Одержимость

Я не мог тебя забыть с тех самых пор, как впервые увидел: твою хрупкую фигурку посреди огромной залы в замке Деспота, взъерошенные светлые волосы, перепачканное какой-то пылью лицо и глаза — сверкающие решимостью, чуть прищуренные в попытке скрыть инстинктивный страх — удивительные глаза. Тогда я не почувствовал ничего, кроме вялого изумления — как, неужели нашелся еще кто-то, осмелившийся противостоять Принцу-чуме, тому самому, о котором давным-давно рассказывают страшные сказки? Я вновь и вновь вспоминал нашу последнюю встречу: ты, совершенно измотанная, из последних сил цеплялась за железные скобы лестницы и терпеливо дожидалась, пока вскарабкается твой друг-людоед, хотя я всем существом чувствовал исходящие от тебя волны страха. Мы на мгновение встретились взглядами — в твоем не было ничего, кроме ужаса и отвращения, — и я почти автоматически протянул руку, зная, что не успею, что мне не схватить твои тонкие пальцы. Тогда ты боялась меня, ненавидела, презирала. А теперь… а теперь ты моя, только моя. Я неслышно подхожу к тебе, стоящей спиной к окну и опирающейся о подоконник, протягиваю руку — она по привычке замирает на секунду — и касаюсь твоих волос, убирая упавшие на глаза пряди. Ты поднимаешь взгляд, и на короткий миг мне чудится в нем отголосок того самого старого страха, который ты испытывала там, за Ведьминой печатью, но сейчас все совсем по-другому. Я уже давно не враг тебе, но и, конечно, не друг; мы, кажется, сотни лет назад стали друг для друга чем-то большим, и теперь настолько абстрактные понятия не волнуют ни одного из нас. — Ты считаешь… — голос спокойный и тихий: в нем нет и следа той дрожи ярости и ужаса, которой ты была охвачена во время нашего знакомства. «Да, считаю». Я даже не даю тебе договорить — просто не вижу необходимости, — подходя еще немного ближе и прижимаясь губами к твоим губам, заставляя тебя замереть, будто от неожиданности; помедлив пару секунд, ты обнимаешь меня за шею, и только в этот момент я осознаю, что движения рук становятся машинальными: одна ложится тебе на талию, другая — чуть выше. Когда-то давно, в прошлой жизни, я мечтал о жене, которую смогу обнимать и целовать на протяжении многих часов, дней, месяцев, лет, а теперь она у меня есть, — и как же это изменило мою жизнь! Я глажу тебя по спине одной рукой, а пальцами другой, на секунду оторвавшись от губ, аккуратно обвожу их контур, с удовлетворением наблюдая, как он изменяется, когда ты начинаешь улыбаться. Я касаюсь тебя, наслаждаясь одной этой возможностью, без вечного страха, без боязни на следующее утро обнаружить у тебя первые признаки прогрессирующей чумы; неужели все это правда, неужели же я тоже достоин счастья, такого простого и удивительно человеческого? Все, кто когда-либо был мне дорог, уходили один за другим, стоило мне забыться и на мгновение дотронуться до них, а ты… ты другая, на тебя словно и не действует жуткая — я и сам признаю это — магия. Ты — исключение, пусть и подтверждающее правило, но по крайней мере существующее и поэтому невероятно ценное. Я нежно, почти невесомо прикасаюсь тыльной стороной ладони к твоей щеке, потом опускаюсь немного ниже, на шею, и чувствую, как тонкая кожа покрывается мурашками. Ты чуть поворачиваешься, склоняя голову набок, чтобы мне было удобнее, и я, уверенный, что правильно истолковал это действие, целую тебя в шею — сначала осторожно и мягко, будто в первый раз, а потом все уверенней, все с большим напором. Руки поглаживают твои плечи, и я наслаждаюсь этими прикосновениями, кажется, даже больше тебя, словно одержимый — тобой, мягкостью твоей кожи, возможностью дотронуться до тебя; все внутри трепещет, и появляется ощущение, что я не выдержу и прямо сейчас сойду с ума, потому что ты так близко, ты рядом, ты не умрешь от моих прикосновений, ты будешь со мной… Мягкое закатное солнце заливает комнату, и твои волосы золотятся, когда лучи попадают на них; я зарываюсь носом в светлые пряди и чувствую едва различимый запах сирени — странно, почему именно он, если сирень давно отцвела?.. Впрочем, меня совсем не волнует этот вопрос, когда твои волосы щекочут мои щеки и ты тихо смеешься, оттого что я в очередной раз фыркаю. Ты отстраняешься, пристально рассматривая мое лицо, и мне на миг становится не по себе — что ты хочешь увидеть там, если и так знаешь каждую черточку наизусть? По коже пробегает холодок, будто предчувствие чего-то неизбежно печального, когда ты, прикусив губу и прищурившись, тихо произносишь: — Я люблю тебя. Я вздрагиваю. Нет. Слишком нереально. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Видение, окрашенное солнечным желтым и теплым терракотовым, исчезает, растворяется, уступая место холодному, серому унынию обычного мрачного вечера за Ведьминой печатью. Сумерки сгущаются на глазах, так что не маг уже давно потерял бы ориентацию в пространстве, а я волшебник, я и не в такой тьме вижу, но разве от этого легче? Лучше бы я никогда не касался магии, лучше бы жил, как обычный человек, лучше бы… — Не оставляй меня… в темноте, — слова срываются с губ сами, неосознанно, так же, как мучительный хрипловатый стон, следующий за ними. Ветер завывает где-то в скалах, будто еще одно доказательство, что там — мечта, а здесь — реальность. Откуда-то тянет костром, а от камня вокруг — холодом. Здесь нет ни теплых закатов, ни сирени, ни шаловливых солнечных лучей, играющих с твоими волосами, ни тебя, тебя самой, и это главное… Для меня здесь нет счастья, никогда не будет. Руки сами собой сжимаются в кулаки, и я поднимаю глаза на проржавевшие металлические скобы над головой. Я пока не знаю как, но я найду тебя, Лена Лапина, найду — и ты будешь моей… не только во сне.