Я всё равно буду жить...

      Ну здравствуй, я!  Я, такая молодая, такая, казалось бы, беззаботная… Я со светлыми кудрями. Я из года 2005. Я в платье в красных маках. Я, та, которая наконец-то поняла, что свобода может измеряться в совершенных мелочах. Я, та, которая поняла, наконец, свободу во всех её проявлениях. Свободу жить, любить, двигаться и петь то, что хочу, кому хочу и знать, что всегда буду принятой и понятой, что бы не вытворила. Я, которая пережила в себе «Птицу певчую», раздирая локти в кровь и оставляя багровые отметины на шее по ночам. И я ДО Белой Песни. ДО Белой страницы в моей жизни, в предчувствие трагедии, раскромсавшей снова мою странную жизнь на несколько рваных кусков. Я, которая нашла того самого человека, которого хочу любить, наконец-то. Наконец-то? Эти слова тут не подойдут, пожалуй. Я не понимаю людей, которые напыщенно и важно с таким видом, будто бы как минимум защищали дипломную на эту тему, заявляют: «Расстались — значит не было любви». Я не понимаю их! И с высоты своих лет и чувств не могу понять! Как так? Кем они должны быть, чтобы позволять себе говорить такие слова? Неужели всё, что было до — просто игра? Фальшь, и не было любви?! Был просто пресловутый, тысячу раз прописанный кем-то в книжках поиск «того самого единственного?» Нет, для меня — каждого и каждую я любила всем сердцем, каждой нотой моих песен, каждой улыбкой по утрам, каждым криком в подушку — любила. А может, и до сих пор люблю… И я не посмела бы обронить такие опрометчивые слова. Мелко как-то, вам не кажется? И вот, я выхожу на сцену. И впервые меня так тянет туда! Впервые я не просто выхожу на сцену из-за того, что признаю, что таков мой путь. Я будто бы впервые выхожу туда, потому что хочу петь людям! Тем тысячам, а может всего паре десятков, человек, пришедших сюда, к нам. И я хочу видеть их улыбки! Я хочу слышать, как они поют мои песни! И хочу улыбаться, но не потому, что это отклик на всеобъемлющую волну любви, которая топит меня, едва ли зал взрывается аплодисментами, я хочу улыбаться, потому что для этого есть повод. Потому что моё сердце желает этого и танцует румбу и жгучий фокстрот в моей груди всякий раз, когда мой голос выдаёт привычные, но будто бы приобретшие новый оттенок и вкус слова… И вот, Роман Григорьевич выходит на сцену после моих (так опрометчиво!) уговоров и целует мне руку, а я смущаюсь как девочка, хотя обыгрываю это умело, и поражаюсь после, как это у меня уже на автомате стоит это умение держаться на глазах у всех этих людей? Тех людей, которые пришли слушать меня, которые терпят все мои песни, спетые уже по тысяче раз, которые принимают моё неумение перешагивать что-то просто так и писать песни так же, как это делает любой другой нормальный музыкант… Нормальный. В рамках мне тесно. Нормальность, не что иное, как ограничение. Это не про меня. Мне плевать кто и что. Я — это я. И я принимаю в себе то, что внутренним толчком для написания последней песни послужила последняя прогулка Гуся по Обводному каналу в предрассветном тумане, и смиренно-обреченное страдание тех, кто присутствовал на прощании с ней, и откровенная боль в глазах Дианы, хлестнувшая меня кнутом по самому сердцу, когда мы с ней случайно столкнулись там же… Пусть. Это я. И Игорь Дмитриев выходит на сцену и прижимает меня к себе как дочь, которой я не имела чести быть в этой моей жизни, и улыбается, смеется, как мальчишка, шутит про мой заросший мхом и покрывшийся пылью, но вдруг вновь возродившийся талант, и я готова провалиться под землю и взлететь в поднебесье от счастья, потому что человек, которого я считала почти что чем-то божественным так ласково и нежно шепчет мне что-то и улыбается: «У нас всё ещё впереди!»… И как потом я узнаю, что это был последний его выход на сцену и он ушел с этим. Метафизически, нагло для меня сказать, но всё же, с ощущением моего хрупкого, крохотного, тёплого плеча под его широкой, мужской ладонью… А я улыбаюсь снова, потому что дышать легче. Потому что жизнь продолжается… И как с сладким придыханием «Ах» пою всем известную, мою практически исповедь когда-то, песню «Не тобой болеет сердце» не нашедшую своего истинного адресата, а люди, живые сердца, поют её вместе со мной, и я молюсь, чтобы сверкающий свет софитов подсветил хоть одного из них, ведь там так темно. Мне стоит лишь увидеть глаза, иногда это всё, что нужно… Может, этот самый человек, вовремя подсвеченный лучом софитов увидит в моих глазах, в которых блуждает улыбка, чего мне стоила эта песня? Может ли быть, что он поймёт, что когда-то, уже, кажется, в другой жизни, я боролась насмерть за каждый шаг, заново училась дышать, двигаться, жить, училась держать в руках обожаемую, но тогда такую тяжкую ношу — скрипку, лишь для того, чтобы не оказаться брошенной в один из тысяч, последний раз, как обещала себе. Может, тот случайный, кто встретит мой взгляд, поймёт, как страстно я хотела тогда, осознавая всю свою беспомощность, на рассвете обязательно услышать, «Светик, милая, просыпайся, я здесь…» …И потом написать эту самую песню, ещё неуверенно удерживая гитару в дрожащих слабых руках, оплетенных вереницей выступающих вен, проколотых сотнями иголок, и пропеть слабеющим голосом последние ноты. «Ты живёшь, и я жива…»       Да. Я жива. И теперь я дышу в такт с залом, чувствую, как все эти люди дышат со мной, и мне хорошо, так непозволительно хорошо, как я не позволяла себе чувствовать последние шесть лет. И я понимаю, что ангел — не миф, и он есть, и он совсем рядом, стоит только протянуть руку — и пальцы коснутся нежных белых перьев… Улыбка. Поклон. Занавес. Спасибо.       Впервые столько любви! Это самое море любви колышется у меня в гортани и я выливаю его не жалея и не обращая внимания на соль, через песни. Путь не новые, но с новой силой искренние, и мало кто поймет меня в этом, но большинство поддержит… Такая жажда жизни, пожалуй, просыпалась во мне всего трижды. Один раз это было, когда я на железных крыльях самолета летела прочь от родного города в чужеродное для себя пространство, чтобы отыскать среди снегов и метелей, вернуть себе, любить, наконец… Второй и, пожалуй, ключевой раз это было, когда я пела одну из своих первых песен своей первой взрослой истории, которую вот-вот так неправомерно потеряю, и руки дрожали, да и песня, казавшаяся мне сначала красивой, не вырывалась из меня, улетая в небеса, а сыпалась осколками стекла на ступеньки собора, которые плавились от жары августовского солнца… И третий, вот он, когда я поняла, что хочу жить снова, так сильно хочу жить снова, и дальше, и больше, и петь хочу, и любить хочу, и мало кто может остановить меня в этом, разве что я сама… Хотя, сама я ещё ни разу себя не останавливала, потому как имею колоссально процветающую во мне привычку себя не слушать. И с каждым годом и даже уже десятилетием, она вроде бы исчезает, эта привычка, и я даже начинаю слышать свой внутренний голос, он, кстати, гораздо красивее, чем мой настоящий!… Но стоит появиться на горизонте новой Северной звезде — я отправляюсь в полёт на новоприобретённых крыльях за тем, что манит меня, не думая уже ни о чём… И знаете что?! Я всё равно буду жить.