***
— Пьер, закончи обед. — Хорошо. — И, будь добр, приди домой вовремя. Или ты хочешь сходить куда-нибудь еще сегодня? — Нет, я буду вовремя. — Хорошо. Пьер слегка наклонил голову, чтобы она поцеловала его в щеку. — Будь осторожен. — Знаю. До скорого! Она проводила долговязого подростка взглядом, пока он окончательно не скрылся, захлопнув за собой дверь. Как бы почувствовал себя Пьер, если бы проник в её мысли? Она с грустью вспомнила о его родителях, Мари и Луи, их преданности по отношению к их возлюбленному маленькому Пьеру, их сияющие улыбкой лица. Об их дальнейшей судьбе ничего не удалось узнать. Было живо только последнее воспоминание: их увозят, кричащих и сопротивляющихся, на глазах их маленького сына. Время шло и уверенность в их спасении ослабевала с каждым прошедшим днем. Она была уверена, что Пьер уже смирился с мыслью, что он никогда не увидит родителей вновь. «Он поднимает руку, указывая на тебя. Нет — указывая позади тебя. Ты разворачиваешься и видишь бесконечное пространство звезд. Ты и он никогда не были на берегу. Вы шли по неподвижному потоку океана звездного света и тонули в его тишине, в его холодных глубинах, сами того не зная. Ты оглядываешься на него — знал ли он, всё это время?» После проведения запланированного урока музыки она вернулась к своим ежедневным заботам. Уставшая, она принялась за сбор корзинки в рыбацком доке. Она помнила, как он стоял в самом конце деревянного мостика, носки его начищенных до блеска кожаных сапог указывали на море, а глаза были сосредоточены на ней. Она помнила, как он наклонился и снял перчатку, помогая ей собрать выпавшую из корзинки рыбу, которую она неуклюже перевернула, пытаясь в спешке уехать подальше от него. Она преклонила колено в самом конце мостика, как сделала это тогда, когда опустилась, чтобы собрать рыбу, и вспомнила как его рука лежала на траве, как она прочла смятение и мольбу в его взгляде. «Но что это значит, тонуть в бездвижном океане, падая сквозь звезды? Тебе хочется кричать на него, ругать его и плакать. Почему он потратил то недолгое драгоценное время вместе на разговоры с самим собой о таких нелепых вещах как погода? Почему он ничего не сказал, когда его лицо залилось краской от муки и смятения? Почему же он уехал на русский фронт, когда увидел мольбу в твоем лице, ясную как день — когда он понял истинную цель этой войны, когда он открыто признал себя абсолютно потерянным?» Когда Пьер закончил с домашним заданием у камина она открыла крышку пианино и начала играть прелюдию Баха С минор, как она делала каждый вечер. Прелюдия С мажор приносила слишком много боли, и у неё она никогда не звучала также прекрасно, как в ту рождественскую ночь, когда он играл для нее. Она провела пальцами по клавишам, слушая как звук набирает силу. Она играла, и образы сами выплывали из глубин памяти, медленно проходя через дверной проем. Она видела, как он остановился у пианино, как его рука легла на деревянную раму. Она различила, как недоверие на его лице медленно сменилось напряженным, беззастенчивым и практически эротическим наслаждением. Её воображение так ясно воссоздало его образ, что даже можно было сосчитать морщинки на его лице. Она играла с такой же силой, с которой играла в тот единственный раз для него, смазывая стаккато и доводя темп до лихорадочного, стремясь остановить его, отвлечь его, удержать в мире живых. Она представляла себе, что каждый раз, когда она играет, она снова спасает его жизнь от подстерегающей опасности. «Он так смотрит на тебя, что защитный слой разочарования исчезает под тобой, ты мечешься в вечности пустынного космоса между звезд. Он ходит по берегу линии звездного света, всё приближаясь к краю океана, его глаза не покидают тебя. И ты знаешь, что он зовет тебя следом за собой». Пьер посмотрел вверх и нахмурился. В тот самый момент она поняла, что в его образе недостает руки. Левый рукав его пальто висел от плечевого шва безвольно и плоско, как занавеска. «Он останавливается, его ноги указывают на океан. Ты видишь деревянный мостик. Ты даешь своему телу импульс двигаться вперед, но оно не слушается, заставляя тебя оставаться на месте. Ты видишь, как его пальто заполняет всю ширину мостика. Он ждет тебя, его улыбка становится шире…» Внезапно другие детали хлынули в её сознание: на нем была гражданская шляпа, на его пальто отсутствовали воинские знаки отличия, его лицо осунулось, на лбу появились морщины. Она быстро встала, опрокинув в спешке крышку пианино. Пьер тоже встал, спрашивая знает ли она этого человека. Она хотела ответить ему и приоткрыла рот, но не смогла произнести ни звука. Она беспомощно смотрела, как он медленно снял шляпу и кивнул с неизменной вежливостью. — Добрый вечер, — сказал он. «Это был его голос, это были его глаза, это был неподражаемый изгиб его губ, это он стоял здесь, прямо напротив пианино —, а ты стоишь здесь, бездыханная, на другом конце деревянного мостика, звездная бездна ждет, чтобы принять тебя. Так чего же ты ждешь?» Она помчалась к нему и остановилась в сантиметре от его тела. Она не смела дотронуться до него из-за страха, что разум играет с ней невероятно искусную шутку, и что её рука пройдет сквозь него, если она попытается коснуться его. Нет, она просто не вынесет этого. Он приближается и она может почувствовать тепло живого человека, исходящее от него. — Прости, что не могу обнять тебя как следует, — шепчет он, его голос колеблется, когда он смотрит сверху вниз на её лицо. Его рука дотронулась до её лица, и она почувствовала его пальцы на своей щеке. — Меня практически убили на русском фронте, пришлось ампутировать руку ниже плеча. Тон его голоса был любопытно мягким, как будто потеря руки осталась в далеком дурном сне. Она обняла его исхудавшее тело и спрятала слезы в усыпанном снегом воротнике его пальто. «Слезы падают из твоих глаз, размывая взор, и бесконечное расстояние внезапно исчезает, ваши тела точно подходят друг другу, как смежные части пазла. Вы падаете в океан и он поглощает ваши тела».Часть 1
30 августа 2015 г. в 16:26
«Ты следуешь вдоль берега реки, сотканной из звезд, и твои шаги гулко отзываются в пустоте. Единственная вещь, которую ты знаешь наверняка, это то, что он здесь, совсем близко, на другой стороне неподвижного потока звездного света. Ты видишь его сквозь бесконечную нить времени — он следует за тобой, шаг в шаг, останавливается вместе с тобой и снова продолжает путь, смотря точно на тебя и едва заметно улыбаясь».
Она открыла глаза и обнаружила себя пристально смотрящей в потолок родительской спальни. Со вздохом привстала, потирая заспанные веки. Ей что-то снилось, но не могла вспомнить что именно, единственное, что она знала — в этом сне был он. Его задумчивое молчание и серьезные монологи завладели её сознанием. Хотя она не могла с точностью вспомнить его слова или воспроизвести конкретную ситуацию, она знала из бесчисленного множества снов, в которых он появлялся, что даже в этих прерывистых картинках, вызываемых в воображении самыми темными уголками её разума, она хранила молчание в ответ на его любезные речи — не из-за злости или по привычке, но потому что она, несмотря на свой острый язычок, не могла придумать стоящие ответы.
С тех пор, как он ушел, она потеряла последнего родного человека из-за тяжб войны. Теперь её дедушка, как и родители, погребен под слоем усыпанной песком грязи. Но он — где был он?
Окончательно проснувшись, она опустила ноги на пол, но еще не была готова встать. Окидывая взглядом комнату, она задержалась на нетронутой мебели, на том, как утреннее солнце проникало через вышивку частично выгоревших занавесок. Она еще могла различить его высокий широкоплечий силуэт, услышать приглушенные шаги на лестнице. Вдруг ей показалось, что она больше не может вспомнить его запах. Мысленно она вернулась в ту самую рождественскую ночь: она осталась в доме одна, тихонько вошла в его комнату, взяла принадлежавший ему шарф и поднесла его к носу, медленно вдыхая его аромат. Это был его запах, такой приятный, но чужой.
Сейчас война уже окончена. Общие смертельные потери еще не подсчитаны, но цифра определенно была безбожно большой. Глупцы, ослепленные и блаженно введенные в заблуждение, подчинились неясному смыслу террора. Как если бы монстр, невидимый и неслышимый, но каким-либо образом ощутимый, встретил и околдовал их в черном, как смоль, лесу. Мировой баланс был насильственно нарушен. Мир снова нужно собрать из осколков, но беда в том, что никто не имеет ни малейшего понятия, как это осуществить или как это должно выглядеть.
Всем своим существом она ощущала насилие, гнетущую беспомощность, страдание, от которого цепенело сердце и разум, сильнейшее отвращение к мысли о чудовищном скоплении зла в человеческих душах. В лицах друзей, когда они говорили о погоде, и в лицах незнакомцев, которые торопливо шли с ней по дороге она видела страх — страх осознания настоящей величины произошедшего, но вместе с тем и детскую, невероятно наивную, но всё же стойкую надежду, что всё это было только ужасной шуткой, которую сыграло с ними их собственное воображение.
Её родители учили её признавать каждого человека, как себя самого, постараться освободиться от предубеждений. Но её родители ушли, война началась, немцы оккупировали их город и она похоронила эти наставления глубоко внутри, потому что таким образом ненавидеть немецких солдат стало проще. Сейчас она вновь отыскала эти наставления и размышляла, применимы ли они ко всем этим ужасным мыслям и поступкам, которые некоторые люди каким бы то ни было образом убедили себя принять. Она отчаянно надеялась, что это было так, и она спасет его хотя бы в своих глазах. Хоть он и был немецким капитаном, но она всеми фибрами своей души не ощущала в нем ни единого намека на зло; она видела лишь боль и замешательство на его лице, когда он наконец-то осознал истинную цель этой войны. Она не могла представить его стоящим около Гитлера в забытом богом пламени самого ада.
«Прошло так мало времени после окончания войны», — размышляла она, — «не стоит требовать от себя простить, в то время как земля всё еще пропитана кровью убитых». Но вопросы грызли её: способна ли она простить и заботиться (потому что она не могла использовать слово «любить», не сейчас, ведь она должна испытывать отвращение при мысли о возможности любви по отношению к немецкому солдату — ведь так? Правильно?) о том, кто бессознательно защищал злодеяния, за которые было ответственно его правительство? Или он должен быть прощен за его разочарование, за его слепое невежество насчет того, что на самом деле происходило?
Она спрятала подальше эти мысли, как неуместный элемент её насущной жизни, и сфокусировалась на воспитании Пьера, на музыке. Но вопреки тому, что она отчаянно пыталась полностью отдаться насущным потребностям, её бушующее подсознание выходило за пределы каждой приземленной мысли, каждого аспекта реальности. Она видела его повсюду: вот он склонился у камина, грея замерзшие руки, вот он шагает вдоль пустынной улицы, задумчиво стоит в конце рыбацкого дока, смотрит из окон проезжающих мимо машин. И именно он сидит у пианино, когда кто-либо играет на нем. Преследуемая памятью о мужчине, которого она полюбила слишком поздно, она шла по жизни с подрезанными крыльями и проводила долгие бессонные ночи в размышлениях, как же так вышло.
«Какой из берегов реки неверный? Но, того важнее, может ли один из идущих перейти на другую сторону?»