***
Кейлин рассматривает в зеркале собственное лицо, пальцами зачесывает волосы, заправляет за уши пряди. И вот что с ней не так? Не турианка, конечно. Губы кривятся в иронической ухмылке, Шепард качает головой, посмеиваясь над собственной глупостью. И с чего она вообще взяла, что может понравиться Гаррусу? Да и будто бы у нее других проблем нет, только голову ломать над вопросом, чем же так привлекательна эта несчастная калибровка, будь она неладна! Остается что? — остается бросать красноречивые взгляды в спину упертому турианцу и шагать на мостик в надежде, что очередная высадка позволит проветрить голову. Хоть в бою пропадает этот дурацкий зуд, уступая место совсем иной страсти. Ничего-то Гаррус, чтоб его, Вакариан не знает. Предчувствие, похожее на легкое покалывание вдоль позвоночника, заставляет ее встрепенуться, запахнуть верх и торопливо, почему-то на цыпочках, подлететь к двери. Створка распахивается, и Кейлин выглядывает в пустой коридор. Индикатор лифта как будто вздрагивает — нет, усмехается про себя Шепард, показалось. Нафантазировала себе черт знает что и бегает к дверям, как девочка. Она глубоко вздыхает, отмахиваясь от всей вздорной чепухи, в считанные мгновения набившейся в голову, пожимает плечами и возвращается к себе.Часть 1
12 августа 2015 г. в 10:29
Когда Шепард, прогуливаясь по «Нормандии» в долгие часы перелета от одной планете к следующей, заглядывает к главным батареям, Гаррус ссылается на занятость — уже набивший оскомину «Таникс», дескать, сам себя не откалибрует. Шепард закатывает глаза, добавляет пару ласковых эпитетов к «вечно занятым турианцам» и уходит, а Гаррус ждет, пока створка отсека за спиной захлопнется, и незряче пялится в ряд показателей на дисплее. Ничего-то Шепард не понимает. Вакариан хмыкает и скребет гребень. Он и сам, похоже, перестал понимать, что такого особенного в этой невысокой человеческой женщине и почему ее отсутствие порождает сосущую пустоту за ребрами.
Кейлин Шепард — человек, и это главная причина, по которой между ними и быть ничего не может.
Она совершенно не похожа на турианку. И кожа другого цвета и не такая же прочная, и талия шире, а вместо гребня — копна мягких волос. Пальцев у нее пять, колени гнутся в другую сторону, и даже кровь — ярко-алая, как цветы на Палавене. Гаррус пытался примерить на нее эталоны красоты собственной расы — бесполезно. Слишком разные, чтобы иметь какие-то общие критерии.
В конце концов, убеждает себя Вакариан, с твердолобым упорством вглядываясь в дисплей, это неправильно и странно. Только азари приветствуют межвидовые связи — оно и понятно, для них нет лучше способа обновить генофонд. А ему, ему-то что?
Гаррус устало вздыхает и разминает шею. В вычисления на дисплее закралась ошибка, и проще начать калибровку заново, чем выискать просчет.
Убеждать себя можно долго — он и сам занимается этим не первый день, но нужно быть совершенным остолопом, чтобы игнорировать очевидные вещи. И то, как норовит сорваться с привычного ритма пульс, и как жар бросается в лицо, и как волнительно тянет в низу живота. Да кто она, черт возьми, такая, эта Кейлин Шепард, что заставляет его чувствовать себя подростком, не способным совладать с собой?
Гаррус ведет плечами, разгоняя кровь по затекшим мышцам спины, и отходит от пульта. Совершенно невозможно продолжать калибровку, когда в голове такой сумбур. Мысль, что было бы неплохо выпустить пар, вызывает смешок. Все возвращается к Шепард. Что же такого изменилось между ними с тех пор, как они плечом к плечу мчались за Сареном?
Гаррус может придумать десяток причин, но какое, в конечном счете, они имеют значение, если ночь превращается в череду смазанных, туманных видений? Легкая прохлада постели, не согретой мягким человеческим телом, невыносима. Из жаркой темноты всплывают образы: белая гладкая шея, не скрытая воротом формы, мягкие губы, копна волос, которые так и тянет пропустить сквозь пальцы. Неуловимый запах чистой кожи витает рядом, хоть такого и быть не может, еще чуть-чуть — и покажется, что кончики пальцев едва бегут по грудным пластинам. В пелене дразнящих снов никогда не увидеть ее всю: только детали, выхваченные из пустоты, только призраки и обещания нежности. Потом, при свете дня, только и останется что ловить себя на граничащем с вожделением любопытстве: так какая же Кейлин Шепард, не спрятанная слоями одежды и брони? Такая ли белая у нее шея, такая ли ровная спина, такие ли круглые колени? Проще уткнуться в дисплей, занять себя опостылевшей калибровкой и сделать вид, что ничего не происходит, а жгучее желание, опаляющее все сильнее — лишь минутная слабость, блажь, которой никак не найти объяснения.
Тело честнее разума, ищущего поддержку у логических доводов. Тело откликается на туманные видения вязкой томительной слабостью, напряжением, бьющим по натянутым струнам нервов, от которых едва избавляет отрезвляющий душ. Пустота в голове оглушает звоном, пока Гаррус стоит под упругими струями холодной воды, прижавшись лбом к стене. Напряжение тянет колени, скручивает низ живота и рассыпается снопом искр в груди. Вдохи короче. Тело предает, подводит, требует разрядки: грубо, быстро, без удовольствия. Гаррус обещает себе покончить с этими ночными походами, заставляющими чувствовать себя омерзительно грязным.
Ничего-то Кейлин Шепард, закатывающая глаза каждый раз, стоит помянуть треклятые калибровки, не знает. Все шутит, подцепив небрежно брошенные слова о гибкости да длине рук, а Гаррусу к концу недели и думать не хочется о том, что Шепард совсем не похожа на турианку. Ну и что, что кожа — мягче и другого цвета, на руках пять пальцев, а не три, колени гнутся в другую сторону, а вместо гребня — копна волос, рассыпающаяся в беспорядке по плечам, стоит ей снять шлем. Все причины держаться на расстоянии начинают казаться надуманными и глупыми, а ноги сами идут к лифту. На двери в каюту Шепард — зеленый огонек, очень похожий на безмолвное приглашение. «Она же человек, в конце концов!.. — еще раз напоминает себе Гаррус, делая шаг. — И мой командир. И я слишком ее уважаю, чтобы все испортить».
Он останавливается, когда остается сделать всего один шаг вперед.