Споить Оберштайна

Бывает так, что время словно бы растягивается, но влияет это только на восприятие. И ты вынужден стоять и смотреть, как происходит нечто невообразимое, связанный собственным телом, не способным двигаться со скоростью мысли. Вот Ансбах останавливается у тела герцога, вот просовывает руку под китель и извлекает из трупа то, чего там по идее не могло поместиться, – тяжелый десантный бластер. Рефлекс требует лечь: если этот недоумок действительно намерен стрелять в помещении, неважно – попадет он или нет. Хорошо, что в зале нет иллюминаторов и других слабых мест, декомпрессии не будет, но разлет осколков предсказать сложно. Вот он кричит что-то о мести и спускает курок. Промах, естественно, промах... и все же успевший вскочить с трона Лоэнграмм падает, невероятно медленно, и так же медленно движется Кирхайс, первым справившийся со ступором, и медленно падает бластер, выбитый из рук. Звук падения, такой тихий, намного тише выстрела, наконец разбивает застывшее мгновение. Время снова ускользает, течет быстрее мыслей, но теперь тело хотя бы повинуется приказам. Потому что Ансбах, которому так и не дали сделать контрольный выстрел, ранит Кирхайса, вырывается, и кто-то должен встать на пути, скрутить, не раздумывая и не гадая, сколько еще зарядов в кольце. На рефлексах все получается, только вот подмятое под себя тело неожиданно обмякает. Потерял сознание? Умер. Судя по запаху изо рта – отравился. Подонок приготовил для себя легкую смерть. Жаль. Что ж, о нем можно больше не думать. Можно встать и спросить, как там Лоэнграмм и Кирхайс. Услышать, что оба живы, и ухмыльнуться, глядя на труп того, кто пытался убить их. В эту секунду Ройенталю кажется, что все закончилось. Он ошибается. Чуть позже, когда появляются врачи, становится ясно: то, что оба пострадавших выжили, еще ничего не значит. Прогнозы, по мнению специалистов, делать рано. Ранения тяжелые, гарантий никаких. Нужно ждать. Как-то незаметно Оскар обнаруживает себя в компании остальных адмиралов и большого количества алкоголя. На всех лицах читается лишь одно желание – отвлечься от мыслей о худшем. Благо есть чем залить горечь, наполнившую души. У победы в конце концов оказался привкус пепла. Ройенталь невольно думает про Вестерланд. Про слухи, змеями ползающие среди комсостава. Про ссору, которая вроде бы состоялась вчера между двумя друзьями. Хотя нет, о ссоре говорит сейчас Мюллер. А еще упоминает, что именно Оберштайн ввел особые меры безопасности на сегодняшней церемонии. Меры, которые привели к тому, что оружие внутри зала оказалось только у Ансбаха. Охрана стояла за дверями, откуда не услышать ничего – перестреляй шакал Брауншвейга их всех, снаружи никто и не почесался бы. Когда иллюстрацией к рассказу входит Оберштайн и начинает нести что-то про неподобающее поведение и необходимость выработать курс действий, нервы сдают сначала у Тигра. Биттенфельд взлетает с места, прижимает советника к стене и, втиснув ему в зубы горлышко бутылки, требует выпить за здоровье раненых. Оберштайн пытается вывернуться, но на помощь Тигру внезапно приходит Кемпф. Он занимает позицию между советником и дверью, которую тем временем закрывает затихший Мюллер. –Пей, скотина! Или уж скажи честно, что желаешь им смерти! – орет Фриц, а Вольф осторожно дергает Оскара за рукав и взглядом спрашивает, не стоит ли вмешаться. Ройенталь, чуть подумав, придерживает друга. Не стоит. Оберштайна сажают за стол, и спаивание продолжается чуть более цивилизованно, с помощью стакана. Пролить на себя или за плечо советнику не позволяют обступившие его адмиралы, как минимум пять пар глаз за этим следит, пусть даже остальные и отвлекаются, наливая себе. На десятом стакане Оскар обсчитывается, но все же не торопится прекращать безобразие. Просто наблюдает за переводом продукта, пока советник не роняет голову на стол, и только после этого поднимает Волка. Пьяного до бесчувствия Оберштайна уже никто не мешает вынести за двери. Да и в целом градус напряженности спадает, а адмиралы потихоньку начинают расползаться по своим кораблям. Последними уходят Биттенфельд и Фаренхайт, опираясь друг на друга. Ройенталю кажется, что он сам бессовестно трезв, но пить больше не тянет. Он тоже уходит к себе, убедив Миттельмайера, что все в порядке, но на самом деле долго лежит без сна, ожидая, что сейчас войдут и сообщат, что случилось непоправимое. Но дверь так и не открывается, до самого утра, когда Оскар выходит из спальни. Условная ночь прошла. Ничего не изменилось. Что-то меняется лишь спустя полтора часа, когда наконец приходит доклад от медиков. Кризис миновал. Ожидание продолжается, но теперь хоть ясно, чего ждать. Можно снова собраться, полюбоваться зеленым похмельным Оберштайном, прислушаться к тому, что он несет, и сделать вывод, что здравое зерно в его словах появилось. Пришли вести с Одина о подозрительном поведении Лихтенладе. Конечно, вряд ли Ансбах работал на него, но что-то нужно срочно предпринимать, иначе гражданскую войну придется продолжать в столице. И повод нужен чуть более весомый, чем слухи и сплетни. Неважно, насколько правдивый. Машина, которую так пестовал госсекретарь и ему подобные прихвостни Гольденбаумов, заводится и без истины, достаточно ее подобия. Ройенталь думает, что в этом есть своеобразная ирония. Зло должно быть похоронено в той яме, которую рыло, и лишь потом, заровняв слой земли, можно строить новую империю. Следует воспользоваться этим шансом. Оскар переглядывается с Вольфом, затем очень внимательно смотрит на Фрица – тот может не понять намек, но вроде бы до него доходит. –Мы должны принять план Оберштайна, – звучит в полной тишине, тут же взрывающейся криками согласия. Не с советником, естественно, а со старшими по званию адмиралами. – Если не начать действовать немедленно, враг опередит нас. Биттенфельда он берет с собой. Разумно взять и Миттельмайера, но нужно думать не только о скорости кораблей. Гайерсбург, конечно, защитят и Меклингер с Лютцем, если оставить им достаточно сил, вот только нужен отдельный пост внутри крепости. Человек, которому можно доверять. «Волк, ты остаешься здесь за старшего», – негромко, на ухо, словно незначительная просьба, а не самый важный приказ. Во весь голос Ройенталь произносит другое: –Оберштайн, вы летите со мной.