***
Пробуждение от кошмара было таким резким и жестоким, что он свесился с края кровати и заблевал весь светлый деревянный пол. По крайней мере, до ковра не долетело. Пришлось бы адски напрячься, чтобы его отчистить. Дурных снов у него не было уже много недель. Доктор Аврелий отметил это как «существенный прогресс» в процессе его восстановления — настолько существенный, что он заработал ему билет домой. Теперь же, всего каких-то пять часов спустя по возвращении, у него уже приключился первый приступ, атака искаженных воспоминаний. Интересно, думал он, что будет теперь дальше, и когда ждать следующего. Вообще-то ему по-любому не стоило удивляться. Не считая Капитолия, ни одно другое место не могло вызвать в нем таких глубоко укорененных воспоминаний, нигде больше не таилось столько подводных камней, которые могли заставить нейронные связи в его мозгу сработать самым неожиданным образом. Когда доктор Аврелий впервые предложил ему сюда вернуться, он даже сам не знал, хочет ли снова очутиться в этом месте. Где его семья превратилась в пепел и обгорелые кости. Где от пекарни остались обугленные руины и куски искореженного металла. Где его имя было названо на Жатве. Дважды. Здесь не было больше ничего и никого, к кому бы он мог вернуться. За исключением одного лишь человека, который, для начала, неизвестно ещё — хотел ли вообще его возвращения. Взгляд упал на телефонный аппарат на прикроватном столике. В темноте он тоже казался искаженным, как и образ того чудовища, которое он только что повидал во сне. Ее голос эхом отдавался в его голове: чистый, невинный, чарующий. Наверно, таким же голосом сирены завлекают тех, кого хотят убить. Он попытался выбросить эту мысль из головы. Но она все еще гремела там, сталкиваясь с другими бессмысленными образами. Помогали только медленные, глубокие вдохи-выдохи с закрытыми глазами. Он чувствовал, как пульс, наконец, замедлился, и адреналин постепенно перестал пульсировать по венам. Когда он вновь открыл глаза, телефон опять выглядел как телефон и ничего больше. Он положил на него руку, пытаясь решить — не слишком ли рано звонить ради утренней сессии с Доктором Аврелием, чтобы убедиться, что сирены были не настоящие. Что голос не может убить. Что Китнисс, поющая Песню долины — не то воспоминание, которого нужно пугаться. Что он принял верное решение, вернувшись сюда. У него стеснило в горле, он судорожно сглотнул и уже было поднял телефонную трубку, но потом, в последнюю секунду, все же положил ее на место. Может быть, ему просто нужно было немного поспать.***
Хеймитч приходил утром, дважды постучался, но, когда Пит ему не открыл, ушел восвояси. Пит выглянул из окна спальни и увидел, как ментор бредет к своему дому, даже не подумав остановиться у дома Китнисс. Интересно, промелькнуло у него в голове, ее вообще кто-нибудь навещает. Но потом он припомнил, что, по словам Хеймитча, Плутарх нанял за ней присматривать Сальную Сэй, и его инстинктивное желание броситься туда и убедиться, что с ней все в порядке, улеглось. Хотя до конца оно его все же никогда не покидало. Во второй половине дня он решил проверить содержимое своей кладовой. Видимо, Сальная Сэй бывала и тут, раз уж здесь оказалось полно припасов: муки, соли, кукурузных хлопьев, постного масла, даже кое-что из излишеств типа ванили и сахарной пудры. В холодильнике отыскались яйца, сливочное масло, молоко. Как будто она знала, что ему тут же захочется что-то испечь. Он приготовил блины, хотя и не нашел к ним сиропа, просто растопил кусочек масла на их еще шкворчащей поверхности, а сверху намазал мед. Стоило ему снова встать, чтобы вымыть посуду, он тут же вздрогнул: нога у него резко дернулась и отозвалась тупой болью. Он уже собирался нагнуться и потрогать голень, которая особенно сильно ныла, когда он вспомнил. Той голени у него вообще больше не было. Опустившись обратно на стул, он потер пластиковую поверхность своего протеза, где все еще пульсировала фантомная боль. За окном на угольного цвета небе клубились темные облака, и вдруг он понял: там собирался дождь.***
Он не был в лесу со времени тренировок перед Квартальной Бойней.* Китнисс как-то после обеда привела его сюда, вручила ему лук, который некогда сделал для нее отец, и велела ему целиться в древесный ствол. Он на удивление быстро этому научился, но вообще-то стрелять в неподвижную мишень было совсем и несложно. Видимо, в этом лесу Сноу не стал рассовывать свои камеры. Ему не показывали никаких записей этого момента, и у него до сих пор отчего-то сохранились истинные воспоминания о том, как все здесь было. Ему как-то удалось уберечь их от яда ос-убийц. Земля была все еще влажной после вчерашнего дождя, и в воздухе парил тот прелый аромат, от которого у него всегда крутило желудок. Но он все равно побрел в самую глушь, утопая в грязи и с усилием катя тачку по кочкам, камням и буеракам. В конце концов, он все же различил издали этот ярко-желтый цвет. Все окрестные кусты были усеяны тем ярко-желтым. У него не было полной уверенности, что они все еще там растут. Лишь смутное воспоминание о том, как Китнисс их ему показывала — может, чтобы он их нарисовал в ее старинной книге про растения? ** Это было такое сладкое воспоминание, что он на миг в нем усомнился, но он вновь и вновь прокручивал его в голове и не мог обнаружить в нем ничего сияющего. Но он все помнил верно. И первоцветы* все еще росли там. Выкапывая их, он испытал чувство вины. Как будто совершал над ними акт насилия. Но ей они понравятся. Во всяком случае, он надеялся на это. Они будут напоминать о ней, ну, а потом, может быть, в конце концов, напомнят ей и о нем. И может быть однажды, когда она на него взглянет, она сможет оставить в прошлом всю боль, что он ей причинил. Простить его за то, что он не дал ей покончить с жизнью. За то, что он был таким ужасным эгоистом и жаждал, чтобы она была жива. Была бы здесь. С ним. Снова полил дождь, превращая лесной покров в жирную грязь. Она налипла на колени его брюк, забралась под ногти. Просочилась сквозь его одежду, так что он задрожал от холода. В ноге снова гнездились фантомные боли. Огрызки памяти о боли настоящей. Но когда он выкопал все кусты и погрузил их в тачку, он уже знал, что наконец готов снова ее увидеть, встретиться с ней лицом к лицу. * первоцветы — англ primrose