Фарфоровая

- Люди не ломаются, Егор. Только куклы. Марина ни разу не кукла. У нее фарфоровые запястья, каштаном вьющиеся волосы и обтянутые футболкой ребра - Марина не кукла, и потому так любит в них играть. У Марины, кажется, совсем нет тормозов. До Егора, кажется, это доходит только вместе с запертой в раздевалке журналисткой и похабно-в-стиле-Касаткиной надписи, изящно выведенной на бумаге. У Марины красивый почерк, а еще она знает не один десяток синонимов к банальному "шлюха". Но еще Марина может всплакнуть, даже не повредив тушь, и в глазах честного Щукина ее мутные от тонального крема слезы - стопроцентное алиби. И потому с Егором скучно. Кисляк куда как менее принципиальный, он совершенно точно знает виновника позора Беловой, а еще он любит сжимать ее шею во время секса. Андрей не игнорирует ее звонки после вновь проигранного матча, и поэтому приглашение "Подвезти?" для нее будет иметь лишь один ответ. Марине, насколько это возможно, стыдно. Стыдно за ложь перед Егором, за беременность - перед Андреем, за себя - из-за жалкого вымогательства денег и поспешно-глупого аборта в единственной клинике города. Но Егор привычно прощает, и впервые его вечная вера в лучшее не раздражает Марину. Андрей не собирается больше прикидываться ее куклой/кукловодом, ведь у него уже есть своя - строгая, изящная и правильная, которую нужно отбить у Кострова и только в этой недоступности вся ее ценность. Все остальное Марина вполне может себе простить и лишь просит Лену чуть напрягать извилины в голове перед тем, как ярко-розовые губки снова примутся разбалтывать всем встречно-поперечным чьи-то секреты. С этим, конечно, Лена не справляется, и отрепетированная постановка Марины не воплощается в жизнь. Марина плачет - за два года, кажется, только сейчас искренне перед Егором, и почему-то именно в этот раз Егор вдруг перестает вестись на ее слезы и вообще прощать. Марина сделала самую ужасную ошибку - нет, не когда доверилась Лене, и не когда заявилась в гости к прокурору, - она по уши влюбилась в Егора Щукина.

***

Марина выбрасывает упаковку противоаллергических, ведь знает, что глаза слезятся не из-за цветущего июня за окнами, выбрасывает плойку, находя ей замену в утюжке для волос, и выбрасывает трехлетнюю дружбу с Леной Плотниковой. Только Егора выбросить почему-то не удавалось, хотя Марина честно поднимала руку с фотографиями над мусорным ведром, и только поэтому, наверное, у Марины сжимаются ребра от сосущей за ними пустоты. Марина начинает дружить с доброй и приветливой Дашей и просит Егора. Впервые просит, но Егор это не видит. Пожалуй, отвечает слишком резко, и Марину словно насквозь прошивает его презрением и ненавистью. Это касается кожи, оставляя холодный озноб и взгляд Егора минует ее глаза. Марина видит в Смирнове подходящую по придуманным стандартам куклу и только сейчас ощущает себя в своей стихии. Жилин отдает приказ, Смирнов смотрит липко-похотливо, а Марина все еще знает толк в красной помаде и кудрях. Но Марина соскакивает, когда Смирнов слишком настойчиво приглашает ее на чашку чая, банальным "на слабо" вытягивает из него пакетик чего-то дурманяще-мерзкого и истерично хлопает дверцей шкафчика, когда спевшийся со Смирновым Жилин выставляет ее из своего кабинета и группы поддержки. Марине до слез обидно и горько; внутри что-то надламывается, крошится. Егор возвращает ее в группу поддержки и все еще отказывается разговаривать и прощать. И в Марине что-то окончательно ломается; рвется вместе с напряженными венами, рушиться с липким грохотом, как капли крови на кафель. Трескаются фарфоровые запястья и еще сильнее сдавливаются ребра. Марина ломается совсем не красиво, марая пол кровью и пачкая в ней уже не кудрявые волосы. - Прости, Егор. Кажется, я кукла.