вырастай из своей брони.

Эрза с рождения выведена в клеймо: кровь от крови оружия, дитя, наречённое искрами наковальни — кузнецова дочь. И ей не давали права выбора на дорогу: или сердце в горячую наковальню, или в ладонь рукоять меча. И она, от самой первой своей весны рожденная со сталецветами в волосах, расцветала в кузнице — точно так, как любое оружие из-под рук отца, становилась остра, ослепительна и смертельна. Она была будто собрана по частям, в ней находилась и гибкость рапиры, и сила меча, и стать копий. Эрза в человечью плоть будто бы выплавлена металлом. И она из двух проторённых пред ней дорог выбрала ту, для которой и рождена — у отца по жилам стекало, кипя, железо, у неё под рукою оно оживает и дребезжит. Эрза-мечница говорит со своим оружием на одном языке, живет в одном ритме с ним. Но у лучшего из рыцарей кроме тысячи острых лезвий быть должен щит, без которого битвы не видеть вовсе. Эрза ему предпочла доспехи: изящней, прочнее, легче. И лучше для этой брони не нашлось металла, чем тот, что течёт в ней, перемешанный с кровью напополам. Эрза переплавляет любую свою боль в силу, Эрза переплавляет себя в сталь и куёт латы, которые от начала срастались с её кожей. Она говорит, что защищает себя от клинков мира, от новых ран, но сама себе строит камеру заточений. Она хочет стать сильнее и потому видит единственный путь: прятать бреши и слабости, прикрывать спину. Она запирает своё рыдающее сердце в броневую клеть. Ей кажется: так оно не сотрется в пыль, не истечёт кровью в бесконечной цепи ударов о рёбра-лезвия. Ей кажется: так оно сможет остаться целым. Живым. Ей кажется. В тени воронёной стали, в её опеке, заплетённое в тугой кокон, сердце сжимается в чёрный густой комок, прорастает иглами, ссыхается в прах-порох — замеревшая разрывная мина. Глухой её рокот Эрза замечает лишь тогда, когда на доспехах уже проступают бреши, пробитые с внутренней стороны: угольные шипы вдруг растут наружу. Для неё это самый больной удар, пораженье, почти смерть. Мир в глазах выцветает под белое полотно. Проступает поверх тёмной гарью истина: её дикое сердце, веками скрываемое в броне, теперь и само поросло железом. Стучит, будто ударяет в её разжелезенную грудину с внутренней стороны — Эрза видит, как с каждым ударом трещит броня и летят искры; она узнает в этих рваных ритмах удары меча о меч, клинковый скрежет. Кажется, чувствует, как хлещет волной по рукам отдача — ударов эхо. Сильнее, на самом деле. И много громче. Как… бомба? И таймер летит к нулю. Предельно ясно: крепость сердечных стенок уже не имеет нужды в проверке — вместо горячей плоти мечница ощущает в себе то ли разрывную пулю, то ли пушечное ядро: полумёртвый ком крови, пороха и металла. Она так надеялась сохранить его, что сама почти придушила. Теперь лишь одно важно: вернуть свет. Или стать им самой на последнем вздохе — взорваться, слетев в пыль, оставшись лишь дымом и вспышкой пламени. Этого Эрзе хочется меньше всего. От той минуты, пока она думает, дышит, спит, набитая порохом мышца-сердце скребётся в реберный ряд, отсчитывает удары. И никто не знает, когда рванет. Чтобы взрыва не было, нужно сорвать доспех, насмерть вплавленный в кожу её со всех боков. Это — самое сложное. Годы и годы Эрза точила с себя броню, закрывала металлом разрывы костей и плоти, срасталась с ним. Теперь ей медленно, осторожно и столь же долго идти назад: она разоружается, снимает наплечники, наручи, от себя отдирает нагрудный пласт — года проходят. У Эрзы внутри тихо тикает таймер сердца-бомбы. Снаружи вокруг неё часовых механизмов — тысячи, она который год засыпает и просыпается, стоя на минном поле. Она — отличный воин, но смертельно плохой сапер. Кругом — трупы, снаряды, воронки взрывов. Эрза учится выживать в урагановой сердцевине и усмирять себя. И отчаянно пытается делать только правильный выбор — всегда. Когда она ошибается, нож разрезает красный провод взамен синего. И за каждый промах в её доспехе дыра-котлован, промах, и её тело — измочаленный взрывом осколок плоти. Приходит секунда, к которой Эрза ни от кого не думает защищаться, кроме себя самой: ей нечем, брони нет. Её сердце истерзано тоской и мраком, она сама этим сердцем загнана в тёмный угол. Остаётся последний шаг: разорвать цепь, разомкнуть круг. Перерезать провод. И в глазах у мечницы так вдруг черно, словно под веки течёт смола. Она из своей груди наощупь вырывает тоненький проводок, который жжёт пальцы. Таймер стихает, тьма отступает, провод в её руке. Он на просвет красный. Такой же красный, как её руки, измазанные в крови. Как огонь, в котором она сгорит. Как она сама. Эрза готовится умирать. Ждёт. И смерть не приходит к ней сотней взрывов пороха под ребром — смерть вообще не приходит к ней, сколько бы не ждала. Солнце втекает в брешь на её груди и плещется тёплым светом. Сердце заводится с новой силой, будто оно живое. Мир отдаёт ей второй шанс, и Эрза идёт в бой. Единственная поправка: доспех — прочь.