Сплетаясь нитями

Когда ты разговариваешь с собственной одеждой — все вокруг считают это странным, кроме тебя. Когда эта самая школьная форма и в то же время извращённое боевое одеяние сшивается из нитей в демоническую плоть, похожую на человека — это кажется странным одной тебе. Тем более, если это существо выглядит в таком образе дико вызывающе и привлекательно. Поцелуи Сенкецу — укусы. Пронзительные, жадные, звериные. С розоватыми разводами нежности, капающей с блестящих клыков. Они током и остриями заточенных лезвий проходят через все покровы, оседают, режут новыми рубцами. Рюко рывками втягивает воздух дрожащей грудью, скрипит стиснутыми зубами, прикусывая от нехватки кислорода язык. Бусинка крови выступает на нижнюю губу; и та мгновенно вылизывается влажным языком камуя. Сенкецу пробирается в разгоряченный, мокрый рот, расширяет его стенки, шершаво обводит маленькую ранку. Матой поджимает ноги, изгибаясь в попытках оторваться, чтоб словить хоть клочок воздуха. Губы Сенкецу всегда отдавали её кровью. Сенкецу кусает не торопясь, мучительно-медленно растягивая момент; Матой вся сжимается, как цветок, дышит порывисто, откидывая голову назад. Она проглатывает идущие из глотки ругательства, ногтями зарываясь в жёсткие на ощупь космы. С губ сходит неразличимый шёпот, он смешивается со стонами и приглушённым шипением; и Рюко тянет уголки рта вверх, пока это становится невыносимым. Его поцелуи — нити. Тоньше волоса, но прочнее всякой стали. Они опутывают её с ног до головы, словно кокон, вьются по запястьям и щиколоткам, гладко ласкают раненую кожу, плетутся лечащими бинтами. Длинные, непробиваемые… и мягкие. Как шёлк, как пух, волнами спадают с плеч, заботливо обнимая выпирающие кости. Поцелуи на руках. Поцелуи на лопатках. Обездвиживающим морозом — и так нестерпимо горячо. Рюко знала, с первой встречи знала — они с ним сплетены. Иначе, чем какая-то одежда и прочая ткань, иначе, чем человеческая плоть. Что-то едва осязаемое и неотрывно притягивающее к нему. И эта связь, она не была ей запретом свободы, мучением или железными кандалами, что ломали руки. Слияние. Только их нерушимая связь. Они и таили чувства в себе, но оба знали, какое удовольствие это приносит. Укусы, оставляющие зубчатые следы-круги по всей поверхности потрёпанной в драках кожи. Камуй не мог устоять перед тем, чтоб не помочь своей хозяйке. И прежде чем она успевает что-либо вымолвить, он припадает губами к оголённому плечу, зализывая свежую рану. Матой не пытается сопротивляться, хоть и любой прохожий знает её упрямую натуру, рвущуюся двигаться и сражаться до конца. Это был другой случай. Ей оставалось податься вперёд, ловя полученные нитьевые поцелуи, которые скрепляли их вместе ещё ближе, теснее и плотнее. Они не были эфемерными и призрачными, они не могли исчезнуть просто так, они были словами их тел. Слова, сказанные ощущениями. Яснее, сильнее, чем произнесённые вслух. Слова, перетекающие в цепочки предложений по изгибам тела. Те, что открывали наружу сундуки сердца; те, что вели к слиянию. Предложения замыкались в истории. Следы-нити, поцелуи-укусы были историями, написанными чувствами. — Ты слышал легенду о связывающей красной нити судьбы и жизни людей, Сенкецу? Говорят, она перевязывает мизинцы двух людей, которым суждено быть вместе. Она может запутаться, стать длиннее, но она никогда не порвётся. Как думаешь, это про нас? — С каких пор ты стала такой сентиметальной, Рюко? — Ох, заткнись. В них крылось намного больше, чем кто-то мог думать. Они не сотрутся, Рюко в этом была уверена, но всё же она хотела сохранить их в памяти, спрятать в банку или засушить, как осенние листья, чтоб когда-нибудь позже вскрыть и насладиться, вкушая каждую букву-касание. Она берегла их, прятала от остальных, прижимая к груди. Но она была не в силах спрятаться от него. Сенкецу искренне выражал свои эмоции: по-другому он не мог, ведь он только учился быть человеком. Поэтому его не смущали те вещи, которые вгоняли в краску бойкую Рюко. Камуй притягивал её к себе, когда от желания быть к ней ближе жгло внутри, своими большими ладонями обвивал её хрупкое, только для него, тельце. Никто никогда бы не осмелился сказать Матой Рюко в лицо, что она хрупкая и маленькая. Даже не подумал облить подобным уменьшительно-ласкательным словцом, ибо знали — костей не соберёшь. Для начала шёл в действие предупредительный смертельный взгляд, сжигающий жертву в горстку пепла, а если не дало результата — то для особо непонятливых, к примеру, нудиста-извращенца Айкуро — смачный удар в пах и в другие мягкие места. Сенкецу пренебрегал таким правилом и не обращал на запреты Рюко внимания, продолжая шуршаще шептать, какая она крохотная. В когтистых и широких руках Сенкецу она как раз такой и была — маленькой и хрупкой. И Матой дичилась, дулась, сердито взирая с красными щеками на то, как тёплые пальцы Сенкецу водили по коже, распаляя по ней неумолимый жар. Она чувствовала этот жар, когда его плоть покрывала кровавой тканью тело. Кровь кипела, бурлила, готовясь обжечь внутренности, пока он окутывал её. Вязкая субстанция преобразовалась в неудержимое течение, что рвалось по всем сосудам и жилам, разогревая до ожогов. Сейчас полыхающий огонь был схожим, но другим. Он был живым телом. И это тело пламенело от желания быть с ней вот так — касаться её, заставлять кричать от блаженства, одурманено терять голову, покрывать поцелуями любой участок кожи. Так он чувствует себя её частью даже лучше, чем в образе её боевых лат. Рюко замечала, что Сенкецу был тёплым, покуда её кровь оставалась горячей. Когда находили приступы депрессии или пущей грусти, алая жидкость стыла, леденела, охлаждая тело изморозью. Мышцы камуя твердели, будто покрываясь морозящими наростами; он синел от холода, но не переставал ей улыбаться, изнывая от жажды её согреть. Она пугалась до безумия, видя его таким. И падала ему в объятья, слезами заливая колени и пол, судорожно обвивала тонкими руками почерневшую спину, тёрла пальцами кожу камуя. Она помнила, как зашивала его раны, как он прятал лицо в подушке, пока она описывала швы. Рюко осторожно трогала эти оставшиеся швы, легонько гладила, отчего Сенкецу прикрывал глаза. — Твоя кровь вновь тёплая, Рюко. Девушка счастливо улыбалась, с крапинами слёз, застывшими в глазах, смеялась громко и оглушительно, ни на секунду не отрываясь от нагревающегося тела Сенкецу. Она приближается к его лицу, отчего смущается, как стеснительная школьница, и неторопливо, чуть робко приникает к его губам своими. Рюко целует мизинцы, не удивляясь тому, как их надёжно скрепила красная нить.