Слово дом оставляет соленый привкус на языке, тупую боль, холодной водой хлынувшую куда-то за хрупкую грудную клетку, и чувство полной растерянности. Это понятие затерялось в чьей-то другой вселенной, где люди не уничтожили себя по собственной глупости, а горстке выживших не приходится сражаться за свое место на Земле.
Кларк не знает, что такое дом.
На ум приходит неясная ассоциация с Ковчегом, живым и улыбающимся отцом (неровная пульсация в висках не дает забыть ни единой полуулыбки), не менее счастливой и сдержанной матерью, беззаботным Уэллсом. Каждым давно забытым днем на Фениксе – сцепленный коллаж из одних и тех же снимков с поправкой на возраст.
Эта часть ее дома завалена трупами.
Все то, чего уже нет.
Где-то по коридорам памяти бежит поток других, окрашенных в густо-зеленое с черным, воспоминания: их старый лагерь, живой Финн и самонадеянная Октавия со своим чертовски раздражающим братцем, который так отчаянно пытался установить среди них полнейшую анархию. Такие простые и понятные дни, когда были только хорошие ребята и плохие. Дни первых потерь, только-только открывающихся истин, первого понимания, сложного со-лидерства, ее разбитого сердца.
Они с Беллами собственноручно растоптали все хлебные крошки, которые могли привести их туда.
Все то, чего уже никогда не будет.
Еще есть новые правила, новый лагерь, новые люди и их абсолютная убежденность в правильности их же действий. А еще есть злость, задающая измятому сердцу рваный бешенный ритм; вкрадчивый, словно гром, облитый медом, голос Лексы и крышесносная уверенность в самой себе – возможность бросаться чужими жизнями, потому что она (!) главная.
Новые и новые стальные звездочки предательства застревают между острых лопаток, и этого почти достаточно, чтобы остудить ее заигравшееся чувство вседозволенности, но последней каплей становится не боль и даже не приговор стоимостью в сотни жизней.
Кларк хочется провалиться сквозь землю под ни-в-чем-ни-обвиняющим взглядом из-под темной челки и обещаний, от которых болезненно сводит скулы.
(и не смотри ты, словно побитый пес)
Ей физически необходимо сбежать оттуда, даже если там она могла найти дом (в очень ненадежной, склеенной кое-как теории) – ей бы сначала найти себя.
Все то, чем еще можно пожертвовать.
А пока еще нет такого постоянного понятия, как дом, и чтобы они не построили – все рушится.
(отпускай-пожалуйста-отпускай)
Кларк не может больше пытаться сквозь пот и слезы (всегда чужие), чтобы потом обессилено смотреть на дымящиеся руины всех ее стараний.
Немного поздно ей что-то строить, им поздно.
(ему-то, дурочка, нет)
Она уходит.
***
Блейк не привык бросать своих, но и удерживать их он не может.
А Кларк ускользает чертовски быстро.
Он бы даже пошел за ней, если бы не твердая уверенность в том, что она ему этого не простит.
Что бы о них не говорили (сплетничали, скорее), ему плевать – он о ней заботится, как привык заботиться об Октавии, о Сотне – Принцесса однажды вошла в тот безразмерный список людей, за которых он несет ответственность, – вошла небрежно, словно бы не надолго... и осталась там навсегда.
(они могли бы вместе построить что-нибудь новое, и они даже начали, но Кларк все это оставила)
Вопреки черт знает чему (всему и всем) Беллами все еще упрямо не дает развалиться этому призрачному фундаменту, назло всем клеит какие-то картонный стены, смутно надеясь, что этого хватит – пока еще хватит, а потом она вернется, и ему не придется больше тащить все это в одиночку.
***
В привычку входит удушающий ком в горле и мысли о густой, истерично натянутой тишине и безликих коридорах, заваленных обезображенными трупами.
Вспоминает жаркий шепот Финна.
Бесстрастное гипсовое лицо Лексы.
Соленое разочарование в глазах матери.
Ей страшно засыпать, но яркая (слишком) реальность пугает гораздо больше.
Кларк впервые снится нечто, которое сводит ее с ума хуже любого кошмара.
Покровительственная улыбка отца –
значит мы со всем справимся.
Беззаботный смех Уэллса –
мы в безопасности.
Морщинки в уголках глаз у мамы –
ты не виновата.
И последнее, что она могла ожидать от своего подсознания (подло, очень подло, по больному) – теплая мозолистая ладонь, сжимающая ее руку – значит,
вместе.
***
Беллами кажется, что эти бумажные стены начинают отклеиваться по краям, а фундамент мелко крошится. Он уже сомневается, что понял ее правильно.
***
Кларк просыпается с ощущением еще большей пустоты – будто легкие из груди вырвали.
Ее сон – как солью по кровоточащим ранам.
Все так хорошо, что потом ужасно плохо от осознания.
Наверное, так должен выглядеть ее дом.
Не хватает двух составляющих как и целой картины, так и самой Кларк, но вторая половина еще живет, тлеет, теплится.
Пятидесяти процентов достаточно, чтобы существовать, но она-то хочет жить.
И впервые понимает, как.
