Альбом

      Старый сквер находился на самой окраине спального района. С трёх сторон окружённый обшарпанными пятиэтажками, открытым краем он выходил на пустырь, заросший бурьяном и разномастными гаражами. Несмотря на такое соседство - а может, именно благодаря ему, - сам сквер обычно оставался безлюдным. Исключение составляли жаркие летние дни: когда солнце, отыгрываясь за месяцы бездействия, щедро выплёскивало на город всё накопившееся тепло, жители окрестных домов искали спасения под раскидистыми деревьями, за годы бесконтрольного роста укрывшими дорожки своими ветвями, словно ажурным куполом.       Тогда сквер оживал. Утром его скамейки оккупировали пенсионеры, ради драгоценного тенька оставившие свой пост перед подъездами. Собравшись группками по интересам, они кормили стайки голубей, безо всякого страха окружающих их в ожидании дармового угощения, под щелканье семечек обсуждали соседей, погоду, политику. И конечно, гуляющих тут же детей.       Тем жара, казалось, была нипочём. По крайней мере, она совсем не мешала бегать наперегонки по растрескавшимся дорожкам, кататься на самокатах, на полном ходу объезжая многочисленные выбоины в асфальте, залезать на высокие деревья, чьи крепкие толстые ветки выдержали не одно поколение непосед.       Особенно же людно в сквере становилось по вечерам, когда рабочий день кончался, а душная жара потихоньку спадала, отступая перед прохладным ветерком. Не такие уж длинные аллеи заполнялись гуляющими, спешащими занять место на скамейках, или, если скамеек не хватало, рассаживающимися прямо на бордюре. Особенно весёлые компании засиживались до глубокой ночи, пугая случайных прохожих вспышками громкого смеха.       Но тёплые дни пролетали быстро. Солнце, будто устыдившись летнего разгулья, пряталось в облаках, закрывающих теперь всё небо и съедающих яркие краски, а ветра, налетающие всё чаще, и становящиеся всё холоднее, разгоняли из сквера последних, самых отчаянных любителей погулять на природе, взамен принося тяжёлые тучи, сочащиеся крупными стылыми каплями дождя.       Вода красила асфальт в тёмный цвет, скапливалась в каждой трещинке, чтобы потом победно разлиться широкой лужей, покрывала тускло блестящей плёнкой доски скамеек. Намокшие деревья опускали листья, позволяя каплям стекать вниз, обильно орошая землю, уже не способную впитать в себя такое количество влаги.       Листья, в отчаянной попытке развеять надвигающееся уныние, окрашивались в тёплые цвета, но поняв бесплодность этих стараний, высыхали и падали в многочисленные лужи, кружа там недолговечными корабликами, оставляя деревьям тянуть голые ветки к небу, словно укоряя его в своём нынешнем убожестве.       С дорожек, как будто чувствуя неуместность, исчезли вездесущие голуби, зато полное раздолье настало для ворон, чьи тёмные взъерошенные тушки испятнали деревья, своими хриплыми голосами внося посильный вклад в мелодию увядания.       Дожди, становящиеся всё более холодными, постепенно превращались в снег, сначала робко и ненадолго, а затем всё увереннее и увереннее покрывающий землю. Скамейки обрастали пушистыми белыми пледами, такой же пушистый ковёр лежал теперь на земле, скрывая границы дорожек и весело искрясь под неярким зимним солнцем. А когда наступали сумерки, и на небо выплывала луна, приглушая сияние и даря теням глубокий голубой цвет, старый сквер, чьим деревьям налипший снег вернул былую пышность, казался сказочным лесом, заколдованным и спящим до прихода весны.       И сквер действительно спал. Спал, ожидая, когда начавшаяся оттепель избавит его от надоевшего белого покрова, когда по дорожкам потекут ручейки растаявшего снега, когда из обнажившейся чёрной земли, пробиваясь сквозь сухую прошлогоднюю траву, высунутся новые зелёные ростки, а на ветках набухнут и проклюнутся почки, выпуская свежую, нежную ещё листву, радостно распускающуюся навстречу солнечному свету.       И всё начнётся сначала.