Учащенный пульс

      Ванда проснулась, чувствуя, что ее несут куда-то. Вижн, наверное, переносил ее куда-то, где удобнее спать или еще что-то в этом роде. Кожу на запястьях прочно утягивали какие-то бинты, наверняка очередное и неинтересное «ради твоей безопасности». Ей было жутко холодно и она не знала, хочет ли согреться. Ее мутило, а голова гудела словно после жуткого похмелья. Хотя, возможно всему виной звон разбитых стекол, который она слышала до сих пор.       Она и правда не знала, хочет ли охрипшим от криков голосом попросить у Вижна что-то теплое, или хочет мерзнуть, в поиске своей смерти. Ванда, хотела все же, именно этого — чувствовать каждую вещь каждой клеточкой своего тела. Она хотела замерзать на смерть, утопать, задыхаться, голодать так, чтобы сводило желудок, сходить с ума, разрывать кожу, оставлять дикие следы на теле. Она хотела чувствовать все остро, за двоих — уйти за братом ей уже никто не позволит.       Но, раз она должна чувствовать все остро, то она и любить должна очень сильно, и смеяться за двоих, и наслаждаться всем за двоих. А это ей уже не под силу. Она готова терпеть ту боль, которую терпел брат, усиленную в самое большое число раз из всех, что знает Вижн. Ее сердце способно переживать боль, она натренировала себя и готова к этому, но вот переживать счастье и радость она была не способна. Убедилась. Как только она улыбалась, все начинало идти наперекосяк. Как только она позволяла себе вздохнуть свободно на одну тысячную секунды, все тут же разбивалось вдребезги, взрывалось, и разносилось по миру пылью. Прахом ее счастливой жизни, тихого дыхания, милой улыбки и блестящих от счастья глаз.       Она дернулась случайно в объятиях Вижна и случайно коснулась лбом его шеи. Замерла, но не слишком напряженно, чтобы не дать ему знать о том, что она уже проснулась. Она глубоко и медленно вдохнула. Не Вижн. Точно не он. От него никогда не пахло так, кожа не была никогда такой горячей и такой человечески-реальной.       — Тише, Бродяжка, тише, — все в ее сердце сжалось на краткий миг, она боялась, что разрыдается прямо сейчас, не открывая глаз, — все хорошо, не бойся. Я рядом.       Ее тело начала бить крупная дрожь, Ванда истерично вцепилась в ткань футболки ее спасителя, уткнулась лицом в шею, чтобы чувствовать запах как можно сильнее. Ванда не дышала, боясь, что все испарится, как эфир. Она так хотела поверить в реальность, но как никогда боялась все разрушить. Что, если вдохнет не так, выдохнет, и окажется, что все это было просто галлюцинацией, вызванной наркозом? Вполне возможно.       Она почувствовала, что они остановились, и выдохнула. Она решилась открыть глаза только после того, как ее уложили на постель. Ванда громко ахнула, зашептала что-то быстро и торопливо, и, притянув брата к себе, прижала его к груди. Она рыдала, обхватив его голову руками и просто не веря в то, что это все реальность, девушка усыпала его лоб и макушку поцелуями, а Бог, в которого она не верила, никогда не слышал столько молитв.       Пьетро сказал что-то, но она не услышала. Наплевать. Живой, вот что главное. Она крепко-крепко обнимала брата не желая видеть ничего вокруг. Но что-то заставило ее поднять глазами и она лишь молча приоткрыла рот.       Это не было похоже на больничную палату. База Мстителей никогда бы не выглядела так, ни одна из комнат. И из всех мест на Земле она знала только одно, которое могло выглядеть так. Она прекрасно знала каждую трещинку на стене и на полу, потому что в каждой из камер они были абсолютно идентичны, а в этой темнице она провела много лет. В темнице Гидры.       Ванда слишком громко ахнула, и Пьетро тут же высвободился из ее объятия и взглянул с подозрением.       — Ты в порядке?       — Нет, — шепнула Ванда, все еще пытаясь понять, как все произошло. — Я видела, как ты умер! Пьетро, ты умер совсем недавно! Боже, я не знаю… Несколько минут или часов назад, я не знаю… Я видела как ты умирал, это было так по-настоящему!       Ее голос то и дело срывался на крик, поэтому брат придвинулся ближе к ней и крепко обнял. Так она будет кричать, но его тело заглушит ее крики, так они не привлекут внимания охранников. Он погладил ее по спине, успокаивая, начал шептать успокаивающие слова, потому что ее тело все еще сотрясалось от истерики.       — Ты спала уже часов пятнадцать, Ванда, это был просто сон, не переживай. Тебе всегда снятся кошмары, а я всегда успокаиваю тебя колыбельными. Просто сон, сестренка, — тихо произнес Пьетро ей на ухо, но она тут же подняла голову, и взглянула на него полными ужаса, безумными глазами.       — Нет! Сны не бывают такими реальными! Твоя смерть не могла быть такой реальной! И… Знаешь, что самое главное? Я виновата. Ты практически умер в первый раз, и я не защитила тебя. Отлучилась вновь, и потеряла тебя. Я просто чертовски много думала о себе, забывая про тебя! Вся твоя кровь на моих руках, Пьетро! В последний раз я вновь ушла, думая о себе, я думала о том, что могу оставить тебя, и ничего не случится, но, когда я вернулась, ты умирал! Это снова была моя вина! Моя вина, моя!       Пьетро обхватил лицо сестры своими ладонями, не позволяя ей вырваться, и взглянул на нее. Она пропадала в успокаивающей синеве глаз брата и растворялась в это умиротворении и спокойствии. Так странно — обычно она была символом спокойствия среди них, но из-за всего, что они пережили, она становилась порой безумной, яростной, и только брат мог ее успокоить.       — Ванда, тише… Пожалуйста, взгляни на меня, умоляю. Видишь? Я здесь. Во-первых, я уверен, ты сделала все возможное тогда для того, чтобы спасти меня, это же ты. И не смей думать о том, что я должен быть превыше тебя самой, ладно? Не вини себя, Ванда, ты не можешь быть виновата в моей смерти. А во-вторых, взгляни на все это? Это был просто сон. Просто кошмар, правда. Расскажешь мне когда-нибудь, если захочешь, конечно, но не сейчас, — он заставил сестру лечь на постель и укрыл ее одеялом, а через секунду накрыл сверху еще и снятым со своей кровати. Она попыталась что-то еще сказать, но он не позволил, — это был сон, вызванный слишком высокой температурой, сестренка. Со мной все в полном порядке, а вот у тебя — лихорадка. Поэтому я просто прошу тебя уснуть. Когда ты проснешься, я буду рядом, обещаю.       Пьетро обаятельно улыбнулся ради сестры и взял ее запястье в свою руку, надеясь нащупать пульс.       — Ты уже обещал, что никуда не денешься. Там, — шепнула Ванда, но после укоризненного взгляда брата вздохнула и добавила, — я поняла. Этот сон длился примерно месяц, и я стала совершенно другим человеком. Но я снова стану просто собой и забуду обо всем.       — Умничка, — Пьетро поцеловал ее в лоб и сосредоточился на ее сердцебиении.       Ванда уже засыпала, боясь, что вновь увидит тело брата, испещренное пулями, или брата, умирающего на каталке врачей. Она боялась увидеть его бездыханное тело, боялась, что сон продолжится, и она окажется на похоронах, где Пьетро будут опускать в землю. Она боялась именно этого, потому что изо всех сил скрывала свой настоящий страх за этими, кажется даже, незначительными. Больше всего на свете она боялась появления новой способности. Предвиденье. Сон мог быть вещим.       — Пульс просто сумасшедший! — наконец выдохнул Пьетро, подтыкая одеяло и укутывая сестру сильнее. Он склонился к ее лицу, потому что он всегда так делал, чтобы поцеловать в лоб перед сном, как отец целовал их, приходя с работы, и шепнул: — Забудь про этот сон. Он никогда не может быть правдой, потому что я никогда не оставлю тебя.       Ванда выдохнула с закрытыми глазами. Пьетро был прав. Она на краткий миг задумалась, а будет ли она скучать по той жизни, что у нее была? Будет ли скучать по людям, что были рядом с ней так бесконечно долго, будет ли она скучать по той свободе в душе, которую не сможет обрести в темницах Гидры? Ванда быстро успокоила себя: она просто не может скучать по тому, чего не было. А всей этой жизни не было, ведь так сказал Пьетро.       Он всегда прав, этот раз не может быть исключением так же, как сон, который не может стать явью. Не может стать явью история о том, как робот-андроид научился любить, Ванда — смеяться, счастливо, от души, не оглядываясь назад. Сон, в котором ее брат умирает, просто не может стать реальностью.       Или… Может?