Приговорённые к жизни

И приходит однажды ко мне человек И становится на пороге моём. Я ему предлагаю еду и ночлег. Вероника Долина

      Пожалуй, у Сильвера было предостаточно возможностей убедиться в том, что какие бы драмы, перипетия, катастрофы и потрясения не обрушивались на Хвост Феи, ничто не могло воспрепятствовать попойке в самом конце, потому что так заканчивались все их приключения, и исключений не было. Вот и сегодня, вскоре после того, как пробка сама собой взмыла в воздух и преспокойно опустилась в горлышко лампы, гильдия очень быстро вернулась к тому, на чём остановилась двадцать минут назад, точно ничего и не произошло.       Но оно произошло. Не то чтобы Сильвер испугался джинна, просто первое время он никак не мог заставить себя подойти к лампе ближе, чем на два метра, в любой момент ожидая оказаться нос к носу со свирепым, агрессивно настроенным, почти всемогущим джинном. Очевидно, товарищи разделяли его опасения, ибо даже Эльза избегала приближаться к столу, скрестив руки на груди и многозначительно потупив взор.        Что до Нацу, то он был растерян. Во-первых, он не ожидал от себя такого промаха, вроде неспособности придумать какое-нибудь абсурдное желание, чтобы «чисто поржать»: например, можно было пожелать, чтобы Люси взяла в руки бубен и станцевала джигу на столе или на барной стойке, или попросить джинна, чтобы он помог Нацу отлупить Грея. Теперь, когда всё это вихрем пронеслось у Нацу в голове, он ощутил такое разочарование и досаду на самого себя («И как это я раньше не подумал!»), что даже потерял аппетит. Во-вторых, он чувствовал, что лицо Менея ему знакомо, как и странные татуировки, но он никак не мог вспомнить, где мог его видеть, хоть ты плачь. Наконец Нацу оставил это бесполезное занятие, ощутив, как неприятно ему потягивает виски. Такое испытываешь, когда стараешься выковырять языком кусочек котлеты, намертво застрявший между зубов, пока не устанет челюсть и не заболит голова.       – Вот это я понимаю, заноза в заднице, – сказал наконец Грей, решившись прервать затянувшееся молчание.       – Осторожно, может, он тебя слышал, – предупредительно осадил его Сильвер, в глубине души полностью разделяя его мнение.       – Что будем делать? Оставим его в гильдии? – спросила Венди. Люси показалось, что в её голосе сквозила надежда.        – Вот уж не знаю, – вздохнула Эльза, выпустив руки. – Честно говоря, мне кажется, что оставлять его здесь как-то... неправильно. Мало ли что может случиться, пока никто не будет видеть.       – То есть кому-то придётся взять его к себе? – не скрывая отчаяния, уточнила Люси. Ещё одного непредсказуемого психа под боком – вот чего ей действительно не хватало.       Эльза неуверенно кивнула.       Венди смущённо потупилась, словно стараясь исчезнуть или, по крайней мере, сделаться невидимой.       – Если никто не возражает, – сказал наконец Сильвер, – мы могли бы взять его к себе на время. – По правде говоря, произнести он хотел совсем не это, и, осознавая, что тело его двигается, минуя его сознание, Сильвер с удивлением слушал собственный голос, задним числом надеясь, что кто-нибудь возразит. Но никто не возражал. Это было видно по тому, как облегчённо разгладились лица волшебников, тактично сохраняющих молчание.       – Вдвоём мы за ним как-нибудь присмотрим, а потом придумаем что-нибудь, – согласно добавил Грей, как будто это была его идея.       И они с отцом переглянулись, как переглядываются люди, имеющие общий секрет, осознание священности и наполненности смыслом, известным им одним, которого приятно и волнительно щекочет горло, хотя ни один из них не знал наверняка, о чём думает другой.       Лампа с джинном заняла место на небольшом прикроватном столике, глядя носиком в сторону вечно открытой двери в тесную кухню. Просыпаясь ночью по той или иной причине, отец и сын по очереди прислушивались к лампе, стараясь различить какое-нибудь шевеление или ругательства, но лампа хранила безмолвие. Сильвер не знал, стоит ли этому радоваться или, наоборот, повысить планку бдительности ещё отметок на пять, или является ли это сигналом к тому, что путь открыт, и джинн ничего не имеет против их скромной компании. На самом деле, с самого первого дня, как джинн завёлся у них в доме (с таким же успехом он мог завести черепашку и ждать, что в один прекрасный день она встанет на две ноги и сможет проделывать акробатические трюки или займётся чревовещанием), Сильвер невольно стал перебирать в голове то, что мог бы пожелать.        К его огорчению, первой, о ком он подумал, была жена. Сильвер попытался отогнать эту назойливую, несостоятельную, безумную, детскую мысль, но только больше увязал в глухой слепящей тоске, как муха в янтаре, тем больше запутываясь, чем яростнее сопротивлялся. Он резко встал с кровати и сам не зная, зачем, подошёл к окну, постоял так с минуту и порывисто направился в кухню, после чего вернулся и взглянул на лампу, идеально отполированную и сияющую красным, зелёным, синим и золотым. Нет. Джинн сказал, что не может воскрешать из мёртвых. Вот тебе ещё одно доказательство, что ничто, ничто и никогда не способно вернуть к жизни того, кто уже однажды умер, вернуть по-настоящему (ибо едва ли можно было назвать настоящим существование Мириам, подвешенной, как тряпичная кукла, на тонкие ниточки, рискующая в любой момент оказаться сброшенной в тёмную холодную пропасть), как бы сильно ты ни любил.       К тому же, думал Сильвер, зачем-то переставляя книги на полках, Грей жив. Да. Его сын выжил.        Иногда, пробудившись глубокой ночью от какого-нибудь тяжёлого тревожного сна, где к нему тянулись какие-то страшные, длинные руки, тянули в разные стороны, рвали на части, терзали, а далёкие голоса, уверенные и деловитые, доказывали ему, что все мертвы, и что сам он – мёртв, Сильвер резко оседал на кровати, мокрый от пота, всматриваясь в темноту и пытаясь унять колотящееся с перебоями сердце. Пульс отдавался в виски, в напрягающиеся руки и в пятки. Задыхаясь от ужаса, он судорожно искал в темноте Грея и наконец, наткнувшись на его взъерошенную макушку, облегчённо ронял себя обратно, ещё какое-то время сознательно пережидая болевой спазм, как пережидают приступ какой-нибудь болезни, которую способны предсказать по много лет знакомым симптомам.        И после этого, наутро, он всё ещё не мог пересилить себя, ища любую возможность, невинную лазейку, чтобы лишний раз прикоснуться к сыну.       Глядя на волшебную лампу, Сильвер вспомнил одно очень тяжёлое утро своей жизни.       Когда после нескольких адовых недель, в продолжение которых он без памяти валялся на старом низком топчане, не в силах ни пошевелиться, ни заговорить, утопая во всепоглощающей боли, пульсирующей во лбу и растекающейся по всему телу, он начал постепенно приходить в себя, вместе с беспорядочными кошмарными воспоминаниями, к нему стали приходить столь же беспорядочные и столь же кошмарные сны.       Но однажды что-то произошло. Ему приснилось, будто всё то, что случилось: гибель семьи, потеря дома, крова, крики, отчаяние, боль, слёзы, перемешанные с потом, молитвы, умирающие прежде, чем могли быть услышанными, тяжёлая и неотвратимая поступь гигантского монстра, ветхий деревянный крест с нацарапанными самыми важными двумя именами, жажда смерти, равнодушное белёсое небо, Хасл, мягко сложивший ему на глаза холодное мокрое полотенце, – было просто сном, просто дурным сном на почве смены сезонов.       Он открыл глаза, совершенно здоровый, с гладким высоким лбом, и щёку ему лизнул ласковый солнечный луч. Он лежал на траве, глядя на пухлые облака, ощущая полусонный покой, и ни о чём не думал, кроме того, что он безраздельно, бесповоротно счастлив. Потом над ним склонилось лицо жены – и две чёрные вороные прядки упали ему на щёки, пощекотав кожу и принеся едва уловимый аромат кофе. Она улыбнулась, что-то сказала, и он нежно чмокнул её в нос. Он выпрямился, осел и огляделся. Небольшой лужок, чуть к востоку от города, где он любил собирать яблоки, когда был ребёнком, был абсолютно пуст. Жена расстелила на траве старую скатерть и начала раскладывать корзинки с едой, умудряясь по ходу дела держать на коленях ребёнка и следить, чтобы он не подавился косточкой уплетаемого персика.       А хочешь, мы посадим её в горшок, когда вернёмся домой? – спрашивает она, стискивая сына и зарываясь носом ему в макушку.       Да! – и мальчик снова тянет пухленькую ручку к корзинке с персиками, другой рукой вытирая с подбородка сок.       Покончив с едой, они все втроём свалились на траву и стали напропалую, безудержно щекотать Грея, и он хохотал, хохотал, а потом, когда они улеглись и обняли его – каждый со своей стороны – он уснул, прижимаясь круглой мягкой щекой к тёплой траве. Не существовало ни горя, ни страха, ни неволи, только светлое, ничем не омрачённое счастье. Их гнёздышко, уютное и надёжное, должно было всегда ожидать их со своими уютными запахами корицы и дерева, и согревать их троих, сгрудившихся, домашних, родных...       Сильвер проснулся. То чувство безграничного, счастливого покоя ещё угревалось где-то под рёбрами, но оно быстро погасло. Сильвер огляделся. Он лежал на низком старом скрипучем топчане, а на полу, укрывшись пододеяльником и кряхтя не хуже своего топчана, спал Хасл, подложив под щёку свой посох. В хижине пахло лошадью и луком, по стенам развешаны травы и какие-то странные деревянные приспособления, о назначении которых можно было только догадываться. Сквозь единственное окно пробивался серебристый лунный свет, рассекающий Хаслу тощие ноги и спину. Сильвер машинально потянулся пальцами ко лбу и нащупали там твёрдый нарост, рассекающий теперь его лоб и висок.       Пережидая приступ ломоты в зубах и челюсти, он медленно опустился на подушку, чувствуя, что не может дышать. У него заболели глаза, точно что-то выталкивало их изнутри наружу. Он отвернулся к стене, больно стиснул кулаком одеяло, и заплакал – горько и беззвучно.       Теперь и само это утро казалось дурным сном. И Сильвер корил себя за неблагодарность. Его мальчик, стержень жизни, ходил по земле на своих собственных крепких достойных ногах. Разве этого мало?       Чего ещё он мог бы желать?       Грей был зол. Нет, он был просто в бешенстве.       Сильнейшая команда Хвоста Феи возвращалась с задания. Они шагали по набережной, слушая вопли чаек, перемежавшийся со стуком бортов лодок о причалы, затем ругань, хохот, скрип стягиваемых морских узлов и запах водорослей, приносимый ветром с моря. Друзья шумно обсуждали свою успешную миссию (голос Люси, уже отщипнувшей от награды свою квартплату и ещё кое-что на посторонние расходы, звучал звонче и свежее всех), пока Грей пытался оставаться невозмутимым в своей холодной неистовой ярости.       Со вступления отца в гильдию прошло без малого месяца два, но ещё ни разу они не вышли на задание вдвоём, ещё ни разу им не довелось отправиться куда-нибудь легкомысленно, налегке, полагаясь исключительно на благосклонность прихотливой Фортуны, по-подростковому оптимистично развалившись где-нибудь, где их уж точно разденут и ограбят. Чем больше Грей убеждал себя, что это ерунда и что у них ещё будет достаточно времени для этого, тем меньше он в это верил. Он понимал, что основная доля идиотизма в сложившейся ситуации лежит на Нацу, как на самом непробиваемом, абсолютно не поддающимся внушению и решительно не чувствительном ко всяким там интимностям, а Люси, Эльза и остальные идут вовсе не из злорадства и не из вредности, даже не из жадности (хотя не факт), а для того, чтобы предупреждать глупости убийцы драконов. Всё это замечательно, только уединению и сближению явно не способствовало.       Они уже миновали причал, оставив его позади, когда оттуда послышались гневные вопли:       – А ну, стой, ты, обманщик!..        – Ну, ну, господа, успокойтесь, давайте спокойно всё обсудим... – увещевал более молодой голос, каким разговаривают настырные торговцы, получившие грубый, но однозначный отказ.       – Заткнись! Плати, или отправишься рыбам на корм!       Волшебники остановились и обернулись. На причале происходило что-то чрезвычайно неприятное.       Трое мужчин, двое из которых были одного роста с Греем, а третий лишь немногим их ниже, но зато более округлый по краям, обступили ещё одного человека, казавшегося на их фоне потрёпанным воронёнком, неудачно распластавшимся меж разъярённых дерущихся петухов. Он был на две головы ниже их всех, с беспорядочно висящими чёрными волосами, подхваченными выцветшей банданой, в жилете, в лучшие времена бывшим чёрным, в широких штанах и грубоватых деревянных сандалиях, но главное – с его лица не слезала глуповатая, извиняющаяся, широченная улыбка, а руки ни на секунду не отрывались от затылка. Однако внимательный зритель непременно бы заметил, что хотя бы один его глаз едва заметно косится назад, урывками отыскивая себе путь к отступлению, а сам он примеривается пяткой, как бы желая узнать, удастся ли ему в случае необходимости мгновенно развернуться на сто восемьдесят градусов и припустить так, чтобы его не схватили за шиворот по крайней мере в первые тридцать секунд.        – Да не кричите вы так, я не хочу с вами ссориться...       – Кончай кормить нас баснями и давай деньги!       Не переставая улыбаться, незнакомец осторожно бросил взгляд в ту сторону, где стояли волшебники, и застыл. Секунды три он лихорадочно изучал каждого из них, и было просто поразительно, как цепко он выхватывал каждого и пропускал через какие-то неведомые фильтры в своём мозгу, где за считанные мгновения выстроилась некая цепь. Пока они в оцепенении пялились друг на друга, а трое рыбаков, наливаясь свекольным соком, мерили гневными взглядами сначала своего должника, а потом и этих странных ребят, на лице незнакомца успели промелькнуть отчаяние, холодный расчёт, вспышка радости и восторг, сроду идолопоклонническому.       – Хозяин!!! – заорал он и кинулся в сторону волшебников чуть ли не со слезами на глазах.       Трое рыбаков молча наблюдали, разинув рты, кажется, совершенно позабыв о том, что ещё минуту назад грозились ему расправой.       Пока незнакомец мчался к ним, издавая непонятные возгласы, волшебники успели переглянуться, пытаясь угадать, кого же он имеет в виду. Сильвер смотрел на восторженную физиономию приближающегося человека, мучительно пытаясь вспомнить, где же он видел его, где он мог слышать его голос, этот вкрадчивый, вечно мягко уговаривающий баритончик, но осознал лишь тогда, когда человек снова завопил:       – Хозяин! Хозяин, какое счастье, что я вас встретил! У меня не осталось никаких денег и еды! Мне срочно нужна помощь! О, Бог милостив ко мне! Хозяин!!!        Все одновременно посмотрели на Сильвера, и тот неуверенно ткнул себе в грудь указательным пальцем, вопросительно глядя на бегущего человека. На его запыхавшемся лице отразилась такая мольба, что Сильвер даже опешил, не зная, как лучше поступить.       Тут один из рыбаков пришёл в себя и быстро схватил незнакомца за шкирку, чуть ли не приподняв его в воздух. Тот яростно извивался и всё вопил «Хозяин! Хозяин!», молотя руками и ногами в воздухе. Вот тут-то Сильвер и понял, кем был этот человек.       Главный в лагере невольников. Главный, жующий толстую сигару, восседая на дорогих шёлковых подушках. Главный, приказывающий надзирателю вывернуть карманы пленника. Главный, со скучающим видом отбрасывающий мешочек с обручальным кольцом. Главный, серый от ужаса и дыма, съёжившийся у разрушенной каменной стены, окружённый кольцом огня.       Главный, убеждающий атамана разбойников в правдивости рассказов о Кристалле.        – Ах ты дрянь! – пробасил рыбак, встряхивая лгуна. – Ну, теперь уж тебе точно несдобровать.       – Хозяин! – не унимался Главный, прожигая Сильвера истошно орущими глазами.        Грей и остальные в растерянности смотрели на Сильвера.       Он вспомнил холод сырой земли и хлопки выстрелов, шарканье волочащегося по земле безвольного тела и холодная презрительно-снисходительная усмешка. «У рабов нет ничего своего» Вспомнил бессильную ярость, охватившую его. Горящий лагерь и его пляшущие губы, огромные глаза, в которых плескался ужас. Вспомнил жар крови, стекающей по ногам. Сколько лет назад это было? Господи, сколько?        Сильвер понял, что человек, болтающийся над землёй, как кукла, не имеет ничего общего с Главным, которого Сильвер знал много лет назад. Непрошенная жалость всплеском окатила его по сердцу, и Сильвер тяжело вздохнул.        – Он мой слуга.        Трудно описать то облегчение, что отразилось на лице Главного, недовольство рыбака, изумление волшебников и негодование Грея, глядящего на отца с молчаливым ледяным упрёком.        – Что он натворил? – поинтересовался Сильвер, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал уставшим. Главный кротко поглядывал то на него, то на кустистый подбородок рыбака.       – Как что! Попросился на лодку, чтобы переправиться на этот берег. Обещал, что в долгу не останется, но куда там!..       – Ну и сколько он должен вам?       – Десять тысяч драгоценных, – отчеканил рыбак. – Я, знаете ли, не подписывался каждого встречного-поперечного на лодке катать, так что уж извольте.        Сильвер стал искать в кармане кошель. Грей больно ткнул его локтем в бок. Он впивался яростным взглядом отцу в висок, надеясь пробудить в нём благоразумие, но вот отец уже достал деньги и медленно отсчитал, сколько надо. Рыбак небрежно разжал пальцы, и Главный рухнул на землю, издав придушенное «Ау!». После этого Сильвер улучил момент, чтобы бросить на сына умоляюще-извиняющийся взор, потому что тоже не находил ничего приятного в потере десяти тысяч.        Когда рыбак и двое его товарищей удалились, Главный позволил себе облегчённый вздох. Он поднялся на ноги, отряхнулся, возвращая на физиономию улыбку.       – Ох, даже не знаю, как мне вас благодарить! Выручили.       – Не волнуйся, больше такого не повториться, – ледяным голосом пообещал Грей.       – Вы меня, наверное, не помните? – спросил Главный у Сильвера, точно и не услышав колкости. В тот момент Сильвер решил, что Главный переоценил его способность прощать, если смог предположить, что кто-то может забыть такое. Но Главный не дождался ответа, а продолжал: – Впрочем, видно, это судьба, потому что Вы спасаете меня уже во второй раз. А я вам за это так и не отплатил.        Как относиться к этому заявлению, Сильвер не знал, ибо его обуревали весьма и весьма противоречивые чувства.        – Что с тобой случилось? – спросил он, скорее чтобы потянуть время, но спохватился и добавил: – Кстати, я ведь не знаю, как тебя звать...        – Меркурий, – жизнерадостно сообщил Главный. – Я начал новую жизнь и взял другое имя.       Что-то эта новая жизнь мало чем лучше предыдущей, подумал Сильвер, а вслух сказал:        – Ну и как тебя сюда занесло?       На длинноватом, но закруглённом лице Меркурия промелькнул дискомфорт, словно он старательно подбирал выражение, пока наконец не ответил:       – Долго рассказывать. После того, как весь мой бизнес пошёл коту под хвост (Хеппи и Шарли неодобрительно выдохнули), мне пришлось куда-то себя деть. Не скажу, чтобы у меня хорошо это получилось. Лет семь назад я разбогател, а потом опять разорился... не утомляя вас своими похождениями – они вполне нелицеприятны, – скажу, что однажды я сильно влип и... в общем... теперь расплачиваюсь со всеми долгами. Так что наша встреча – очень удачное стечение обстоятельств.       – Почему? – не дав Сильверу открыть рта, резко поинтересовался Грей.       Меркурий опять как будто не заметил. Он глядел на Сильвера снизу вверх, затем приложил ладонь к сердцу и склонился в неожиданно элегантном поклоне:       – Прошу, позвольте мне стать вашим слугой.       Сильвер оторопел. И хотя он был не из тех людей, которых так просто сбить с панталыку, используя заурядные пошлые приёмчики, в тот момент он решительно не знал, как ему на это реагировать. Мысль о том, что человек, однажды чуть не сделавший его рабом и, более того, чуть не угробивший помимо него самого ещё кучу людей, теперь смиренно просит взять его на службу, казалась ему скорее сюрреалистичной, чем нелепой.       Очевидно, Меркурий заметил его замешательство, потому что принялся бодро тараторить:       – О, я могу делать всё, абсолютно всё! Не боюсь никакой грязной и тяжёлой работы. Мне не надо много еды или много места, со мной не будет никаких хлопот. Я и постирать, и убрать могу, и быть оруженосцем, и ещё много чего, Вам нужно лишь попросить. Я могу даже лечь лицом в лужу, чтобы Вы могли пройти и не запачкать ботинки! – торжественно закончил он, горделиво выпятив грудь.       Перспектива делить с ним жильё никак не привлекала Сильвера, скорее, напротив, однако одновременно в этим в нём пробудилось необъяснимое желание творить добро. По непонятным причинам он почувствовал себя ответственным за этого потрёпанного лукавого недотёпу, не находя в себе сил послать его куда подальше. А вот Грей явно не питал никаких сомнений относительно того, как следует поступить.       – Извини, конечно, – холодно и вежливо, насколько это возможно, произнёс он, – но вакантное место подающего пресловутый стакан воды в старости уже занято.       – Грей, но мы могли бы...       – Слушай, отец, когда это у нас успели завестись лишние деньги, а? – прошипел Грей. – Куда мы его положим? Что мы, сами не проживём?       В глубине души Сильвер осознавал всю здравость этих слов и даже тайно восхищался тем, с какой неистребимой трезвостью, присущей его матери, парень смотрит на вещи, но фонтан добродетели было уже не заткнуть.       – Но мы не можем бросить его. Теперь, когда нам всё известно.        – Извините, – прочистив горло, вмешалась Эльза, – что прерываю, но... если никто не возражает, мы могли бы найти Меркурию-сану работу в нашей гильдии.       – А если он нас обворует? – грубо отозвался Грей, которому Меркурий теперь не внушал ничего, кроме неприязни и ревнивой антипатии. Только-только зародившееся семейное уединение медленно, но ощутимо осыпалось, и Грей не был намерен скрывать своё недовольство вежливости ради.        – Ему же хуже, – ответил Нацу, имея в виду, конечно, Эльзу, только та этого не заподозрила.       – Думаю, Мире не помешает небольшое подспорье, – неуверенно пробормотала Люси, чувствуя, как взгляд Грея ущипывает ей кожу, подобно электрическому току. Она уже и сама была не рада, что вообще открыла рот.       Сильвер нерешительно взглянул на Меркурия, с широченной преданной улыбкой, прикипевшей к лицу, и взглядом, полным обожания и восторга. Сильвер понятия не имел, что такое с ним приключилось, чтобы из циничного и равнодушного работорговца он вдруг превратился в этот сгусток обаяния и лукавства, но никак не мог поверить в то, что подобная метаморфоза стала результатом осознания и долгого беспристрастного разбора полётов на приёме у Совести, к кабинету которой он, видимо, позабыл дорогу за много лет до этого. Но, рассудил Фулбастер, лучше довериться и пожалеть, чем не довериться и жалеть ещё больше.       И хотя весь вид Грея выражал протест, такой яростный и бессильный, внезапная потребность творить добро и необъяснимое чувство ответственности пересилили подозрительность, и Сильвер медленно кивнул Меркурию, отчего тот просиял и, ещё раз согнувшись в поклоне, проговорил нараспев:       – Господин. Потом, повернувшись к Грею:       – Молодой господин.       Грея передёрнуло. Он ещё раз впился в отца испепеляющим гневным взглядом, полным беспомощной жалящей ревности, и порывисто отвернулся.       – Вы надолго задержитесь в Магнолии? – спросила Эльза Меркурия, когда они уже покинули причал.       Меркурий окинул Скарлетт быстрым испуганным взглядом, словно в её вопросе имелся скрытый подвох. Меркурий давно уже привык ничто не принимать за чистую монету и не верить слепо вдруг внезапно свалившейся удаче. Как правило, если всё шло слишком хорошо и гладко, что-то тут было не так. Он попытался прочитать по лицу Эльзы, имеет ли она в виду что-то ещё, помимо того, что явно читалось в вопросе, но, ничего не обнаружив, Меркурий сделался серьёзным и ответил:       – Я буду здесь, пока не погашу долг.       Что бы это ни значило, Эльза не стала допытываться. Только дело было не в деньгах. В кои то веки деньги были совершенно не при чём.       Грей был зол. Нет, он был просто в бешенстве.       Он злился на отца, на товарищей, на этих чёртовых рыбаков. Ему даже и в голову не приходило, что шагающий рядом Сильвер всё больше и больше утопал в сомнениях, к концу пути уверившись в том, что совершает ошибку. Нет, Грей не собирался вести себя как вздорная обидчивая девица, поддевающая на чувстве вины не заметившего её новую причёску. Просто он понял, что с него, пожалуй, хватит.       Дома, на прикроватном столике его дожидалась лампа с джинном, исполняющим желания.       И Грей уже знал, что он сделает.