Лунная соната

Пальцы беспорядочно колотили по белым клавишам фортепиано, вместо красивой мелодии извлекая только режущие слух звуки из несчастного инструмента. Ноты звучали совершенно не так, как должны были, а словно с помехами, как незамысловатая песня на радиостанции, пойманной с помощью длинной антенны, серебристый кончик которой выглядывал из окна на улицу. Камий не слишком любила мамино фортепиано, допотопное, пахнущее пылью, хотя мама едва ли не каждый день бережливо проводила по исцарапанной, выцветшей крышке влажной салфеткой. Клавиши периодически не давали звука, застревали или как-то странно скрипели, отчаянно пытаясь испортить даже самую красивую композицию. Так было совершенно невозможно играть, по крайней мере, так считала сама Камий. На своем домашнем синтезаторе она могла наигрывать разные мелодии, даже самые сложные, чуть ли не сутки подряд. А здесь упорно не получалось. Девушка винила во всем ветхость несчастного инструмента. Если бы у этого фортепиано была душа, оно бы явно мстило за то, что на нем так долго никто не играл по-настоящему, а только бездумно били по клавишам. Тем не менее, мама всегда с любовью смотрела на старенькое фортепиано и улыбалась, подпирая ладонью щеку. - Когда мы с твоим отцом познакомились, - в очередной раз рассказывала она, суетливо протирая полотенцем лаковую поверхность стола и двигая ближе к Камий большую чашку чая, которую девушка всегда насмешливо называла "ведерком", - а это давно было... Я была чуть моложе тебя. После музыкальной школы я совсем забросила фортепиано, а он меня попросил: одуванчик, научи меня играть. Камий улыбнулась, разглядывая морщинки у уголков глаз Мартины. Было предельно ясно, почему это фортепиано так дорого ее матери. Даже при ремонте этот инструмент не сдвинули с места, оно стояло там уже долгие годы, когда-то собирало десятки слушателей, а теперь едва находило одного-единственного. - Он меня тогда называл "одуванчиком", и мне так не нравилось... – с ласковым, нежно-звонким смехом продолжила мама, поворачивая голову к окну. - Зато теперь тебе нравится, - воскликнула девушка, обхватывая ладонями теплую чашку. - Теперь он не называет меня так. Конечно, спустя столько лет, - мама рассмеялась еще звонче и громче, вновь переводя взгляд на любимую дочку. - И тогда я целую ночь провела, изучая старые тетрадки и вспоминая ноты. А утром научила его играть "Лунную сонату". - Которую он уже забыл! - Камий смешливо наморщила нос. - Ну, он явно не пианист... Раздалась новая волна смеха, на несколько секунд поглотившего тишину комнаты и порядком поднявшего настроение кровных родственниц, которые, отсмеявшись и переглянувшись, сделали по глотку чая и задумались каждая о своем. Солнце заливало светом просторную гостиную, проникая сквозь тонкие полупрозрачные шторы. Пахло свежими персиками и булочками с корицей, которые мама заботливо поставила в духовку, как только девушка позвонила ей и сообщила, что решила приехать в гости. Ветви цветущих яблонь легко стучали в окна, поддаваясь порывам прохладного весеннего ветра. Камий очень любила этот небольшой, но невероятно уютный и родной дом, она обожала в нем все, кроме фортепиано. - Ты никогда не приезжаешь просто так, - заметила Мартина после затянувшейся паузы, обеспокоенно посмотрев на дочь. Та лишь вздохнула и улыбнулась, вытягивая ноги под столом. Горячий чай был слишком крепким, и мама опять забыла, что Камий с недавних пор твердо решила отказаться от напитков с сахаром. - Мам, все хорошо, - просто и мягко ответила блондинка. Вздохнув и поднявшись с кресла, Камий медленно подошла к музыкальному инструменту, прищурилась, будто стараясь рассмотреть за пару лет так и не оттеревшееся пятнышко от кофе на ля второй октавы. И ударила пальцами по желтоватым потрескавшимся клавишам. Мама забралась на кресло с ногами и закатила глаза. - Камий, не обращайся так с инструментом, - с укоризной произнесла она, - ты ведь умеешь играть. Лучше исполни что-нибудь. Например, ту песню, которую ты играла мне в прошлый раз, когда я приезжала в гости, - предложила женщина, хотя она была на сто процентов уверена в том, что дочь откажет ей и поспешит перевести тему на какую-нибудь не связанную с музыкой ерунду. Блондинка кривовато улыбнулась и резко, как-то ломано опустилась на табурет перед фортепиано. Табурет, к слову, был даже немного старше инструмента, но на нем еще можно было сидеть, причем вполне себе удобно, даже не падая. Камий снова пристально всмотрелась в клавиши, в пятнышко от кофе, формой напоминавшее маленькое облачко таким, каким его рисуют трехлетние детишки. Когда-то папа играл здесь Бетховена, а мама наверняка с нежностью смотрела на него и улыбалась. Камий представила себе, как он поворачивал голову и говорил: "Вот так, одуванчик?". И мама отвечала: "Нет, Паскаль, ты снова перепутал. Смотри, как надо". Наверно, она, как и сейчас, легко касалась поочередно ля бемоль, до диез, ми, увлекалась, забывая о том, что за ней следили; а папа, скорее всего, любовался ею, и поэтому забывал, на какие клавиши нажимать. Что уж там, вообще забывал о том, что пытается научиться играть на фортепиано. Он не любил фортепиано, но любил свою наставницу. - Я не буду играть, - тихо произнесла Камий, отворачиваясь к окну. - Как дела у Фабьена? - тут же спросила Мартина, барабаня длинными наманикюренными ногтями по стеклу своей чашки. Блондинка вздрогнула от неожиданности и повернула голову к маме, а потом опустила взгляд. Облизнув губы, она вспомнила, как длинные мужские пальцы играли для нее какую-то простую, ненавязчивую мелодию; как он улыбался, даже не догадываясь, что девушка смотрит на него, не моргая, боясь даже дышать. Он растворялся в музыке, он верил, что слушать надо только с закрытыми глазами, чтобы прочувствовать все до мельчайшей подробности. Камий растворялась в нем. В Фабьене не было ничего особенного, совсем нет. Он совершенно обычно заправлял прядь волос за ухо, когда задумывался, совершенно обычно напевал "Advienne que pourra" каждое утро, распеваясь, совершенно обычно подвозил Камий до дома, когда шел дождь. И играл на ее синтезаторе, когда она приглашала его в гости на час или два, чтобы вслух прочитать сценарий или посмотреть новую серию "Игры престолов". "Я не умею играть", - смеялся он, но быстро подбирал на слух ноты к какой-нибудь песне и что-то наигрывал, вслушиваясь в звучание мелодии. Девушка усаживалась рядом и тихо, с улыбкой подыгрывала ему, заливаясь румянцем каждый раз, когда их пальцы соприкасались. Фабьен, казалось, совсем этого не замечал и иногда даже клал ладонь Камий поверх своей, чтобы она показала ему, какое сочетание клавиш будет хорошо звучать. Задерживая дыхание, блондинка исполняла его просьбу, и тогда он благодарно кивал, улыбался еще шире и продолжал играть сам. Камий постоянно молчала, когда оставалась с ним наедине. Он не называл ее "одуванчиком", не гладил ее по волосам и не целовал в щеку на прощание. Он не писал ей "доброй ночи" перед сном и не звонил без повода. Он не дарил ей цветы и не приглашал в кино. Но он щекотал ее до изнеможения, когда ей было грустно. Он строил смешные рожицы, когда она говорила что-то на камеру. Он, черт возьми, свозил ее в Диснейленд, когда она сказала, что это было бы лучшим подарком на ее день рождения, но никто так и не подарил ей немного детства. - Мам, - хрипло произнесла Камий после нескольких минут молчания. Она безуспешно попыталась вспомнить, как начинается "Лунная соната", и тихо, не хлопая, закрыла крышку инструмента. - Мам, я же люблю его. Мартина медленно кивнула и поставила чашку чая на стол. Она подошла к дочери, поцеловала ее в макушку, крепко прижимая к себе. Камий на мгновение закрыла рот ладонью, коснулась пальцами маминых рук и вопросительно посмотрела на нее. - Мам, что мне делать? Они молча считали про себя, через сколько секунд Камий расплачется. Раз - ля бемоль, два - до диез, три - ми...