***
Несколькими часами позже Китнисс отмокала в ванной в их небольшой квартирке над пекарней: надвигавшаяся метель делала возвращение в Деревню Победителей довольно рискованным предприятием. Она сполоснула лицо и посмотрелась в зеркало, изучая в нем свое отражение. Мысленно сравнивая себя с мисс Кроули, она почувствовала себя как будто ниже ростом. Молоденькая дочь нового аптекаря была высокой, стройной, рыжеволосой красоткой с зелеными как море глазами и сияющей мраморной белизной кожей. И она прекрасно сознавала до чего же хороша. Китнисс же была по всем пунктам её полной противоположностью: на ее смуглой коже даже сейчас, по прошествии двенадцати лет, все еще не изгладились шрамы от взрыва, которым окончилось правление Кориолана Сноу. И эти шрамы выводили ее из себя — не оттого, что портили ее внешность, а потому что служили напоминанием о дне, когда не стало её сестры. Теперь же она думала и о том, как они испоганили ее кожу, некогда не менее гладкую и красивую, чем и у этой глупой вертихвостки. Она перешла в спальню, жарко натопленную гудевшими внизу печами. Стоя перед высоким, во весь рост, зеркалом, она вновь изучала шрамы, которые сползали с ее правого плеча и шеи на туловище, как будто языки пламени, нарисованные прямо у нее на коже. Она скользила пальцами по тем местам, на бедрах и икрах, куда огонь почти не достал. И думала о тугих высоких грудях этой девчонки, которые вряд ли больше, чем у нее самой, но наверняка отличаются цветом кожи и сосков. Разве не этого хотят мужчины? Не этого ли разнообразия ищут? И разве Пит не был всего лишь человеком, таким же, как все остальные? Мысль о том, что Питу может быть любопытно хотя бы мысленно оценить наготу другой женщины, повергла ее в такой ужас, что у нее стали слабеть колени. Но тут же Пит, как будто вызванный ею бесплотный дух, отразился в зеркале за ее плечом. Его внезапное появление повергло её в трепет, настолько глубоко она оказалась погружена в поток своих сомнений. — Что ты делаешь? — спросил он, изучая ее глазами так же, как она сама делала это только что, но совершенно с другим выражением лица. — Разве тебе никогда не было любопытно? — спросила она, когда он вобрал в себя взглядом всю ее наготу. Видеть ее без одежды ему доводилось уже тысячи раз, и хотя это её и не смущало, оттого, как многие женщины смотрели на самого Пита, ей хотелось еще шире расправить плечи и смело противостоять всему на свете — включая собственную неуверенность. — Насчет чего, Китнисс? — она видела в зеркале, как его рука легла ей на бедро и поползла вверх, рождая приятную дрожь во всем теле. — Ну, знаешь. Как это все может выглядеть у других женщин? — спросила она, завороженная его легкими, как перышко, прикосновениями к ее коже. — Я знаю, как выглядят другие женщины. Я видел голых девушек и до тебя, — ответил он тихо, не отрывая глаз от отражения собственных пальцев, которые гладили ее в зеркале. — Я хочу сказать, теперь. После десяти с лишним лет. Разве тебе не… скучно? — бросила она пробный шар. Пит развернул ее к себе, спиной к зеркалу, и заглянул в глаза. — К чему ты вообще завела подобный разговор? Она не хотела, чтобы он счел ее ревнивой собственницей, хотя кровь в жилах все еще закипала при одной мысли о вторжении этой девчонки Кроули на ее законную, как она полагала, территорию. Но снова почувствовала накативший яростный жар. Да как она посмела вообще притронуться подобным образом к тому, что всегда было моим… Вдруг Китнисс встала на носочки и крепко прижалась губами к его губам, и ее настойчивый язык потребовал, чтобы он впустил ее внутрь. И когда он ей это позволил, она поцеловала его настойчиво, неспешно, беря то, что принадлежит ей по праву, и принадлежало дольше, чем эта юная дуреха вообще считалась женщиной. Она целовала его долго, зарывшись одной рукой ему в волосы, а другой — прижимая к себе его бедро. Он тихонько застонал и стал хватать ртом воздух, когда она его наконец отпустила. — Китнисс, я… Но она не собиралась с ним разговаривать. Она не так уж хорошо справлялась со словами, и вовсе не слова могли сейчас утихомирить ее восставшее чувство справедливости. Она толкнула его назад, и, видимо, взгляд ее говорил так много, и он был так им поражен, что даже и не думал ей противиться. Китнисс методично его раздела, побросав все в кучу по правую руку от себя, при этом не переставая смотреть ему прямо в глаза. Он не смел и слова вымолвить, пребывая будто во власти неких чар, и единственным звуком в их спальне оставалось шуршание снимаемой с него одежды. Когда же он остался обнаженным, Китнисс изучила его так, как кошка изучает свою потенциальную добычу, пытаясь понять, где у той самое уязвимое место. Но она не собиралась сражаться только с плотью. Она хотела бы расправиться с фантомами всех тех женщин, что встречались на его пути. Она потянулась вниз и принялась настойчиво ласкать его яички, наблюдая за его лицом, когда он зашипел. Было немного боязно делать что-то настолько новое, но, с другой стороны, так хорошо уже изучив его тело, она не колебалась, так как точно знала, как доставить ему удовольствие. Она гладила языком те самые следы от языков пламени, которые так сильно напоминали отметины на ее теле — плотные, выступающие узлы на коже, которые он заработал в тот же самый день, что и она, давным-давно. Немало времени с того дня прошло, прежде чем Китнисс узнала, что он тогда пришел на площадь вслед за ней, чтобы ее защищать. Так они и сгорели вместе, как это всегда с ними и бывало. Вместе. Тогда, как и сейчас. Как им и следовало оставаться ныне, присно и вовеки веков, если уж на то пошло. Покрывая его поцелуями, она опустилась на колени, стала ласкать губами его живот и внутреннюю поверхность бедер. А потом взяла его в рот и начала сосать, сначала нежно, поддразнивая языком и легкими поцелуями в самый кончик и по всей длине, прежде чем захватить его ртом как следует. Потом она стала двигаться чуть резче, увереннее, сконцентрировавшись на ощущениях знакомой кожи, немного меняя для разнообразия силу захвата, чуть сжимая и разжимая зубы. Когда ей показалось, что он уже готов излиться, она выпустила его изо рта, чтобы поласкать его мошонку так, как в последнее время не делала. Он запрокинул голову и стал сам себя гладить рукой по всей длине, пока она его посасывала и облизывала чуть ниже. Когда же она снова нацелилась ртом на его член, он вдруг схватил ее и запечатал губы долгим и глубоким поцелуем. С привычной легкостью того, кто каждый день управляется с тяжелыми мешками с мукой и сахаром, он поднял ее и повалил на кровать, оказавшись внутри нее прежде, чем она успела распознать его намерения. — Китнисс, черт, что на тебя нашло? — благоговейно выпалил он, заведя ей руки за голову и погружаясь в неё. Она поощрительно подняла бедра, чувствуя, как в самой сокровенной глубине ее живота ощущается каждый его толчок. Он сдвинулся вперед, поскольку тоже досконально знал ее тело, и принялся слегка вращать бедрами так, что она стала издавать долгие, низкие стоны. Отпустив ее руки, пленил ее налившуюся грудь и замедлил движения бедер, чтобы переключиться на настойчивые ласки языком, посасывая и покусывая самые чувствительные ее места. Когда он покрыл поцелуями и легкими прикосновениями зубов ее плечи и шею, Китнисс схватила его за ягодицы и дернула ближе к себе, заставляя его войти еще глубже в нее. - Ммм, Пит, заставь меня кончить, — умоляла она. Она так хотела именно от него получить это наслаждение и сместила бедра так, чтобы оно оказалось ощутимее. Подавшись вперед, он стал толкаться в нее длинными, протяжными ударами. Она остро почувствовала, как в знак приближающейся бури теплый напряженный поток рождается и нарастает у нее в животе. Он взял ее лицо в свои ладони и сжал, не давая пошевелиться. — Это самая лучшая часть — смотреть, как ты кончаешь подо мной, — прошептал он, задыхаясь, наращивая скорость своих ударов бедрами, но так, чтобы оставаться на шаг позади нее на пути в эту сладкую пропасть, в которую она направлялась, чтобы свалиться туда лишь вслед за ней. Они оба были на этом пути — с прижатыми друг к другу лбами, вытянутыми и сомкнутыми бедрами, стесненной грудью, из которой вырывались стоны голода и желания, — но Китнисс дошла до высшей точки первой, и ничего на свете для нее уже не имело значения, когда Пит поспешил и тоже вскорости последовал за ней. Его лицо будто распалось, когда тело выплескивало всё, дрожание за дрожанием, на пике наслаждения, пока не осталось лишь трепетное затухающее движение и затем одна лишь только тишина. Пит уронил голову ей на плечо. Скользя пальцами по его влажным локонам, она вдыхала запах пота, смешанного с ароматами пекарни: сахара, муки, ванили, кардамона и разных специй, что кладут в торты для Праздника Зимы. Плотно обняв его, она наслаждалась ощущением навалившегося на нее тяжелого, влажного тела, хотя в конце концов, конечно, чувствовала она, ей все-таки придется пошевелиться, чтобы не оказаться раздавленной. Но пока она могла еще терпеть, она не собиралась отпускать его от себя. Но как только тяжесть стала невыносима, Пит приподнялся на руках и пристально посмотрел на нее сверху вниз. Его голубые глаза сверлили ее так, будто бы он видел ее впервые. — Скажи мне что-нибудь, — настойчиво попросил он. Она покачала головой. — Я просто… Я люблю тебя. — И я тебя люблю, — он перевернулся на спину, но продолжал за ней наблюдать, провел пальцем по ее щеке и взял за подбородок. — Всегда любил одну тебя — с самого начала. И всегда буду любить только тебя. Китнисс заглянула в себя, потом снова воззрилась на него. — Но я изменюсь. Я не смогу оставаться такой же, как в юности. Пит лишь рассмеялся. - Ну, если судить по этим меркам, у меня, когда все начиналось, было аж две ноги. И что я должен тут сказать? Она засмеялась, потому что наедине друг с другом они могли смеяться над подобными вещами. — Даже без ноги ты все равно самый прекрасный, самый желанный мужчина во всем Двенадцатом. Во всем Панеме, если уж на то пошло, — она отвела глаза. — И не я одна так считаю. Пит слегка отстранился, чтобы окинуть ее взглядом. — Китнисс, ты правда думаешь, что какая-то маленькая пустоголовая Лили Кроули может с тобой тягаться? — недоверчивое выражение на его лице только еще больше подчеркивало значимость его слов. — Она молода, без шрамов и, вероятно, не просыпается каждую вторую ночь, крича от кошмаров, — сказала она убежденно. — Но у нее нет ни твоей смелости, ни твоего характера, и вряд ли она способна изловить свой ужин, разве что его доставят прямо под дверь в коробке, — Китнисс в ответ на это усмехнулась. — Ты для меня — единственная, во всех смыслах, и вовсе не потому, через что мы с тобой прошли, — она посерьезнела, он же продолжил. — Китнисс, я никогда не буду любить никого, как я люблю тебя. Да у меня в груди все от боли переворачивается от одной мысли, что я хотя бы попытаюсь еще кого-то полюбить, — он наклонил голову, чтобы ее нежно поцеловать, гораздо нежнее, чем она сама его целовала, но в остальном он был полон того же настойчивого жара, медленно разгорающихся огненных всполохов, которые всегда лизали их, когда они были вместе. — Неужто ты меня ещё не знаешь… — Я тебя знаю, — сказала она тихо. — И ты знаешь, что я тоже тебя люблю, так сильно люблю. - Ну, тогда, ты никуда от меня не денешься, миссис Мелларк, — он сжал ее руку и повернул двумя пальцами кольцо с жемчужиной, которое подарил ей столько лет назад, когда делал ей предложение. — Только будь осторожна. Потому что я люблю тебя больше, а отнюдь не меньше с каждым днем. Китнисс кивнула, поймала пальцы, которые играли с ее кольцом, и по очереди поцеловала каждый из них.***
Мисс Кроули зашла в пекарню еще через несколько дней. По своему обыкновению она бочком придвинулась к Питу и одарила его своей самой сияющей и соблазнительной улыбкой. Китнисс ощутила, как в крови закипает адреналин, от чего сердце глухо забухало в ушах. Ей в голову тут же полезли мысли о том, как она выпотрошит эту девчонку, но она взяла себя в руки. Она его знала, и он почти всю свою жизнь одаривал ее безусловной любовью. Он столько раз готов был пожертвовать ради нее жизнью, любил ее даже тогда, когда она так мало отдавала ему взамен. Теперь же он был здесь, и они принадлежали друг другу. То, что было между ними, не мог разрушить уже никто. Поэтому, когда он отдавал Лили коробку с покупками и чек на оплату, Китнисс спокойно, безо всякого страха, развернулась и пошла помогать Айрис чистить их самую большую печь.