Я соглашаюсь на счастье

Меня это преследовало. Разные грани и границы разных жизней. Но одно и то же случалось неизменно… Я смотрел на женщину, и поверить ее словам не мог. И она, и она тоже. Это повторялось снова. Моя любовь, мой шанс. Что жена знала обо мне? Мне кажется, что люди, коснувшись друг друга, уже знают все. Мне казалось, что если ты просыпаешься на одной подушке с женщиной, щека к щеке, это уже максимум возможного. Доверия, принятия и правды. - Я не могу так, - жена закурила прямо на кухне, хотя знала, что я этого не люблю. – Я не могу так. Твоя служба. Твои исчезновения. Две, три недели, и я не знаю, где ты и что с тобой. Потом оказывается – госпиталь. Я не хочу торчать в огороде твоей мамы. Я хочу в Таиланд. Я подписывала, да. О неразглашении, о невыезде. Я развожусь, хватит с меня. Развод – это новое, что-то придуманное людьми. Как будто разводом можно переиначить то, что было прожито вдвоем. Как будто развод делает память прозрачной и незначимой, но ведь она остается плотной и стучит живым пульсом. Я стоял молча, вытянувшись. Да, руки мои в мозолях, и мой запах оружия и непокоя. Десять минут под горячим душем и все равно - порох и сталь, и тренировочная резина. И брился я с трудом, задевая неровные перепаханные шрамы на щеке. Хороший достаток дает эта работа. Но и требует немало. Когда мы женились, подписала бумаги. Она знала, что в Италию, к сестре, сможет уехать только через полгода. Даже после развода. Я стоял молча. Молчал стоя. - Ты не будешь возражать, а? Мы будем прилетать, видеться. Ты будешь наблюдать, как растет дочь. Я зажмурился. Так сильно, чтобы стало больно глазам. - Я не буду. Под закрытыми веками заплясали сполохи, и время повернулось вокруг меня огромным механизмом вселенских часов. Теперь я был князем; и, являясь князем Валахии, водил войска в бой. Сражение с турками кончилось плачевно. Я попал в плен, и выбирался из смрадных стран с непроизносимыми именами, как нищий тать, слоняясь вдоль дорог. Накрест рубленная рана обезобразила мое лицо, почти уничтожив скулу. Я исхудал, сделавшись похожим на колодезный журавль. Но это был я. И я шел городом, едва переставляя ноги, городом, который много раз проезжал на сером в яблоках коне, крытом, до самого мощения площадей, багряным бархатом. Жену я нашел не дома, а на подворье моего кузена, князя Тедоша. Я кричал, что это я, но ни одной вещи не осталось у меня, а ликом и телом я и впрямь изменился. Жена моя, удерживая у юбок дочь, долго вглядывалась в уцелевший глаз, и, наконец, сказала: - Это не мой господарь. Мой господарь пал в битве с османами, и мне доставили его перерубленный палаш и кольцо с печаткой, когда обменивались пленными. И я видел - что она узнала. И я склонил голову. Молчал стоя. И теперь котурны топтали пыльную азиатскую степь. Я шел за Александром и вез с собой в обозе тонкую сирийку, сделавшуюся моей путеводной звездой. Великий македонец спас меня от зверя, когда лев уже глодал мое лицо. Уродство не помешало мне сделаться одним из командиров его армии, и воины мои дрались, как львы, глодая врага. И я был царём одной из завоеванных Александром провинций и готов был оставить войско своего полководца, сделавшись отцом народа. Но битвы влекли меня более дворцовых церемоний. Империя Александра дрожала, как громадный дуб, вцепившийся в камни у самого моря, рвущего волны бурями и сотрясающего твердь. И я вступал в новые битвы, всегда помня о своей звезде, ожидавшей меня в моем царстве. Но гонец принес весть – местные сатрапы, увидав ослабление правящей длани и посмотрев в спины легионеров Македонца, подняли восстание. Моя сирийка была распята на вратах дворца, и ребенок прибит мечом к чреву ее. И я склонил голову, взывая к тому льву, что не перекусил мне шею, когда мог. Молчал стоя. Больно зажмурившись, я снова оказался на диване. В неправильном месте и неправильном мире, где я должен был подумать. Молча. Через мою ногу была перекинута нога девушки, и я вцепился в ее колено, как-будто в этом касании была моя последняя и единственная надежда. Внутри себя, за створками моих век, я, король, шел в бой, и под мечами моими падали разрубленные мерзкие твари, орки, которым никогда и никак не очеловечиться и не достичь ни единого луча света. Я презирал их всех, и лишь иногда жалел за то искажение, которому подверглись светлейшие эльфы, чтобы дать начало рода этой швали. Черная кровь заливала мои парчовые одежды, и рядом со мной свистели мечи супруги. Я убивал врагов, но я видел, как угловатая секира входит в плоть моей ненаглядной. В отчаянии я кричал, прорубая путь к ней, но глубокая рана уже была нанесена. И я провожал ее в Гавани к сияющему белым светом кораблю. Рана не дала ей оправиться, и скорые роды довершили дело. Я прощался с ней и с новорожденной дочкой, еще не зная, каким мучительным будет мой путь через время, через чужие миры. «Обещай, что станешь счастлив», - сказала она. И я склонил голову, зажмурившись. Я не стоял молча. Я пообещал. Я солгал ей. Я не давал себе никакого шанса на счастье и я понимал, что все эти узлы на спирали времен и ликов разных народов - моих собственных рук дело. Из жизни в жизнь я делал так. И теперь, обняв ладонями ногу девушки, я дышал тяжело и с трудом, так как мне предстояло сделать выбор. На веках моих изнутри полыхали грани вечной жизни эльфа, которая перетекала из мира в мир, из пространства в пространство. Моя вечная жизнь, которую я проживал, нарушая слово, данное супруге. Иногда вечность течет так - прорастая во времена, веткой протыкая пространство и складки мира. Надежда хлестала меня. Так больно. И боль, ставшая единственной сутью изорванной судьбы, таяла, уходила. Как выходит из жил яд. И я плотно стискивал веки, склоняя голову перед данным мною словом, не только смиряясь, но соглашаясь. Соглашаясь на счастье.