"Миссис Рочестер"

И мы уехали. На следующий день мы отправились путешествовать. Я, конечно же, не рассчитывая на большое путешествие, собралась в дорогу быстро, и Эдвард все время тормошил меня, рассказывая, как много он покажет, какие места мечтает посетить и услышать, что я обо всем этом думаю. Все время он пребывал в радостном возбуждении, строя планы, которые у меня, признаться, вызывали смутные подозрения. Но я по большей части помалкивала, слушала его восклицания с большим интересом, а потому не забыла захватить свои краски — если все сложится хорошо, то у меня наверняка найдутся темы для моих этюдов. Итак, в средине июля утром мы выехали и через неделю уже подъезжали к Венеции. Этот волшебный город совершенно покорил меня. Я не уставала восхищаться узенькими улочками, каналами и церквями, которые мы видели. Мне казалось, что не хватит и всей жизни, чтобы зарисовать это великолепие, созданное руками человека. Днями мы бродили по улочкам или катались в гондоле, и я с изумлением рассматривала стены домов и даже целые улицы, уходящие прямо в воду. Мне все это казалось сказкой, невероятной и прекрасной. Дни пролетали так быстро и незаметно, что я совершенно оказалась не готова продолжать наше путешествие. Но уехать из прекрасного города все-таки пришлось, мистер Рочестер уверял, что впереди нас ждали не менее чудесные места. И он оказался прав; Феррара потрясла меня старинным замком, Болонья древнейшим университетом, Флоренция уникальными церквями и базиликами, а Рим, самый восхитительный и прекрасный город на свете, своей неподражаемой историей. Вечный Город поразил и удивил меня. Я мало была знакома с ним и, конечно же, не представляла, насколько прекрасен этот город. Помимо прогулок по улицам и посещений театров, мистер Рочестер много интересовался историей и с увлечением показывал мне развалины Колизея, древние колонны и разрушенные храмы. Казалось, он знал все на свете, и место где был убит Цезарь, и как проходили гладиаторские бои и каким языческим богам молились древние римлянки. Мне оставалось только слушать, смотреть и впитывать все счастье, всю гармонию, что окружала нас. Эта счастье было таким полным и таким ощутимым, что его можно было почти потрогать руками. Однажды под вечер мы возвращались после долгой прогулки и остановились на мосту посмотреть на воды Тибра. После удивительной истории Персефоны и Аида, которую рассказал днем Эдвард, я была задумчива, размышляя о превратностях судьбы, и совершенно рассеянно крутила свое золотое колечко. Мистер Рочестер заметил это и улыбнулся, а я, сняв, решила получше рассмотреть — на внутренней стороне была какая-то надпись, которая вилась по всему ободку кольца. — Что тут написано? — попыталась я в лучах заходящего солнца разобрать непонятные слова. — Сaritas patiens est, — ответил Эдвард, — это латынь. — Что это значит? — «Любовь долготерпит» — фраза из Библии. — Это слова апостола Павла, — поправила я, — очень красивые слова. — Да, красивые, — вздохнув, согласился он. — И главное, очень правильные. Два месяца пролетели совершенно незаметно, и когда мы добрались до Неаполя, мне казалось, я была переполнена впечатлениями. Моя папка уже была набита разными этюдами, которые я торопливо зарисовывала, когда мне выпадала любая возможность взяться за карандаши. А погода, между тем, стояла замечательная, и теплый ветер, залетавший в открытое окно нашей кареты, когда мы двигались дальше, приятно освежал лицо. Конечно, наше путешествие могло быть утомительным, если бы не общество мистер Рочестера, который рассказывал обо всем с неподдельным живым интересом. Его познания поистине были энциклопедическими. Он много знал из истории этой страны, еще больше помнил древних мифов и сказаний, и мне казалось, что я за всю жизнь не узнала столько, сколько за одно это путешествие. Эдвард легко находил темы для разговора и, рассказывая что-то, интересовался моим мнением. Иногда наши взгляды не совпадали, и это заставляло его горячиться, вступая в спор, и надо признать, его аргументы никогда не были лишены здравого смысла, хотя я могла с ним не соглашаться, все равно понимала — доводы он находил очень убедительные. Эдвард планировал к концу сентября добраться до Сицилии, но не успели мы как следует насладиться чудным Неаполем, как однажды утром пришло страшное сообщение. Мы сидели на балконе гостиницы и пили чай. Настроение у меня было превосходное, мы собирались на прогулку, ради которой я надела новое белое платье, купленное в Риме. Принесли почту, и мистер Рочестер, взяв довольно плотный конверт, начал читать, но по мере того, как глаза пробегали строки, брови его хмурились, а лоб прорезала глубокая морщина. — Что-то случилось? — не выдержала я этого мрачного вида. — Да, в Торнфильдхолле был пожар, сгорел дом… — Боже мой, — воскликнула я. — Надеюсь, никто не пострадал? — Пострадал… — хмуро ответил он. — Моя жена… Берта разбилась. — Боже… — Бриггс пишет, что он толком ничего не знает и просит только о моем скорейшем возвращении домой. — Да, разумеется, — пролепетала я, совершенно растерявшись. — Распорядись, пожалуйста, насчет экипажа, — поднялся он из-за стола, — мы сегодня же выезжаем. Уже садясь в карету, Эдвард пожал мою руку и негромко сказал:  — Прости. Мистер Рочестер уехал в Англию сразу же, как только мы добрались до дома, и я осталась совсем одна. Мы договорились, что как только все выяснится, он напишет и по возможности будет держать меня в курсе дел. В нашем маленьком французском доме потянулись долгие осенние дни ожидания, я занималась уроками рисования с господином Дюкре, читала, но все чаще я стала посещать небольшую церковь, что располагалась в трех кварталах от дома. О чем я тогда просила Бога? О чем молилась? Мне казалось, что и не молилась совсем, просто в стенах этой церкви я находила успокоение и, глядя на витражи, впитывая запах свечей, понимала, что Бог не оставит нас. Конечно же, я просила о помощи, о милости и еще чуть-чуть о том, чтобы мистер Рочестер, мой мистер Рочестер, поскорее вернулся. И однажды вечером он вернулся.