. Почти в центре они обнаружили заметенную снегом скамейку с невероятной красоты кованными ножками и перилами, а еще чуть поодаль смешную статую маленького пухлого Купидончика, с луком и, почему-то, одним крылом. Он часто думал потом, снова и снова возвращаясь сюда, что этот Купидон стал прекрасной метафорой их любви — такой же одинокой и однокрылой… Его место. Оно всегда ждало его, всегда готово было принять и укрыть от суеты, спрятать от любопытных глаз, успокоить шелестом листьев, напитать энергией. Их место. Оно было насквозь пропитано воспоминаниями — самыми счастливыми часами его жизни, ее смехом и нежностью, их любовью. Он не хотел возвращаться сюда, он стремился забыть прошлое и навсегда оставить свое призрачное счастье на этой сказочной лужайке. Он не мог не возвращаться сюда, потому что только здесь он чувствовал себя живым, здесь билось под пальцами вырезанное им когда-то на деревянной скамейке собственное сердце. Он устало откинулся на спинку скамейки, прикрыл глаза и машинально нащупал пальцами рисунок. Едва заметно улыбнулся, подумав о том, что сказал бы Этьен о его глупой сентиментальности. Призвал себя перестать думать о всяких глупостях и сосредоточиться на предстоящем разговоре с Полин. Нужно придумать хоть сколько-нибудь правдоподобное оправдание своему отвратительному поведению… попытаться не обидеть хотя бы еще и ее… Легкий ветерок принес откуда-то до боли знакомый запах жимолости и бергамота — легкий, игривый, нежный — как и женщина, которая его носила. Он вдохнул поглубже, не открывая глаз, чтобы не спугнуть мгновенно возникший в голове образ. Только не исчезай, еще немножко побудь со мной, Джоанна… — Привет, Кристиан… *** Этьен уже несколько часов пытался сосредоточиться на работе: перед ним лежал макет очередного выпуска, который надо было проверить, сделать финальные корректировки и подписать журнал в печать. Сроки уже не просто поджимали — они уже жали со всех сторон, и сотрудники, не привыкшие к такому разгильдяйству со стороны главного редактора, начинали потихоньку нервничать. Обычно деловой и организованный, не дающий никому спуску, Этьен всегда требовал от людей такой же четкости и выполнения работы в указанные сроки. Никакие форс-мажоры и уважительные причины им в расчет не принимались и не имели значения. Он был жестким руководителем, в некоторой степени даже тираном, но, тем не менее, был очень любим сотрудниками. И вот теперь весь офис французского GQ взволнованно обсуждал перемены, случившиеся с главным редактором: приходит на работу с легким опозданием (а не как раньше — самым первым, к 7 утра, доводя мирно посапывающую охрану до нервных колик), улыбается без причины (а не только тогда, когда статистика показывает хорошие результаты продаж), на днях отпустил свою секретаршу пораньше, потому что ей надо было купить подарок бабушке на 80-летие (вообще небывалый случай, ибо «рабочее время — это время, в которое вы работаете, а не занимаетесь решением личных проблем»)… Вердикт, вынесенный все и обо всех знающими сотрудницами бухгалтерии был однозначен и безапелляционен: главный редактор французского GQ, Этьен Дюрант — «железный Этьеша», как его за глаза ласково называла женская половина редакции — влюбился. «Да, да, — со знанием дела качала головой главный бухгалтер, — поверьте мне, я достаточно повидала в этой жизни влюбленных мужчин. Сердце мсье Дюранта, наконец-то, отдано женщине». Если бы только все они знали, как она была права!!! Этьен вздохнул и снова попытался вчитаться в текст развернутой перед ним статьи. Но образ миниатюрной брюнетки в его голове никак не желал растворяться, попросту блокируя все остальные мысли. Просто удивительно, как быстро Ани стала неотъемлемой частью его жизни, заполнила все пустоты в его сердце и принесла такое вожделенное умиротворение его душе… Вообще, последние полгода оказались неожиданно богатыми на события, и Этьен готов был поклясться, что не ощущал себя таким живым и таким счастливым, наверное, ни разу за прошедшие десять лет. Вот бы еще это счастье научиться как-то совмещать с работой… Он беззлобно выругался и нажал кнопку быстрого вызова на коммуникаторе: — Карин, сделай мне кофе, пожалуйста. Крепкий, без молока. И дозвонись Мишелю, у нас назначена встреча на три, надо перенести на пять. Раздав инструкции и отключившись, Этьен с облегчением развалился в кресле — небольшой резерв по времени у него теперь есть, без кофе он все равно не сможет сосредоточиться, а пока этот самый кофе будет готовиться, можно расслабиться и позвонить Ани. — Этьен? — в голосе Ани было столько удивления, как-будто он обещал позвонить завтра, а позвонил через десять лет. — Все в порядке? — Ты что же, совсем не ждала моего звонка? — Если честно, то нет. Ты же сказал утром, что вы сегодня номер сдаете, и ты будешь весь день занят. — И что? — Этьен вдруг почувствовал себя влюбленным шестнадцатилетним идиотом, но ничего поделать с этим уже не мог. — Я думал, ты хоть скучать будешь… В его голосе слышалась такая по-детски неприкрытая обида, что Ани невольно улыбнулась: — Ну конечно я скучаю. Но ведь мы же увидимся вечером? — Ага, если я закончу сегодня с этим чертовым номером. Никак не могу сосредоточиться. — Отвлекись. — Отвлекаюсь. Ани хихикнула. Губы Этьена тоже расплылись в глупой улыбке. — Как прошел ваш завтрак? Хорошо посидели? — Хорошо, но тебя не хватало. Мне нужно было кого-то держать за коленку. Пришлось держать Лали. — Ну, Лали я доверяю. А кто еще был? — Николя с Элен, Жозе с Бенедикт, Мэт и я. Один. — Этьен горестно вздохнул. — Ну прости. Ты же знаешь, какая у нас тут запарка. Полин, мне кажется, после помолвки вообще с катушек съехала… — Ани перешла на шепот. — А Кристиана с вами разве не было? — Нет, он сказал, что работает над новым альбомом и ему надо побыть одному. — Интересно, где это он над ним работает… — В смысле? — В смысле, дома его нет, я заезжала. Полин уже второй час пытается ему дозвониться, но он не подходит к телефону. На студии его тоже нет. — Ты волнуешься? — Это же Кристиан! — Ты ему рассказала про… ну…про письма и про Полин? — Нет, ты что!!! — Ани вдруг запаниковала. — А если Натали сказала? Ты думаешь, он мог из-за этого… психануть??? — Ани. — Этьен глубоко вдохнул. — Не паникуй раньше времени, ладно? Я не думаю, что что-то случилось. Он изменился, ты же знаешь. Просто вышел куда-то, гуляет. — А Джоанна? — А что Джоанна? — Она с вами на завтраке была? — А, в этом смысле… Нет, она поехала что-то там с кем-то улаживать… А почему ты вдруг про Джо спросила? — Ну ты же велел мне не паниковать из-за Кристиана… — Люблю тебя. — И я тебя. До вечера? — До вечера. Этьен еще несколько секунд смотрел на фотографию Ани на своем телефоне, пока, наконец, экран не погас. На столе обнаружилась аккуратно пристроенная чашка с дымящимся ароматным кофе. Ну надо же, он даже не заметил, как Карин его принесла… Так, все. Выпить кофе, собраться, проверить выпуск, подписать, дать указания выпускающей команде и позвонить Натали — узнать, не сболтнула ли она чего лишнего. И домой, домой, домой — к самой потрясающей на свете женщине. *** Он проснулся от громкого смеха за окном. Это лето в Париже выдалось очень жарким и окна приходилось держать открытыми днем и ночью. Опущенные жалюзи и задернутые шторы спасали от яркого солнечного света и от любопытных взглядов, но были бессильны против громких уличных звуков. Вот и теперь проходившая мимо веселая, шумная компания наполнила спальню смехом, вырывая Кристиана из приятных объятий Морфея. Он потянулся, разгоняя остатки сна и пытаясь сориентироваться во времени и пространстве. Обвел комнату взглядом, то и дело натыкаясь на отдельные части гардероба, разбросанные по всей спальне. Вазу разбили. Он улыбнулся, вспомнив, как именно это произошло. Случившееся казалось абсолютно невероятным, и если бы не безмолвные свидетельства недавнего безумства, он бы принял все это за очередной сон. Как-будто желая еще раз убедиться в реальности происходящего, он осторожно посмотрел направо. Она еще спала. Золотистые локоны разметались по подушке, легкая простынка съехала, оголяя плечо и немножко грудь, на губах застыла едва заметная полуулыбка. Господи, сколько же безумных, тягучих, бессонных ночей он мечтал об этом — снова проснуться рядом с этой женщиной, снова почувствовать ее тепло, снова увидеть эту улыбку… Неужели, неужели это происходит, неужели она реальна, неужели они смогли, все-таки смогли сломать возведенные стены, забыть обиды, простить, поверить? *** -Привет, Кристиан. Он несколько раз удивленно моргнул и даже тряхнул головой, все еще не веря, что это не галлюцинация. Стоящая рядом с ним девушка смеется — звонко и легко — именно так, как он помнил. — Неожиданная встреча, да? — улыбаясь, она присаживается на другой конец скамейки, сохраняя дистанцию. — Эммм…да уж… — он кашляет, скрывая смущение, — ну и что ты здесь делаешь? Она поворачивает голову и пристально смотрит ему в глаза. Ее взгляд внимателен и серьезен, хотя на губах все еще играет улыбка. «Ты не обманешь меня, Кристиан, — говорят ее глаза, — ты не спрячешься от меня за этой показной грубостью, не скроешь свою растерянность, не утаишь грусть. Я знаю тебя. Я слишком хорошо знаю тебя, Кристиан». Он не выдерживает, первый отводит взгляд и смотрит прямо перед собой. Она вздыхает. — А я, представляешь, собиралась вежливо попросить тебя уступить мне мою любимую скамейку… — Это и моя любимая скамейка тоже, хотя ты, скорее всего, в это не поверишь. Она протягивает руку и касается его плеча, заставляя его снова посмотреть на нее. — Не надо, Кристиан. Не надо к этому возвращаться. Я была неправа, я все время была неправа, теперь я это знаю. Я верю тебе, слышишь? Даже если уже поздно, я все равно верю тебе. Он отчетливо видит, как ее ясные синие глаза заволакивает пеленой грусти, а в уголках скапливается непрошеная влага. Он опять обидел ее, опять заставляет плакать, опять наказывает… За что? За свои собственные ошибки? За то, что сам — малодушный кретин? За то, что сам — растерян и испуган? За то, что запутался в своих желаниях и возможностях? За то, что так и не научился быть без нее, а быть с ней — не смог… Он дотягивается до ее руки и накрывает ее ладонь своей. Они все еще сидят по разные стороны скамейки, борясь с притяжением. — Прости меня. — Он слегка сжимает ее руку. — Пожалуйста, не плачь. Прости меня. Ее пальцы слегка подрагивают под его ладонью, от этого едва уловимого трепетного движения по всему телу разливается сладкая нега. Он сокращает дистанцию, теперь они сидят друг напротив друга, соприкасаясь коленями, ее рука в его. Он протягивает руку и стирает слезинку с ее лица. Она улыбается, но глаз на него не поднимает. Она разглядывает их переплетенные руки и с горечью думает о том, что этому никогда не суждено сбыться. Они упустили момент, когда все еще можно было исправить. Он был слишком горд, а она слишком напугана… — Часто ты приходишь сюда? — Вопрос ради вопроса. Она не смотрит на него, и он решает, что все это ей неприятно. Он не отодвигается — не может лишить себя этой маленькой радости — чувствовать ее тепло, но убирает свою руку. Она понимает. У него другая жизнь…другая женщина. — Всегда, когда нужно подумать. Или расслабиться. Я часто вспоминала эту лужайку там, в Техасе. Я люблю это место. Оно мое… наше… Он кивает. Какое-то время они сидят молча. Он смотрит на нее. Она — куда-то вдаль. — Как ты думаешь, мы когда-нибудь сможем это преодолеть? — она поворачивается к нему и, наконец, снова смотрит ему в глаза. — Сможем простить друг друга? — Мне не за что тебя прощать. — Это неправда. — Она заправляет прядь волос за ухо, а у него заходится сердце от того, каким родным был этот жест. — Ты же знаешь, что это неправда. Я… мы оба виноваты. Я в не меньшей степени, чем ты… — Не надо! — Он прерывает ее — получается довольно резко, и в ее зрачках подрагивает испуг. Он заставляет себя успокоиться и продолжает уже мягче. — Не надо этого делать, не надо пытаться меня оправдать, не надо пытаться облегчить мою вину, не надо меня спасать. Я такой, какой есть, я смирился с собой, я принял себя. Я больше не ищу себе оправданий, и мне не нужно, чтобы ты это делала для меня. Все случилось так, как случилось, и как бы я не хотел, я ничего не могу изменить. И ты не можешь. Что бы мы дальше не делали — это всегда будет между нами. Я всегда буду тем, кто предал; ты всегда будешь той, что не простила. Нам остается просто разойтись и жить дальше… не мучить друг друга, не мучить окружающих. Он переводит дыхание и только тут обращает внимание на то, что она пристально смотрит на него, не мигая, слегка прищуриваясь. Она часто дышит; на вдохе тонкая шелковая ткань блузки натягивается, и можно увидеть очертания кружевного бюстгальтера. И все, что он сейчас сказал, все, о чем он столько думал — теряет смысл, потому что вот сейчас, прямо сейчас, приходит окончательное понимание того, что без нее не будет ничего: не будет музыки, не будет кислорода, и никакой жизни не будет. И неважно — простила она его или нет, верит она ему или нет. И гордость его, кажется, снова послана к чертям. — Ты дурак, Кристиан. — ее тихий голос выводит его из транса и он вдруг понимает, что она злится. Она говорит тихо, но голос ее звенит от накопившейся обиды. — Самовлюбленный идиот. Ты послушай себя — «я, мне, меня». Что ты себе напридумывал? Ты когда-нибудь, хоть раз, пытался посмотреть на все это с моей стороны? Ты появляешься внезапно, после десяти лет молчания, затягиваешь меня снова в эту чертову воронку из чувств и эмоций и обижаешься, что я не сиганула туда с тобой, взявшись за руки? Ты швыряешь мне в лицо свои письма и упрекаешь меня в безразличии —а как ты думаешь, что я чувствовала, читая их? Зная, через что тебе пришлось пройти, понимая, что будь я смелее, будь я сильнее, всего этого можно было бы избежать? Я провела десять чертовых лет, пытаясь ненавидеть тебя за твою слабость, а оказалось, что я ничем не лучше. Как ты думаешь, как я должна себя чувствовать? Я давно простила тебя, Кристиан, но мне нужно было время, чтобы простить и себя тоже. — Она устало откинулась на спинку скамейки. — И вот, когда я была готова, когда я пришла рассказать тебе об этом, ты окатываешь меня ледяной волной безразличия и тыкаешь меня носом в свою помолвку. Никаких слов, никаких объяснений. Ты все решил. Она замолкает и прикрывает глаза. Она кажется спокойной, но он видит, как вздрагивают ее ресницы и чуть дергаются уголки губ. Он встает, обходит скамейку и аккуратно обнимает ее сзади за плечи. Он помнит — это всегда действовало на нее успокаивающе. Она чуть вздрагивает, но тут же расслабляется в его руках. Он вдыхает аромат ее волос и ему кажется, что этих десяти проклятых лет вовсе и не было. — Прости меня, родная… Я так запутался… Она поворачивается к нему лицом и запускает руку в его волосы. Она помнит — это всегда действовало на него успокаивающе. Их лбы соприкасаются, и он чувствует ее дыхание на своих губах. — Ты справишься, Кристиан. Я буду рядом. Я буду другом… Он прерывает ее неожиданным поцелуем. — Я не хочу, чтобы ты была мне другом, Джоанна. Никаких слов, никаких объяснений. Я хочу тебя. *** Он не очень-то помнил, как они добрались до его квартиры. Кажется, взяли такси… И он все еще никак не мог поверить, что это действительно произошло — и она, его Джоанна, безмятежно спит сейчас в его кровати после…хм… совершенно нереального секса… Как будто почувствовав его смятение, она придвинулась к нему ближе, что-то промурлыкав во сне. Кристиан на мгновение задержал дыхание, снова задохнувшись от ее близости, и, повинуясь инстинктам, притянул ее к себе. Аккуратно отодвинул несколько упавших на лицо прядей и, не удержавшись, поцеловал в макушку. Где-то в недрах квартиры зазвонил телефон. Он чертыхнулся. Их мир был так хрупок, что разбить его могла даже простая телефонная трель. Телефон прозвонил еще пару раз, а потом щелкнул автоответчик. «Привет, это Кристиан Рокье. Меня либо нет дома, либо я просто не хочу с вами разговаривать. Так что скажите все, что хотели сказать, сразу после сигнала». — Кристиан… — голос Полин разрезал воздух, наполняя пространство нотками легкой истерики. — Что происходит? Где ты? Ты не отвечаешь на мои звонки, не перезваниваешь, что случилось? Я волнуюсь, я… я не понимаю тебя… Возьми трубку, слышишь? Или позвони мне. Я люблю тебя. ************** 20 Декабря 1998 года Джо… Джоанна… Любимая Я, кажется, справился. Сегодня мой последний день в клинике, и я не могу передать словами, какая радость меня переполняет. Нет, не потому, что я снова смогу почувствовать себя свободным, но потому, что я, наверное, впервые в жизни сдержал обещание. Я обещал тебе, что выкарабкаюсь — и я справился. Я знаю, ты бы оценила это… Возможно, ты никогда не прочтешь это, но мне все же хочется сказать тебе спасибо. Тебе, потому что это ты заставляла меня подниматься каждый раз после очередного падения. Это ты уговаривала меня ночами не сдаваться. Это твоя тень в легком кремовом платье выводила меня на свет. Спасибо, родная моя. Я снова пишу песни. Конечно о тебе. Ты моя Муза, и пока ты есть, есть и я. Если вдруг — ну вдруг — ты это читаешь… Я даю тебе новое обещание: я не знаю когда, не знаю как, но я обещаю тебе — я вымолю твое прощение. И возможно, когда-нибудь, я снова смогу стать счастливым. А пока я просто радуюсь глотку свежего воздуха и чашке свежесваренного небольничного кофе. Люблю тебя. Всегда. Кристиан Если все отвернутся, предадут и забудут, Если жизнь превратится в боль, страданье и гной — Только ты оставайся, как бы ни было худо. Будь со мной. Если время настанет унывать и бояться, Если снова обступит гадкий морок ночной — Просто будь со мной рядом, продолжай улыбаться. Верь со мной. Если я, обессилев, стану хмурым и вялым, Если я променяю этот мир на иной — Вспоминай меня. Память — это вовсе не мало. Знай со мной.