Сила убеждения

Спустя полгода после окончания опустошившей Лондон войны, которая, однако, получила лишь скромное звание «Инцидента», леди Хеллсинг возненавидела свою победу. Нет, у нее и в мыслях не было, что ее страна могла пасть, уступить врагу, но собственный триумф и титул «спасительницы Британии» вызывали у нее лишь растущее отвращение. Всякий раз проезжая по разрушенным улицам, глядя в пустые глазницы окон мертвых домов, встречая спасателей и военных с серыми от ужаса лицами, Интегра размышляла о справедливости, которой почему-то избежала. Ее путь должен был оборваться вместе со взрывом фашистского дирижабля: превосходный момент, ведь все враги уже мертвы, но можно было и раньше: безумному майору с начинкой из винтиков могла улыбнуться удача – хоть раз в жизни попасть как следует, убить врага своими руками! Она могла умереть сотню раз в ту ночь, но ей, как говорили все, повезло – всего-то лишиться глаза. Посчастливилось выжить, выплыть из смерти, и нахлебаться до тошноты мутной вонючей жижи вины. Она должна была быть осторожнее. Она должна была быть предусмотрительнее. Она должна была быть хитрее. Сильнее. Сдержаннее. Внимательнее. Сотни и сотни «должна», которые Интегра перебирала, как четки, бессонными ночами. И уж если ей не удалось всего этого, то, хотя бы в качестве извинения перед всеми, кто погиб из-за нее, она сама должна была быть мертва. Впрочем, пока Интегре еще хватало гордости, чтобы «держать лицо» – о том, что пожирает ее живьем и заполняет все ее сны, догадывались только те, кто видел ее каждый день и мог заметить перемены, пока не столь значительные, но уже пугающие. Апатию, которую люди, мало знавшие леди Хеллсинг, путали с хладнокровием. Угрюмость, которую принимали за надменность. Отвращение к жизни, которое казалось ненавистью к врагу. Обмануть людей, благоговевших перед «спасительницей Британии» (тут леди Хеллсинг кривилась словно от боли) было легко. Куда труднее было обмануть своих вампиров. Хотя нет, Серас не доставляла Интегре неприятностей: она оказалась достаточно тактична, чтобы не задавать вопросов и не бередить раны, и достаточно сострадательна, чтобы аккуратно подбадривать свою госпожу, не давая ей окончательно потеряться в лабиринте бесконечных несбывшихся «должна». Алукард… С Алукардом, как обычно, было куда сложнее. Он видел ее насквозь – Интегра читала это в новых оттенках его улыбок, в долгих изучающих взглядах, в многозначительном молчании. Ни слова упрека, ни слова ободрения. «Он презирает меня. Не может не презирать», – думала с горечью и растущей тревогой леди Хеллсинг. Где ее воля к жизни? Где воля к победе? То, что вампир в своей не-смерти ценил больше всего, то, что ярче всего горело в Хеллсингах. И сколько времени у нее осталось до дня, когда Алукард решит в очередной раз проверить ее твердость, а у нее не хватит силы сдержать его тьму? Это Интегра твердила себе день за днем, выныривая из омута одной вины и тут же проваливаясь в новый. Он был верен, верен всегда, она еще была способна помнить об этом, но уже не верила, что сумеет сохранить эту верность и быть ее достойной. Было и кое-что еще, в чем она боялась признаться даже самой себе: ей, хозяйке, важно, что он, слуга, думает о ней, важно уже много лет, и, быть может, с самого начала, но судьба мира, беззащитного перед самым кровавым чудовищем, оказалась тут совершенно ни при чем. * * * Ни миновать Алукарда, ни обмануть его было невозможно; Интегра боялась: он ткнет ее носом в ее промахи и слабость рано или поздно, а ее время, как и удача, утекают сквозь пальцы. И вот наступил день, когда она, совершенно измученная бессонницей и неостановимой каруселью тяжелых мыслей, едва не отправила своего вампира на уже выполненное пару дней назад задание; тогда и время, и удача иссякли для нее окончательно. Алукард окинул насмешливым взглядом ссутулившиеся плечи своей хозяйки и осунувшееся худое лицо, перечеркнутое черной повязкой, и припечатал с отвратительной проницательностью: – Вот уж не думал, что мне придется напоминать кому-то из Хеллсингов, что уныние – великий грех. Интегре казалось, что она и не ждала сочувствия, но снисходительное морализаторство немертвого чудовища обожгло ее, как оплеуха, и она едва не захлебнулась криком: – Уныние?! Миллионы ни в чем не повинных людей погибли в одну ночь! От огня, пуль и вампирских клыков!!.. – «из-за меня» почти сорвалось с губ, но она проглотила слова и выплюнула другие, не менее горькие: – Но это не твой город, не твоя страна и у тебя нет никаких причин унывать!.. – Не совсем так, – спокойно возразил Алукард. – Это по-прежнему мой мир, каким бы я в нем ни оставался – живым, мертвым или немертвым. И мне бы не понравилось, если бы его уничтожила горстка недоделок. Неожиданная сентиментальность истинного вампира изумила Интегру и даже немного позабавила. – Ты предпочел бы другой финал? И какой же? – осведомилась она. – Я старомоден, хозяйка. Иоаннов Апокалипсис мне больше по вкусу. – Хочешь прокатиться на бледном коне? В этот раз не удалось? Алукард что-то ответил и на это, но Интегра уже не слушала, не слышала, а думала о том, что разговор похож на их обычные довоенные споры, но теперь ей не хватало ни задора, ни уверенности в себе; еще одна привычка, которой она следовала, чтобы легче было делать вид, что… – …Нравится тебе это или нет, – взрезал кокон ее мыслей голос Алукарда, – это не первая война и не последняя. Это безумие вечно. А раз так, есть проверенный способ, которым люди избавлялись от страха смерти и ужасов войны во все времена. – Как? – сейчас ей было действительно интересно. Он ведь и правда жил очень долго и, возможно, знает. – Любили друг друга. – Что?.. –Делили ложе, – поправился Алукард, и Интегра, не успев толком удивиться странной для него сдержанности выбранного выражения, выпалила возмущенно и беспомощно: – Чудесный способ! Ты прекрасно знаешь, у меня нет никого, кто бы… Кого, даже если бы леди Хеллсинг и захотела, она смогла бы затащить в свою ледяную постель, где каждую ночь смотрела кошмары о горящем городе. – Или ты надеешься сам оказаться на моем «ложе»? – бросила Интегра в лицо слуге и тут же пожалела о своих словах, слишком уж напоминавших предложение, когда хищная радость заплясала на его лице. – Я готов послужить хозяйке и таким образом, если ей будет угодно. Нестерпимый жар залил ей щеки, но на привычный гордый гнев огня не хватило, и Интегра спросила зачем-то: – А ты сам пробовал, когда был человеком? – Нет, – Алукард покачал головой, и радость на его лице потухла. – Меня никогда не пугала война. * * * Предложение, конечно же, с гневом отвергнутое, не давало леди Хеллсинг покоя. Не потому, что она верила, будто искусство любви способно согреть ее стылое сердце, а потому что решила, что горшего наказания вряд ли сможет себе найти. Что может быть противоестественнее соития с немертвым? Что может быть позорнее для наследницы Хеллсингов? Но это же Алукард, шептал ей здравый смысл. Его присутствие пропитало дом, ее саму – ум и сердце – и ничто в ней не желало бояться и стыдиться. Он превращается в летучих мышей, уговаривала себя Интегра. Мерзкие создания! Распадается на клубки многоногих червей, вспоминала она, содрогаясь от странно завораживающего отвращения. Растекается мраком, ощетинивавшимся зубастыми собачьими пастями. Уж он способен превратить в кошмар что угодно, с его-то извращенным умом! В более удачное время такая логика показалась бы леди Хеллсинг в лучшем случае сомнительной: слава Алукарда была жуткой, но в двери комнат Интегры никогда не вползали ни черви, ни многоглазая тьма, а входил черноволосый красавец с бледным вечно молодым лицом – и улыбался широкой приглашающей улыбкой, бог знает что – ад или рай – прячущей. – Я согласна. На то, о чем ты мне говорил. И ты мне поможешь, раз уж вызвался, – буркнула через неделю Интегра, едва оторвав взгляд от бумаг, и снова погрузилась в чтение, чтобы задавить паническое искушение передумать. * * * Воспаленное воображение Интегры рисовало ей холод подвала и единственное ложе – огромный черный гроб, но Алукард ждал в ее жаркой от каминного огня гостиной, уже успевшей вернуть себе подобие довоенного уюта. Спокойная вальяжность вампира мгновенно вывела леди Хеллсинг из себя: прямая, напряженная, как натянутая струна, она согласна была быть оскверненной, но об удовольствии не могло и речи идти. Мысль, что он может дать ей совсем не то, чего она молча ждет, а и вправду попытается развеять ее тоску, пугала ее куда больше, чем любая многоногая извивающаяся тварь, заползающая за ворот. – Что мне делать? – спросила Интегра и сжала губы в тонкую злую нить. – Для начала сними вот это, – Алукард указал на серебряный крестик, скрепляющий галстук. – Я не хотел бы обжечь руки. Интегра дернула брошь еще до того, как успела сообразить, что ее вампир, после всего произошедшего уж точно не может бояться пустячного ожога; непослушная иголка ужалила палец, и леди Хеллсинг сорвала ленту трясущимися руками, открывая тонкое горло. – Ну?! – Дай мне руку. Кровь, ну конечно же! Леди Хеллсинг поколебалась мгновение: не прекратить ли этот балаган, не вернуть ли себе власть говорить «нет» сию же секунду, но потом все же протянула ладонь. Алукард медленно провел прохладным языком по ранке, и в животе у Интегры сжался тугой влажный комок сладковатого ужаса. – Ну и отвратительные же у тебя фантазии, хозяйка! – демонстративно поморщился Алукард. – Никогда бы не подумал. * * * Утро нового дня (при ближайшем рассмотрении оказавшееся полднем) обнаружило Интегру в ее собственной постели, абсолютно голую и с совершенно омерзительным похмельем, какое случается лишь у никогда прежде не напивавшегося человека. Первый час после пробуждения был потрачен на борьбу с расстроенным организмом, настойчиво упрекавшим хозяйку за неподобающее поведение. Потом нахлынуло беспокойство за простаивающие полдня дела и раздражение на подчиненных, которые – никто, никто, черт возьми, даже Серас! – не попытались разбудить ее, не заставили привести себя в порядок и заняться своими прямыми обязанностями. И только к самому вечеру Интегра наконец решилась обдумать, что же произошло с ней самой накануне. Информация к размышлению, ко все растущей досаде леди Хеллсинг, была слишком уж отрывочной. С самого начала все пошло не так, как она себе представляла. – Пей! – приказал Алукард, протягивая ей широкий бокал с золотисто-янтарной жидкостью. Интегра неуверенно повертела его, понюхала – все-таки решилась: опрокинула содержимое в рот и тут же закашлялась до слез. – Виски, – он наполнил бокал снова. – Твой отец был очень предусмотрителен: хватит даже твоим внукам. – Я не собираюсь… – запротестовала леди Хеллсинг, но вампир прервал ее: – Никогда не рядись в мертвеца, хозяйка. Это худшая игра, в которую ты можешь сыграть. Ты собиралась наказать себя мной, – белоснежные зубы ощерились в жуткой улыбке, и Интегра поняла, что он без труда отыщет границы ее мужества, если вдруг пожелает, – а значит, сделаешь, что я скажу. Пей. Кажется, потом был еще бокал, и еще один, и чувство, что огонь тек по венам и растворял ее мрачную решимость отдать все долги бесчисленным мертвецам, рушил стены лабиринта, в котором она бродила все эти полгода. Она помнила, как рухнуло в пропасть ее сердце, когда Алукард притянул ее в свое стальное объятье, но ни от него, ни от его рук для нее уже не веяло ни холодом, ни опасностью. Последним воспоминанием, а может, уже и не воспоминанием, а просто фантазией, подернутой дымкой хмеля, были поцелуи, которыми они обменивались в полумраке, вжавшись в угол дивана, сладкие и осторожные как у школьников. «Что за ерунда!» – нахмурилась леди Хеллсинг и отправилась изучать прошедшую ночь к зеркалу. Поцелуи были, причем, несомненно, куда более смелые: об этом говорили не только припухшие губы, но и несколько аккуратных синяков на шее и груди. В остальном же… Интегра прислушалась к себе и с испугом обнаружила надежно замаскированную похмельем звенящую легкость в теле, которая посещала ее после редких разрядок, вымученных за плотно запертой дверью ванной, только много, много лучше. Спешно перетряхнув постель, вконец смущенная леди Хеллсинг извлекла из-под подушки алую ленту, служившую ей галстуком, и удивилась было, как брошенная в гостиной вещь оказалась вдруг в спальне, но тут выяснилось, что галстук вовсе не ее, а длиннее и шире. В остальном как будто ничего не изменилось, но, хотя никаких других компрометирующих ее улик Интегра больше не обнаружила, теперь, призналась она собственному сгоравшему от приятного стыда отражению, ни в чем нельзя было быть уверенной. * * * – Что произошло прошлой ночью? Судя по довольной улыбке, этого беспомощного вопроса Алукард ждал. – О, так ты не помнишь? – Ты напоил меня! – нашла самый подходящий повод возмутиться Интегра. – Я представить не мог, что ты не умеешь пить до такой степени, – развел руками вампир. – Судя по тому, сколько было виски, ты воображал, что я надираюсь, как сапожник? – фыркнула она. – Что произошло? Я хочу знать! Алукард сел напротив, устроил подбородок поверх сцепленных в замок ладоней и ответил: – Нет. – Нет? «Это приказ!» – едва не выпалила леди Хеллсинг, но в последнее мгновение решила, что такой приказ прозвучит еще более жалко, чем обычное требование. – Хорошо, – кивнула она, едва сдерживая поднявшуюся ярость. – Есть другие способы выяснить. – Леди Хеллсинг собирается искать женского врача в разрушенном городе, чтобы узнать, девственна ли она все еще, потому что собственная память ее подвела? Если это будет выглядеть так же смешно и нелепо, как звучит… Интегра спрятала пылающее лицо в ладонях. – Не расстраивайся так, хозяйка, – изобразил утешение Алукард. – Что бы ни произошло, цель достигнута. Теперь ты явно думаешь о другом. – Убирайся, – всхлипнула Интегра, с ужасом понимая, что он тысячу раз прав. – Немедленно. * * * Угольно-черная тень сгустилась у стены и неспешно потекла к кровати. – Я тебя не звала, – предупредила темноту леди Хеллсинг. – Уж ты-то должна помнить: стоит хоть раз открыть вампиру двери – и путь будет свободен, – Алукард уселся на постель у нее в ногах. «Сменю спальню», – пообещала себе Интегра, а вслух спросила: – Что тебе нужно? – У тебя осталось кое-что мое. Интегра мрачно порадовалась, что это всего лишь галстук, а не что-нибудь более… пикантное. Хотя ей и так вовек не расхлебать вчерашних приключений. – Сделай себе новый. Ты это можешь, я знаю. И проваливай. – У старого теперь слишком богатая история. Он мне дорог как память, – ухмыльнулся Алукард. – Все еще злишься, хозяйка? – На тебя невозможно злиться, слуга. Ты всегда оправдываешь самые худшие ожидания. – На сей раз, боюсь, ты заблуждаешься. Твоих ожиданий – тем более самых худших, – белозубо оскалился вампир, – я не оправдывал. Интегра застыла, лихорадочно обдумывая услышанное. Значит… – Если уж это так тебя беспокоит, – словно услышав ее мысли, пояснил Алукард, – то твоя невинность осталась при тебе. – К черту уже эту невинность! – Хотя я, признаюсь, кое-что позволил себе… – Замолчи! – Интегра зашарила под подушкой в поисках сигарет. – И ты тоже позволила себе достаточно, хозяйка! – О, нет! – она несколько раз бесполезно щелкнула зажигалкой, не в силах сосредоточиться на простом действии. – Молчи тем более. Я не желаю этого слышать! – Почему же? – продолжил дразнить ее вампир. – Мне было очень приятно, когда ты… – Заткнись, сколько можно повторять! – рявкнула Интегра и в наступившей тишине наконец смогла закурить. – Неужели тебе не понравилось? – с деланным удивлением вопросил Алукард. – Мне… – даже если судить лишь по тому, что она помнила, ей невероятно понравилось, сумела признаться себе Интегра. – Похмелье точно не понравилось! – Это я учту. На будущее. Но гипноза ты бы мне не простила. – Не будет никакого будущего! Алукард приподнял брови, демонстрируя вежливое недоумение от столь категоричного заявления. – Ты думаешь, я собираюсь повторить?! Я была не в себе, – продолжила она уже спокойнее. – Я думала… – она поморщилась. – Ты знаешь, что я думала. Ты мог просто сказать мне! – Александр Андерсон подорвал мою веру в силу слова, хозяйка. Я, если помнишь, не смог уговорить его остановиться. Он снова был прав, стоило это признать. Сейчас Интегра даже знала, что бы ответила: не ему, чудовищу, учить человека человечности. – Поэтому ты предпочел устроить себе развлечение! – Так тебя оскорбляет недостаток почтительности? Вероятно, мне стоило бы сказать, – Алукард снова оскалился в глумливой улыбке, – что я уже десять лет только и мечтал заполучить твое невинное тело в свою власть. И что избыток благоговения помешал мне завершить начатое. Интегра фыркнула смешком и тут же закашлялась от дыма. – Но возможно, тебе будет легче, если я скажу, что у меня были свои причины. Ты спрашивала, случалось ли мне прогонять тень смерти в постели с женщиной, пока я был человеком. Но ты не спросила, пробовал ли я потом. От этих слов, непривычной и редкой серьезности вампира Интегре показалось, что внутри нее что-то обрывается, как будто она летит на огромных стремительных качелях. – И? – одними губами, почти неслышно, спросила она, вглядываясь в белеющее во мраке лицо. – Пробовал – бесчисленное множество раз. И теперь попытался опять. Новый вопрос застрял у Интегры в горле. Тяжелая ладонь в перчатке накрыла ее руку. – Лучше, чем когда-либо.