Страшилки по Наруто (рабочее)

       — Больше не буду пить кофе! — пытаясь разрядить обстановку, пошутил Такахаси, но шутка несколько не удалась.        — Возможно, история не самая страшная, но мне нравится. Есть в ней что-то такое, самобытное, — Кавахара неопределённо покрутил кистью в воздухе и подбодрённый Осаму кивнул.        — Икемото? — Масаси посмотрел на следующего рассказчика, и тот, уже взявший следующую свечу, начал: Плесень. ***       Губка со скрипом царапала шершавую поверхность стены, почти в такт усталым выдохам супруги главы легендарного клана Учихи. Проведя по покрытому испариной лбу тыльной стороной запястья, Микото невидящим взглядом уставилась на пятно. Осталось всего одно. Самое большое, и в самом неудобном месте.       Кухня Микото всегда сверкала чистотой. Безукоризненно белые полотенца, аккуратно расставленная посуда. Ни пылинки, ни соринки. Про остальной дом тоже хотелось так сказать, но сама Микото знала, что это не так. Кунаем по сердцу резала мысль, что в кухонной кладовке, между стеллажами с различной домашней утварью, на самой дальней от входа оштукатуренной стене медленно, но верно проступают пятна непонятно откуда взявшейся чёрной пушистой плесени.       Измученно вздохнув, Учиха насыпала ещё чистящего порошка на губку и направила чакру в кончики пальцев. Оставалось совсем немного.       Микото боролась со своей бедой всеми доступными подручными средствами: оттирала и отскабливала темные пятна, но те, с завидным постоянством снова проявлялись на белой штукатурке. Стоило пропустить день, и пропущенная точечка становилась россыпью таких же мелких, ещё день — большим некрасивым пятном.       Микото снова вздохнула, протянула руку с губкой к следующему пятну, и в этот момент входная дверь зашуршала, и голос супруга возвестил: «Дорогая, я дома!»        — С возвращением! — женщина раздосадовано скрипнула зубами, стянула с рук перчатки и положила их, как и губку, чистящее средство и влажную тряпочку в специальную коробку с прочей химией, задвинула всё под стеллаж. Муж не должен знать о её «личной» проблеме. Она обязательно выведет эту плесень, но завтра.

***

      Мрак, глубокий беспроглядный мрак окружал со всех сторон. Здесь было холодно, сыро, тесно. Настолько тесно, что казалось, тебя вот-вот расплющит, раздавит в лепёшку. Чудилось, что стены сжимаются с каждой минутой, выдавливая из лёгких последние запасы оставшегося воздуха. При попытках двинуться хоть немного, тело пронзала боль. Она ослепляла, проходила иглами по коже, не давая свалиться в морок беспамятства. И она же давала осознание — ты жив, ты существуешь.       Сложнее всего было вспомнить, кто ты и как сюда попал. Перед глазами проплывали какие-то обрывки воспоминаний, но в них не было никаких зацепок, позволявших соотнести себя со своим местоположением или как-то идентифицировать свою же личность. Пока можно было понять, что здесь очень тесно, и мучает голод, но ещё больше жажда. О чём настойчиво напоминал пересохший, разбухший до противного корень языка, мешающий выдавить из себя малейший звук.       А ещё здесь чем-то воняло. Мерзко, отвратительно, до слезотечения из глаз. Казалось, что где-то совсем рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, какое-то больное животное не только сдохло, но и уже начало разлагаться. С наличием ослепляющей дёргающей боли чудилось: эта вонь — твоя собственная, и это ты гниёшь и разлагаешься в этой темноте, сырости и тесноте.       До потери пульса хотелось оказаться снаружи, где бы это ни было. Минуты тянулись медленно, но понять, сколько времени прошло с момента осознания себя в этом месте, не представлялось возможным. Сознание постепенно снова меркло, чтобы провалится в пустоту следующего забытья, и снова прийти в себя, когда начинала подрагивать одна из стен, наполняясь непонятной светящейся энергией.       Мучаясь от невозможности двигаться и темноты, нечто непроизвольно, всем телом тянулось сквозь подрагивающую деревянную стенку наружу, каждый раз натыкаясь на непонятное препятствие.

***

      На понедельник планы Микото были просты и ясны: она собиралась сшить новую юката к предстоящему в следующем месяце празднику Обону, постирать постельное бельё, навестить старушку-соседку и помочь ей по хозяйству, и, наконец-то, расправиться с плесенью в кладовке. Мысленно Учиха уже ощущала удовлетворение от полной и безоговорочной чистоты в своём доме вечером, но с самого утра всё пошло не так. Нет, юкату сшить удалось, и быстро, но стоило отложить все швейные принадлежности, как прибежала Махо-сан — соседка на противоположной стороне улицы. Оказывается, она увидела, что старая Нозоми-сан лежит на пороге своего дома без движения, и бросилась к Микото за подмогой. Весь день женщины хлопотали вокруг старушки, пока ей, наконец, не полегчало. Стирку и чистку в кладовке пришлось отложить. А пятна медленно, но росли.       И на другой, и в последующие дни Микото так и не смогла уделить времени кладовке. Её всё время отвлекали. Вспомнить о своей цели помог старший сын — Итачи, в тот вечер с упоением зачитавшийся какой-то старинной рукописью. Микото, просто для общения с устававшим от слишком частых миссий сыном, не отвлекаясь от вытирания вымытой после ужина посуды, попросила его и ей прочитать несколько строк.        — … после нескольких попыток изловить ночного воришку, его всё-таки удалось поймать на месте преступления, — подпирая голову одной рукой, лежащий на полу Итачи водил пальцем по иероглифам, — в малой кладовой главного дома клана…       На этих словах вытираемая Микото тарелка чуть не вылетела из пальцев. «Кладовка, я же совсем забыла про плесень!» — осторожно положив тарелку к прочей чистой посуде, женщина метнулась к двери, мысленно представляя себе размеры бедствия и не слушая размеренную речь сына.        — Им оказался тридцатилетний **ру **ха. По приказу главы клана, во избежание повторений воровства, вор был лишён языка, живьём прибит к двери и замурован в стене кладовой главного дома, — Итачи не успел дочитать рукопись до конца, когда из кладовой послышался голос матери.        — Что это? — Микото была крайне удивлена, когда кусок штукатурки с плесенью отвалился, а под ней оказался небольшой листок офуда, рассыпавшийся в труху. Плесень на стене как ожила, трухлявой пылью осыпалась на растерявшуюся женщину. Штукатурка треснула по контуру когда-то существовавшей там двери, раздался скрип, совпавший со вскриком Микото. Нечто чёрное протянуло руки из отверстия.        — Окаа-сан? — Итачи забеспокоился, когда мать сначала удивлённо вскрикнула, и вскочил, и со всех ног кинулся в кладовку, услышав её душераздирающий крик. И вздрогнул и сам закричал, когда увидел лицо Микото. Оно было повёрнуто к сыну, в то время, когда её неестественно вывернутое тело втягивалось в темноту открывшегося проёма, — Икемото задул свечу.