Прошлое

Сейчас, вспоминая прошлое, невольно вздрагиваю. Хочется выть, но никто не услышит. Я переехала жить в этот дом, чтобы вспомнить все самое хорошее, что связывало с ним. Почему все именно так? Проснувшись рано утром и выпив чаю, я решила пойти прогуляться по лесу. Может, свежий воздух немного прояснит мысли? Я запахиваю куртку, не то чтобы холодно: сырой, осенний и оттого тягучий воздух легко проходит сквозь одежду. И какое же было хорошее слово? Я закрываю ладонями лицо, пытаясь сосредоточиться, какое же было слово… Это все лес, я так и не открываю глаза, это все он бесчисленными своими отростками, всеми этими переплетенными листьями, ветками и корнями рассеял меня, пытаясь подчинить, чтобы потом, подчиненную и подавленную, незаметно прибрать, растворить в своей бесконечной системе. «Промозглый», — неожиданно всплывает потерянное слово. Конечно, промозглый, все здесь промозглое: и воздух, и бесконечная сырая жухлость под ногами, и скрипучие деревья раскачивающиеся из стороны в сторону, и сам этот осенний лес, и я, и мысли мои. Это слово нравится мне, оно одно из тех, что звучат именно так, как и чувствуются. В самом его звуковом построении живет сырость и зябкость, и я повторяю его про себя, смакуя, «промозглость, промозглый, промозглая». Еще плотнее закутываюсь в куртку и, засунув руки глубоко в карманы, чтобы удержать последнее оставшееся внутри меня тепло, бреду в сторону дома, неосторожно ступая ботинками по зыбкой, чавкающей поросли под ногами. Я вновь вспоминаю сон, который приснился мне ночью. Он настойчивый, он снится мне уже давно, всегда немного разный, но я снова и снова просыпаюсь в поту и в слезах и не могу справиться с дрожью. Так случилось и сегодня, может быть, именно поэтому меня знобит сейчас, возможно озноб не прошел с того момента, как я открыла глаза, а сон еще витал надо мной, не успев раствориться. Все началось с того, что я смотрела на солнце медленно опускающееся в темную воду океана, стоя перед широким окном незнакомой комнаты. Томительная красота заката приковывала взгляд, но я  отчего-то обернулась. В дверном проеме стоял Беллами, небрежно прислонившись к косяку. Я сразу узнала его, по подчеркнуто расслабленной позе, по насмешливой улыбке, а когда сделала шаг вперед — по шальным, смеющимся глазам. Беллами оттолкнулся плечом от косяка шагая мне на встречу, и это его движение показалось мне вызывающе расслабленным или даже ленивым. Теперь он стоял так близко, что я чувствовала его дыхание, оно щекотало мне щеку. — Ты как? — спросил он. Я кивнула, стараясь получше разглядеть его. - Да, Кларк, давно мы не были в этом доме. Много лет прошло. — Много лет, — согласилась я. — Мы были счастливы, помнишь? — Он сделал еще один шаг в мою сторону. — Не надо, — сказала я, выставляя вперед руку и пытаясь отстраниться. Но он перехватил ее, сжимая так сильно, что я почувствовала боль, и повернул к себе, лицом к лицу, дыхание к дыханию. — Почему не надо? — Беллами развернул меня к себе лицом обжигая дыханием. Его прерывистый голос казался взволнованным, но я знала - это притворное волнение, он что-то задумал. — Я поцелую тебя. Тебе понравится. Тебе ведь всегда нравилось, да? Он издевался, я знала это, он отлично понимал, что я не могу отказать. Поэтому и спросил, поэтому и улыбался. Ноги не слушались меня, я не могла стоять, я и не стояла, он держал меня. Потом Беллами коснулся своими губами моих, и я почувствовала их запах и вкус - все сразу. Я все ждала, когда же он вберет меня своим ртом, сомнет, скомкает, но ощущала только касание, легкое, дразнящее касание. — Пойдем, — выдохнула я и сама потянула его за руку, — пойдем, я не могу больше. Но он не двигался, он смотрел на меня и улыбался уголками рта. — Конечно, — согласился он, — у тебя ведь давно никого не было. Конечно, ты не можешь больше ждать. Ведь так? — Да, у меня давно никого не было, очень давно. Но дольше всего у меня не было тебя. Мне не следовало так говорить, но я сама не ведала, что произносят мои онемевшие губы. Теперь он засмеялся, я знала, что этот смех не к добру, и не верила ему, в нем было больше издевки, чем веселья. Я попыталась вырваться, но Белл держал меня слишком крепко. — Ну конечно, — он просто хохотал мне в лицо, — как я мог быть у тебя, когда последнее время, я бы сказал, достаточно длительное время, меня как бы и нет. Да и как я могу быть, если ты убила меня. Слушай, я так и не понял зачем? Зачем ты убила меня? — Нет, — я закричала, пытаясь прорваться сквозь его смех, сквозь его слова, сквозь его руки, что так крепко держали меня. — Конечно, да. — Он был спокоен и весел, как будто живой. — Конечно, убила. И не вырывайся, я все равно не отпущу тебя, никогда не отпущу. Я затихла на мгновение, возможно, поэтому он выдержал паузу, тоже на мгновение. — Ну ладно, убила меня, — теперь он не смеялся, его голос стал серьезным, но искры смеха остались в глазах. — Ну ладно меня, я отчасти сам того хотел, но зачем ты этого красавчика убила? Как его звали? Финн, кажется. Ведь он любил тебя, он был беззащитным перед тобой. — Пусти, — я снова попыталась закричать, но слезы застилали глаза, и еще эта дрожь. — Отпусти меня, я никого не убивала, ты знаешь, что не убивала. — Конечно, убивала! Всех, кого ты любила, абсолютно всех. — Он снова хохотнул. Глаза Блейка просто сияли смехом, лучились им. — Зачем ты так? — простонала я. — Ты же знаешь, что это не так. Ты же все знаешь! — Это была уже не просто дрожь, меня трясло. «В конвульсиях, -подумала я, — как при эпилепсии», — Конечно, поэтому и говорю. — Нет, неправда, ты знаешь, что это неправда! Уйди, я ничего не хотела, я ничего не могу сейчас… — я снова замялась, — … ведь ты знаешь, что все не так. — Дай мне тебя поцеловать еще раз, последний. — В его голосе было столько иронии, он насмехался надо мной. — Нет, я не хочу! Я не хочу, пусти меня! Я не убивала, слышишь, никого не убивала! — Да ладно тебе, убивала, не убивала. Какое это теперь имеет значение? Ведь никто не знает. Только ты и я, больше никто, а я никому не расскажу. — Беллами снова прыснул. — Потому что, — он наклонился совсем близко и прошептал: — Потому что я мертвый, ты же убила меня. — А потом быстро почти без остановки продолжил: — Да ладно, дай свои сладкие губки, ты же хотела, ведь только что хотела. — Нет, — кричала я, - нет. А потом мне стало нечем дышать, я начала задыхаться, видимо, от слез, и открыла глаза. Лежа на влажных простынях, я дрожала от холода сотрясаясь в приступе истерики. Мне потребовалось немало времени, что бы прийти в себя, понять что это был лишь очередной кошмар. Мне нужно было, чтобы свет утра, и тишина комнаты, и ее покой заполнили меня и вытеснили, насколько это возможно, липкий ночной кошмар. Я вошла в дом, думая о своем любимом. Именно из-за него я здесь. После всего, что со мной произошло, пришлось обратиться к психиатру. И, чтобы меня не упрятали в психушку, я решила переехать жить ближе к природе, подальше ото всех. Уговаривать врача не пришлось, он был уверен, что перемены будут мне только на пользу. Наша история началась с похода в кино. Фильм был не в моем вкусе, но подруге я отказать не могла. Рядом со мной сидела влюбленная парочка и целовалась. Я завидовала девушке, целоваться с таким парнем! Боковым зрением мне удалось его разглядеть, когда свет от экрана падал на нас. Широкоплечий, кудрявый брюнет, со смазливым лицом и смеющимися темными глазами. Он так страстно целовал ту девушку, что я ощутила тянущее томление внизу живота. Я тоже так хочу! Вдруг, я ощутила электрический разряд, парень гладил внутреннюю сторону моей руки. Он смотрел прямо мне в глаза и продолжал поглаживать руку. Его взгляд был насмешливым, наглым и самоуверенным. Нужно было что-то сказать, но он молчал. Затем, отвернулся, так и не отпустив меня. Все его тело и взгляд говорили, что так и должно быть, все в порядке, и что он должен гладить мою руку. И я верила этим ощущениям, и принимала их. Через минут пять, может больше, я вспомнила, что он был с девушкой. Я даже немного наклонилась вперед, чтобы посмотреть на нее, но та ничего странного не замечала. Через мгновенье, парень повернул голову девушки и, так чтобы я видела все детали, поцеловал ее. Я отчетливо видела, как ее полноватые губы сминаются под его натиском, слышала, как девушка часто дышит, что готова вот-вот застонать. При этом, наглец не выпускал мою руку, он продолжал поглаживать ее. Наконец, их губы разомкнулись, и голова девушки вновь легла на его плечо. После сеанса, незнакомец выпустил мою руку и, не оглядываясь, вышел вслед за своей стройной брюнеткой. Сказать, что мне стало пусто на душе, ничего не сказать. Я чувствовала его, как прежде никого другого. Наше официальное знакомство произошло позже, на вечеринке у моего друга. Все было банально, но так долгожданно. Я знала, что Беллами (так его звали) станет моим. Мне ничего не стоило его заполучить, а он был не против, кидая похотливые взгляды в мою сторону. Наши отношения длились около трех месяцев, и я понимала, что люблю этого человека. Беллами отдавался мне целиком и полностью, но мне всегда было мало. Мы не могли друг другом насытиться. Даже, сейчас, лежа в постели, после очередного секса мы говорили обо всем на свете. Я говорила, что нам всегда было мало? Так вот, Беллами начал водить моей рукой вдоль моего же тела так нежно и вызывающе одновременно, что хотелось закричать от наслаждения. — О, Боже! Как хорошо! — прошептала я. — Как я люблю тебя. Белл тоже стал совсем иным, чем минуту назад. Его руки, уже вовсю, блуждали по моему телу, и я начинала чувствовать давление внизу живота, сначала слабое, неуверенное. Казалось, его легко можно пресечь, остановиться и свести все на нет, но то время было упущено, а желание уже разрасталось и становилось мне неподвластно. Но сейчас, когда слова мои, не удержавшись, сорвались с губ, я почувствовала, как он вздрогнул, а его рука сгребла мои волосы. Беллами рывком опрокинул меня, и я сразу оказалась распластанной, раздавленной тяжестью его тела. Беллами разглядывал меня, как будто заново, будто в первый раз, и я поежилась от его глаз, близкого, почти без расстояния, он наваливался на меня тяжелее его тела. — Повтори, — услышала я. — Я люблю тебя. — Повтори. — Его голос был похож на звериный рык, и мне это понравилось. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Хочешь, еще сто раз? Я люблю тебя. — Еще, еще. Блейк требовал, и я отдавала ему все. Я сама почувствовала, что это бессчетное повторение закружило меня, и тело налилось упругостью, требуя сил. Но их не было, я только хотела раздвинуть ноги, но, когда попыталась, оказалось, что он уже между ними, и мне было совершенно все равно, когда и как это произошло, я только двигала бедрами ему навстречу и искала, и знала, что найду. Я пронзительно сжималась, когда он входил, раздвигая меня, но тут же освобождал, оставляя пустоту внутри, только лишь для того, чтобы сразу войти снова. Так продолжалось много раз, и слова мои уже больше не были ни словами, ни причитанием, они стали лишь частью одной многослойной паутины, окутывающей меня своей липкой вязью, и я вдруг резко пришла в сознание, когда поняла, что уже очень близко, опасно близко. Это испугало меня, хрупкая паутина порвалась сразу в нескольких местах, я увидела свет и вскрикнула в испуге: — Подожди, подожди, — и он, понимая меня, остановился. — Подожди, — повторила я, и, когда он немного отстранился, выскользнула из его объятий. Я села на кровати, я знала, что он еще не оправился от изумления, от первой растерянности, но ведь он сам научил меня этому извращенному терпению, не ведая, что я запомню и однажды накажу. Мне по-прежнему безумно хотелось его, это было мукой, вот так зажать себя, но мука эта была не острая, а тягучая, сладостная, выжимающая соки, так что они сочились, прозрачные, наружу. — Я хочу нарисовать тебя, — сказала я, вставая и убирая волосы со лба. — Вот такого, хотящего, неудовлетворенного. Он улыбнулся, как большой, довольный кот, который, играясь с мышкой, ненароком приручил ее. — Я никогда не рисовала тебя такого. У тебя сейчас бешеное, дикое и в то же время беззащитное лицо. А глаза… — я не знала, как описать глаза. — Я хочу попробовать. Он лениво, но довольно ухмыльнулся: — Тебя лицо интересует? — Только лицо, — пообещала я. — Ладно. Но ты не одеваешься. — Конечно, нет. — Я даже удивилась, что он это сказал. — Ты странный, в этом же вся идея. — Идея? Какая идея? — Это он посмеивался, но я сделала вид, что не замечаю. — Рисовать и одновременно умирать от тебя. Именно это он и хотел услышать, я знала. Я достала из шкафа папку, набор карандашей, и села на стул рядом с кроватью. Мне было неловко голой не потому, что он так пожирал меня глазами, просто голое тело стало непривычно неуклюжим, в основном из-за холодящей влажности между ног. Я на самом деле рисовала портрет. Главное, было поймать выражение глаз, зрачки которых были, кажется, чуть расширенные сейчас и источающие что-то неуловимое. Но что именно, я не могла распознать, оно ускользало, и я не могла определить его не только словами, но и движением руки. У меня не получались не только глаза, но и овал лица, и я знала, что все дело в тенях, мне надо по-другому распределить свет и тени. Я морщилась от почти физической натуги, до боли кусая губу, пытаясь ухватиться взглядом, хоть за что-нибудь, но не получалось. Я отложила карандаш и поменяла лист. Сидела перед Беллами, одна нога на другой, согнувшись, стремясь проникнуть в его душу. Грудь моя едва не касалась листа, и это мешало, я вздрагивала, выпрямляясь, и снова смотрела на любимого, стараясь все же поймать то неуловимое, что я упускаю. «Как ветерок, — подумала я, — как поймать ветерок, на мгновение, взглядом, а потом я смогу перенести его на бумагу, у меня достаточно техники». — Подожди, — попросила я, — мне надо сесть поближе.- Я подвинула стул и теперь смотрела на Блейка почти в упор. Он был терпеливый, отличная натура, почти не двигался, только поедал меня взглядом, как и я его. — Раздвинь ноги, — попросил он, на секунду переводя взгляд на мое лицо. Я покачала головой. — Нет, — сказала я твердо. — Раздвинь ноги. В его голосе уже не было просьбы, и я послушалась, сняла одну ногу с другой и отвела немного в сторону, хотя мне стало неудобно держать папку. Он опустил глаза от моего лица вниз к ногам, пытаясь проникнуть в самую глубь моего тела, и именно в эту секунду мне все же удалось поймать мгновенное выражение его взгляда. Я не успела понять то, что рука зафиксировала первой, сознание лишь потом догнало руку. Нет, это даже не сами глаза, это неестественно большие зрачки заполнили всю площадь глаза. «Как черное нефтяное пятно, расползающееся по поверхности воды, — подумала я. Но любые сравнения сейчас не имели значения, важно было лишь то, что я увидела и поймала, и пальцы уже отгораживали, отделяли цвета один от другого, и тени сами знали куда падать, вернее, рука знала. Я начала строить композицию, на листе оставалось место только для шеи, и мне стало обидно, что лист не смог растянуться и принять в себя всю длину тела. Мне требовалось еще минут десять, но я знала, что Беллу не скучно, моя нагота и моя увлеченность нравились ему, я видела это, когда поднимала глаза, на мгновение отрываясь от листа. Я закончила, разогнула спину и нырнула в постель. Мы вместе долго смотрели на рисунок и молчали. — Страшный я какой-то, — сказал наконец Блейк, все еще продолжая разглядывать себя на бумаге. — Ты такой и есть. — Я не хотела спорить, его тепло напомнило мне о том, как многого я была лишена, пока рисовала. — Не я такой, а ты меня таким видишь. — Я тебя вижу именно таким, какой ты есть. Я почти вырвала у него лист и метнула в сторону. — Ты должна меня бояться, если я такой страшный. Он уже касался губами моей груди, и я выгибалась дугой от этого морозящего кожу ощущения. — Не боюсь, — ответила я, хотя мне было трудно что-либо произнести. — Ты сам меня бойся. — Я смотрел, как ты рисовала, и сходил с ума. Беллами уже говорил не со мной, он опустился ниже, и голова его лежала между моих ног. Я раздвинула их шире, чтобы ему стало удобнее, и закрыла глаза. Он еще ничего не делал, даже не трогал, а только смотрел, но я была уверена, что чувствую его взгляд, как чувствовала бы его руки, или язык, или… Нет, взгляд все же ощущается по-другому, не рецепторами, не кожей, скорее интуитивно. Или все объяснялось лишь растянувшимся ожиданием того, что, я знала, вот-вот произойдет, и что я могла, опережая время, предвосхитить. — Вот, что надо рисовать, — услышала я и еще сильнее почти до спазма почувствовала его упирающийся взгляд. — Не так, линией, двумя, а в деталях, ведь это космос, все это переплетение… Он наконец-то провел языком, движение было мгновенное, тут же исчезнувшее, но я вскрикнула, и крик накрыл меня, и я вся подалась вперед. — Еще, пожалуйста, — повторила я, но он уже не слышал, он был далеко, и ни мольбой, ни угрозой я ничего не могла изменить. Он снова провел языком, на этот раз задержавшись чуть дольше на самом верху, и я снова поддалась бедрами и снова рухнула с проклятиями вниз. Он раздирал руками мои и так уже разведенные ноги, а потом его язык, вдруг окаменев, проник внутрь и там ласкающе двигался, как будто пытался ощупать, прилепиться, утащить за собой. А потом неизвестная сила вдруг подняла мое тело, подбросила, и я, чтобы удержаться, чтобы найти опору, протянула руки. Не за что было ухватиться, но я отчаянно пыталась, пока не разбилась вдребезги от ощущений. Нашим отношениям не суждено было продлиться долго. Через полгода, мне предложили работу в Швейцарии, и я хотела поехать. Когда Беллами об этом узнал, он стал меня избегать. Я предлагала поехать со мной, как же иначе, но парень отказывался. — Мне там не место, езжай сама. — Почему ты меня избегаешь? Ведь, я скоро уеду, — было больно. — Я привыкаю к твоему отсутствию. Ты же понимаешь, что наши отношения на этом закончатся? — Нет, я так не хочу, — сквозь слезы проговорила я. — Ну-ну, не плачь. Ты же будешь мне писать? — я кивнула. — А я буду отвечать. Через неделю, я уехала. Беллами был моей первой любовью, и я никогда его не забуду. В Швейцарии, я познакомилась с Финном, милым парнем, который сразу начал за мной ухаживать. Мне нравился Финн, с ним было хорошо и уютно, но он не Беллами. С Блейком мы переписывались каждый день, иногда созванивались, но все было не то. Мне так хотелось прижаться к его широкой груди и спрятаться от всего мира и от проблем, только я не могла этого сделать. Раз решила отдаться карьере, значит нужно довести это до конца. В письмах, я рассказывала Беллами все в подробностях о своей личной жизни, и о Финне — так просил сам Блейк. Все шло хорошо, до того момента, когда мне не сообщили о гибели моего самого любимого человека. Беллами Блейк утонул в море. Весь мой мир рухнул. Я не могла поверить в то, что больше не будет писем и, что я никогда его не увижу. Жизнь так несправедлива! Я не чувствовала ничего, кроме пустоты. Жгучая пустота, чернее ночи, заполнила мою душу. Хотелось кричать, вот только сил не было. Я вернулась домой, наплевав на свою карьеру. Какая разница, кем я стану, если рядом нет никого? Финн понял меня, и отпустил без лишних слов. Вот тут-то и начались мои психические проблемы, походы к доктору. Я пыталась справиться со всем, но не получалось. И вот, сейчас, я приехала в дом, где мы с Беллами проводили самые счастливые дни лета, пытаясь залечить свои раны. Кто знает, как долго это продлится и сколько времени понадобится? Когда прекратятся кошмары? Но, я буду изо всех сил стараться стать прежней, ради своего любимого, и такого родного, Беллами.