Забери мою боль

      Случается так, что чья-то беда становится важнее своих собственных проблем. Так произошло и с Алей. После похорон Александра она еще долго не решалась оставить наедине со своим отчаянием убитую горем Таню, которая словно забыла о существовании маленького сына. Мишутка надрывно плакал в соседней комнате, звал маму и папу и никак не желал сидеть с бабушкой, тщетно старавшейся хоть как-то его отвлечь.       Лежа на кровати, отрешенно глядя в потолок, молодая вдова казалась обезумевшей и опустошенной: ее длительное молчание неизменно прерывалось столь же продолжительными монологами, на первый взгляд, не требующими чьего-либо участия. Но Аля была уверена в обратном: подругу сейчас нельзя бросать. Опасно. - Он никому не признавался... И меня просил молчать, - прежде звонкий, чистый голос Тани теперь звучал сдавленно и хрипло. - Но после его возвращения... Не знаю, как сказать... В общем, мы спали в разных комнатах. Не могли по-другому. Я все твердила, мол, это пустяки, это ничего... А он переживал: то злился, то умолял простить... Но это ведь правда глупости! Хуже другое... Оказалось, у него все болело... Внутри. А он не жаловался... Только один раз признался... В последний раз...       Татьяна замолчала, прикрыв глаза рукой. Грудь девушки сотрясали глухие, едва сдерживаемые рыдания. Оробевшая Аля не сразу нашла в себе решимости подойти поближе и взять несчастную за руку. Горе этой некогда счастливой семьи и по сей момент представлялось ей кошмарным сном: как так, ведь еще на прошлой неделе Шурик сидел у них в гостях, пел под гитару, шутил! - Саша все держал в себе, - словно в ответ на Алины мысли, наконец прошептала сквозь слёзы Таня. - А тут узнал, что Костенко умер. И Димка Полетаев. Сердце... В одно и то же время почти!.. Господи, как жить дальше? Зачем?       От такого откровения Але стало еще больше не по себе. Она хорошо помнила тех крепких с виду ребят, месяца три назад помогавших Шурику с ремонтом в квартире. У одного из них как раз тогда должен был родиться ребенок... Внезапно ее словно передернуло: неужели все это могло произойти и с ней? Пережив смерть отца, деда и родной сестры, как бы она перенесла еще одну, самую страшную свою потерю? Ужаснувшись и вмиг открестившись от этой назойливой, леденящей кровь мысли, Аля поспешила снова включиться в переживания Татьяны: - Тань, как бы там ни было... Понимаю, что слушать меня больно... Но у тебя остался Мишка, тебе есть для кого жить! Ты ему нужна, особенно сейчас, - Алевтина, чувствуя, как неубедительно звучат ее слова, сжала ладонь подруги в своей. Ей так хотелось, чтобы бедняга наконец сделала одно лишь усилие: услышала голос растерянного мальчика за стеной, встала и хотя бы просто вышла к нему. Но Таня, по-прежнему недосягаемая, тихо глотая слезы, молча повернулась на бок, к стене. Некоторое время в комнате царила тишина: Аля долго думала над тем, что бы еще сказать в утешение подруге и отчего-то чувствовала себя виноватой. Наконец, когда поняла, что пришла пора оставить Татьяну, совершенно не готовую к общению с кем-либо, Аля встала и кротко сказала: - Прости, Танюша, если ляпнула не то. Ты очень устала. Поспи немножко, хорошо? - руки судорожно пытались укрыть пледом замершую в одной позе Таню. - Я завтра обязательно приду.       С тяжелым сердцем Аля закрыла за собой дверь, мысленно виня себя в том, что не смогла и в этот раз хотя бы на мгновение привести подругу в чувства. За всей этой навалившейся бедой из квартиры напротив Аля словно позабыла о Паше. А он, в свою очередь, тактично не навязывался, проводя вечера вместе с малышкой, которая уже вовсю улыбалась ему своей беззубой улыбкой. В глубине души, будучи потрясенным этой неожиданной смертью своего товарища по несчастью, Павел все же с некоторым облегчением смотрел на улучшение собственного состояния. Приступы больше не повторялись - он же стал пить выписанные лекарства. Значит, то действительно были сосуды. А анализы... Что ж, он просто дождется среды и, попросив прощения у врачей за совершенную им выходку с побегом, хладнокровно выслушает результат. - Не той стороной, - отвлек Пашу от раздумий и процесса переодевания дочки усталый Алин голос. - Точно! - парень вдруг спохватился, увидев наизнанку натянутые ползунки на притихшей Даше. Но, похоже, девочку это совсем не огорчало - услышав материнский голос рядом, она широко улыбнулась. Вслед за ней улыбнулись еще двое, и это была первая Алина улыбка за весь день. - Хорошо себя вела наша кроха? - успев соскучиться, Алевтина наконец взяла Дашеньку на руки, заглядывая в ее лучистые, широко открытые глаза, - и снова душа молодой матери наполнилась умиротворением, избавляясь от пережитой горечи. - Она молодец сегодня, не плакала почти, - Паша пощекотал крохотную ножку, затем, склонившись над Алей, поцеловал ее в губы. - Таня как? - Пока все по-прежнему, - выдохнула Аля и, переведя взгляд на Павла, продолжила: - То, что с ней сейчас происходит... это страшно, Паша! Я даже представить боюсь, что бы стало со мной, если бы ты... Все, прости. Молчу.       Как раз кстати Даша тихонько загулила - попросилась в кроватку поиграть, и Аля охотно отвлеклась на дочкину просьбу, ускользая от продолжения начатого разговора. Девушка укоряла себя за то, что снова напомнила Паше о страшном, понимая, что эта тема будет ему неприятна. Но, как ни странно, Павел оставался вполне спокойным и даже поддержал беседу: - Сказать честно, я до последнего не мог поверить в то, что выживу, - он произнес это с каким-то едва уловимым, затаенным трепетом в голосе, будто признавался сейчас в чем-то очень интимном. Аля тут же переключила все свое внимание на Пашу, словно давно ждала от него откровенных признаний. - А мне писал, что бояться нечего... - Просто хотел вас уберечь. Тебя и Дашу. У одного из пожарных, говорили, жена потеряла ребенка. То ли из-за радиации, то ли из-за того, что слишком переживала - не знаю... - Паша сделал паузу. - Да и нельзя было обо всем писать. Мы боялись откровенничать: вдруг кто-нибудь прочитает - и письмо вообще не дойдет!       Алевтина беззвучно подошла к стоявшему у окна Паше, мягко положила руки ему на плечи и деликатно, не желая казаться навязчивой, спросила: - А сейчас поделишься? О чем ты думал тогда на самом деле?       Он тяжело вздохнул, и молчание продлилось еще какое-то время. Замерев в ожидании, видя, насколько Паше тяжело решиться на откровение, Аля все больше сомневалась в правильности своей просьбы. Может, и в самом деле не стоило бередить раны? Ведь, как любила повторять Марьяна, с оглядкой на прошлое счастливого будущего не построить. Но Павел уже говорил: - В голове было всякое. Сначала, ты и сама помнишь, я вообще ничего не соображал. Мне было настолько плохо, что иногда не понимал, жив ли я еще или уже умер... Боль во всем теле - и снаружи, и внутри... Голоса разные, звуки, чьи-то движения - все доходило, как через толстую стеклянную стенку... А когда ты пришла в тот раз... - парень на миг замолчал, опустив глаза. Продолжение давалось ему с заметным волнением, - что-то произошло тогда... Наверное, за все то время мне впервые стало легче физически! Но в мыслях... И радовался тебе, и прогнать хотел. Если бы мог тогда говорить, то, наверное, прогнал бы. Ты такая красивая, милая, а я лежу вот такой... Как не хотелось умирать, когда у меня появилась ты!       Аля с болью в сердце слушала Пашу, затаив дыхание, растроганная и пораженная словами любимого. Наверное, впервые за все то время, что они знали друг друга, он так искренне, так трогательно раскрывал ей свою душу. Преодолевая неловкость от столь несвойственной ему открытости, Павел, словно опасаясь непредсказуемой Алиной реакции, которая, как ему казалось, могла возникнуть, продолжил: - Потом ты уехала, и мы ничего не знали друг о друге несколько дней. Я не знал о том, что у нас будет Даша, а ты... В общем, все то время я, можно сказать, умирал. Со мной постоянно что-то делали: пересаживали кожу, костный мозг, переливали кровь... Даже снимали на пленку, - Паша усмехнулся так, что Але стало не по себе. - А надо мной, на восьмом этаже, все чаще замолкали голоса... Там лежали пожарные и работники станции - самые тяжелые, смертники, как называли их между собой врачи... Каждый день, узнавая о новой смерти, я ждал своей: ведь первая пересадка костного мозга не дала результата. Не поверишь, но я уже привык к этой мысли, и одно время даже хотел сделать так, как Шурик... Если бы мог двигаться, то, конечно, сделал бы.       Алины руки напряглись, послышался ее тяжелый, прерывистый выдох - вот каким ужасом были наполнены все те дни молчания, когда она, поддавшись увещеваниям Софьи Михайловны, уехала из Москвы и некоторое время ничего не знала о Паше! - Прости... Прости, что оставила тогда... - Ну что ты, глупенькая, - мягко произнес Павел. - Я благодарен Софье Михайловне за то, что она запретила тебе видеться со мной... Ведь впереди было еще много всякого, что бы тебя испугало! Меня ведь, к тому же, могли еще и посадить. За самоволку. - Совести у них нет! - воскликнула возмущенная Аля. По прошествии года после аварии у нее появилось стойкое неприятие всего того, что хоть каким-то образом подтолкнуло Пашу к болезни. Это нельзя было назвать озлобленностью, но теперь девушка была готова справедливо изобличать все видимые ей проявления двуличия общества. - По закону все так, Аля. Но, видимо, есть что-то такое на этом свете... В общем, дело закрыли, следствие продлевать не стали. Наверное, посчитали, что я уже не жилец! - на выдохе сказал парень и остановился. За окном бурлила жизнь: в песочнице играла детвора, сновали туда-сюда машины, качались на ветру деревья и светило весеннее солнце. В эту минуту Паша подумал о том, что, пойди тогда в Москве что-то не так, он бы уже не видел всего этого. И снова продолжил: - Но доктор Гейл настоял на повторной пересадке, хотя уже было решено перевести меня на восьмой этаж... Представляешь, да? Помню, готовят меня к операции, я - никакой под воздействием постоянных наркотиков. А тут заглядывает сама Софья Михайловна: "Звонила Аля. Передала, что любит и ждет!" Вот, можно сказать, с того момента все постепенно стало налаживаться. - Помню этот звонок, - задумчиво сказала Аля и, едва сдерживая слезы, посчитала важным добавить то единственное, о чем не призналась Паше в письмах, дабы не ухудшить его состояние: - А меня в это время отправляли на аборт... Но в последний вечер я сбежала.       Под ладонями девушки вздрогнули его плечи, и голубые выразительные глаза будто заглянули ей в душу. В них было все: и недоумение, и страх, и невыразимая нежность. Оказалось, их маленькое счастье, их любимая девочка могла и вовсе не родиться! - Да, Паш... - по щеке Алевтины скатилась слеза, но девушка поспешила ее смахнуть. - Зато теперь ты знаешь: мы сильные.       Павел, словно все еще не веря услышанному, пытаясь это осознать, крепко обнял возлюбленную и устремил взгляд в дальний угол комнаты, где в кроватке неустанно бренчала подвесной игрушкой Даша. Наступило мгновение абсолютного молчания, когда он, чувствуя невероятное облегчение от высказанного - с одной стороны, и полное смятение от признания Али - с другой, не знал, что сказать. Одно Паше казалось неопровержимым: теперь он как никогда ранее обязан ценить и беречь то, что ему далось с таким трудом.