Jalousie

Небо темнело, трескалось и осыпалось каплями на мою обугленную от мыслей голову. Ещё секунду назад она пылала. Не освещала путь, а сжигала, плавила и искажала. Но небо отчего-то треснуло. Рассыпалось, затушило собой бурлящий в теле гнев и превратила кислоту в живительную влагу. Сады не расцветут, не выползут даже черви.       - Простишь? — охрипшее и избитое. Когда-то прекрасное и горячее, но искаженное страхом и гневом чувство, отныне слабо вещало и напоминало о числе синяков на чужом, но любимом теле, калечило слух своим сипением — страсть. «Уже», — тяну руку в надежде, что простят и обнимут в ответ. Холодная ладонь накрывает руку. Ледяные жилы оплетают пальцы, проникают под кожу и гасят последние гневные костры. Светлые, сияющие янтарем глаза бледнеют, замерзают. Пламя и их исказило. Расплавило нежность и веру, сожгло обожаемую мною наивность. «Этого хватит?» — спрашиваю и подсовываю вторую ладонь в ледяной капкан рук.       - Терпи, — единственное неизменное и обожаемое другими. Упрямое и неумирающее. Оно приказывает так, что каждый раз хочется поджечь, но его любят другие — покорность. Терплю, подчиняюсь и улыбаюсь. Притягивают, обжигают мокрую шею морозным дыханием, но обнимают. Сжимают до хруста в ушах и поглаживают, словно силясь отодрать пласт мяса. А пальцы сводит от холода. Они предательски дрожат и беспомощно сжимают сухую, трескучую ткань, на её спине. «Сухая. Водонепроницаемая, но всё равно холодная» Болезненно улыбаюсь. Сжимаю в ответ, не до хруста, не до боли, но тело вздрагивает, отстраняется. Тоже улыбается. Смущенно и виновато. Блеск вновь сияет в янтарных радужках. Сияет так, что от него нервно дергается глаз. Мой глаз.       - Присмотрись, — писклявое, пробирающие до нервной дрожи. Горячее, но не согревающее. Таранящие только затянувшиеся раны, но властное — ревность. Стоял на расстоянии вытянутой руки, смотрел на черноволосую фигуру напротив. Думал: «Сознаться она, конечно, не захочет. Такую, поди, заставь» Бледные потрескавшиеся губы сжались в тонкую линию, приоткрылись. Нервно оглянулся по сторонам, потому что невыносимо больно видеть лицо, готовое к раскаянию. Робеющее в страхе, но пылающее в уверенности своей правоты и невинности. Усилием воли заставил себя повернуться обратно, вслушаться в тихие, заглушаемые дождем слова. И тут же согнулся, резко, задевая пылающим лбом чужие, ледяные пальцы. Согнулся, потому что ветер теперь задул прямо в лицо. Он снес в своём вихре последние фразы и втравил их в мои раскрасневшиеся от холода уши. Почти ослеп от обиды, ветра, ледяного дождя и девушки, ещё мгновения назад глаза которой, сияли родным, согревающим теплом. А потом проморгался и понял, что чем хуже, тем лучше. Лучше не для моего скрючившегося тела, но для хрупкого и любимого создания напротив. Выпрямляюсь, втягивая тяжелый воздух сквозь зубы. Смотрю в испуганные, заплывшие серостью неба глаза. Невольно улыбнулся, вспоминая прошлый раз, когда глаза были переполнены таким же страхом. Улыбнулся от осознания всей горькой обиды, что скопилась на стенках когда-то искренней и чистой любви. Касаюсь пальцами пожелтевшего пятна на скуле. Ему несколько дней, но знаю, что ещё больно. Надавливаю, потому что хоть капля боли в её теле, но должна остаться. На прощание. Она пятиться назад, выскальзывает из-под пальцев и смотрит с отвращением. Чувствую, как подошва начинает скрипеть, готовя ноги к бегству.       - Никто не мог знать, что так будет, — крича сквозь страх и звон дождя. Почти смеясь и радуясь свободе, прикрывая гудящий от слабой боли синяк. Она убегает. Черная фигура с блестящими от радости спасения глазами растворяется вдали. Чтобы потом ни случилось, а счастье останется при нём. Не чужое, не книжное, не как в кино, а именно такое, какое только ему одному подходит. В это приходиться верить, чтобы сбежать от одержимого твоей сущностью. Сбежать, чтобы начать дышать и попытаться жить.