Часть 1
30 июля 2015 г. в 12:02
Я открываю глаза, когда первые лучи солнца показываются из-за горизонта. Быстро поднимаюсь с кровати и, стараясь не разбудить Лилиан, тихо крадусь к комоду, где лежит моя рабочая одежда. Надеваю тёплый старый костюм и выхожу из комнаты. Снимаю с вешалки охотничью куртку и опускаюсь на низенький стульчик Прим, чтобы натянуть сапоги.
– Папа.
Поднимаю голову и с удивлением смотрю на маленькую фигурку в дверном проёме детской.
– Китнисс, ты почему не спишь?
Она сердито трёт глаза кулачками.
– Я не хочу.
– Возвращайся в кровать, милая. Ещё совсем рано.
– Но ведь ты уходишь. – её губки обиженно сжимаются.
Я опускаюсь на колени и раскрываю объятия. Немного помедлив, Китнисс подходит и кладёт голову мне на плечо.
– Давай отнесу тебя в кроватку, – целую её в лоб. – Мне нужно идти, пока ещё не наступило утро. Обещаю, я скоро вернусь.
– Ты идёшь в лес?
- Почему ты так решила?
– Видела, как ты уходил в прошлый раз, – серые глаза дочки хитро блестят. – Я тоже хочу в лес.
Отрицательно качаю головой.
– Нет, малышка. Ты же знаешь, что туда нельзя.
– Но ведь ты идёшь!
Я легонько щёлкаю её по носу.
– А я не беру с собой маленьких шпионок, которые лезут в дела взрослых и просят о том, о чём нельзя.
Китнисс выпрямляется и смотрит мне прямо в глаза.
– Возьми меня собой, ну пожалуйста. Я никому не расскажу. Никогда-никогда. Мне правда очень хочется пойти.
На раздумья уходит несколько мгновений. Я привык рисковать, зная, что если меня поймают на запретной территории леса, вина в этом будет только моя, и отвечать перед законом буду я один. Другое дело оказаться пойманным с кем-то - тогда в дополнение к очевидной вине за нарушение границы Дистрикта мне прибавят ещё и вину за пропаганду неподчинения властям и подстрекательство к мятежу. Потом я отталкиваю от себя эти мысли и отгоняю мрачные образы. За многие года я ни разу не попался миротворцам, да и вообще сами они предпочитают делать вид, что не знают, откуда берётся дичь, которую я частенько им же и продаю. Так что я почти ничем не рискую. Тем более, мне самому хотелось когда-нибудь показать детям тот мир, который лежит за пределами владений Капитолия.
Я откидываю со лба Китнисс непослушную прядь волос.
– Обещай, что оденешься быстро.
Её лицо озаряет улыбка, и она крепко обнимает меня.
– Я сейчас!
Несколько минут уходит на то, чтобы помочь дочке тепло одеться, потом я натягиваю на её русую головку вязаную шапку, и вместе мы выскальзываем за дверь.
Наш дом стоит почти на окраине Дистрикта, в районе, прозванном Шлак. Чтобы попасть в лес, нужно пройти несколько домов и Луговину - заброшенный пустырь. За ней - высокий сетчатый забор с витками колючей проволоки поверху. Я иду быстро, и Китнисс торопливо переставляет ножки, чтобы поспеть за мной. У самого забора мы останавливаемся, и я прикладываю палец к губам. Несколько секунд мы слушаем тишину, а потом я поворачиваюсь к дочке.
– Что ты слышишь?
– Ничего.
– Вот именно, – я улыбаюсь. – Миротворцы внушают нам, что забор под напряжением круглые сутки, – протягиваю руку и сжимаю тонкий провод, – но это не так.
Удивление мелькает в серых глазах, и её тонкие пальчики тянутся вперёд, чтобы дотронуться до провода.
– Не бойся, - подбадриваю я, - просто всегда прислушивайся, не бежит ли ток. Обычно его включают только вечером, а до этого времени можно улизнуть.
– Они включают ток, потому что боятся диких зверей?
– Нет, не зверей, - я качаю головой, - они боятся нас. Боятся, что мы убежим, потому что там, за этим забором есть кое-что, чего Капитолий страшится больше всего на свете.
– Что же это? – Китнисс хмурится.
– Свобода. Она даёт людям право делать всё, что захочется, – я раздвигаю проводки и перелезаю на другую сторону. – Пойдём. Я покажу тебе.
Китнисс храбро хватается руками за проволоку и, в точности повторяя мои движения, проскальзывает за ограду.
Я поправляю на ней чуть съехавшую шапку.
– Ну что, готова?
Дочка серьёзно кивает и крепко сжимает мою руку своими маленькими пальчиками.
Мы идём к огромному старому дубу, что растет чуть вдалеке от забора. Из его дупла я достаю припрятанные лук и колчан со стрелами, и Китнисс с восхищением наблюдает за мной.
– Знаешь, что это? – я закидываю колчан на плечо.
– Лук и стрелы, – шепчет она. – Оружие.
– И ты знаешь, что со мной сделают, если узнают, что оно у меня есть?
Китнисс закусывает губу.
– Тебя арестуют.
– Нет, милая, казнят. За подстрекательство к мятежу. Ты понимаешь, что это значит?
Она кивает с такой серьёзностью, словно ей не шесть лет, а гораздо больше.
– Я никому не скажу.
– Ты умница, – я ободряюще улыбаюсь. – Оружие может напугать тебя, когда ты увидишь его в действии, но...
– Я не боюсь.
Я смотрю на свою дочь, пытаясь отыскать малейшее сомнение в её глазах. Но не нахожу его.
– Нет. Конечно ты не боишься, – крепко сжимаю её плечо. – Ты моя храбрая девочка. Пойдём.
Холодный и прозрачный октябрьский воздух наполняет нас свежестью, и мы дышим полной грудью, прогоняя из лёгких пыль Шлака. Опавшая листва совсем отсырела и не шуршит под ногами, наши шаги тонут в ней, и ничто не нарушает утренней тишины. Мы идём примерно полчаса, пока не заходим в самую чащу леса, и впереди на открытой полянке я наконец-то замечаю дикого кролика, мирно жующего жухлую траву. Осторожно вынимаю стрелу из колчана и заряжаю лук.
– Теперь смотри, – шепчу я дочери и сосредотачиваюсь на выстреле.
Натягиваю тетиву и, прицелившись, стреляю. Стрела попадает в цель, и я поворачиваюсь к Китнисс.
– Видишь? Сегодня мы точно не ляжем спать голодными.
Она кивает и следом за мной идёт к кролику. Я складываю тушку в мешок и взвешиваю его на руке.
– Не очень тяжелый. Хочешь понести?
Дочка с готовностью протягивает руку, и я отдаю ей мешок. Она покрепче обхватывает его и первой устремляется дальше в лес.
Через несколько часов мешок тяжелеет от дичи, и я уже сам несу его. Мы присаживаемся отдохнуть у старой заброшенной хижины лесника, и я вынимаю из кармана кусок хлеба, завернутого в платок, делю его напополам и протягиваю Китнисс.
– Спасибо,– она с аппетитом вгрызается в твердую корочку. – А когда у нас будут деньги, чтобы купить свежий хлеб?
Я открываю мешок.
– Посмотри сюда. Что у нас здесь?
– Два кролика и три белки.
– А я вижу кое-что другое. Например, свежую буханку хлеба, пинту молока, соль, коробку спичек. Мы обменяем дичь на всё это.
– И не оставим ничего себе? – вздыхает Китнисс.
Я хитро улыбаюсь.
– Думаю, одного кролика мы можем оставить. Мама отлично его приготовит. Что скажешь?
Её лицо озаряется улыбкой, и я наклоняюсь и целую её в кончик носа. Китнисс довольно жмурится и боком прижимается ко мне.
– Ты ещё не устала?
– Нет, папа. Нам нужно возвращаться?
– Да, но думаю, ничего страшного не случится, если мы немного задержимся и я покажу тебе ещё одно место. Здесь недалеко.
Она быстро доедает хлеб и с готовностью поднимается на ноги.
– Что за место?
– Идём, тебе понравится.
Я веду её за собой по знакомой тропинке, и, наконец, мы выходим на высокий уступ, внизу которого расстилается большое озеро.
– Ух ты! – Китнисс восхищённо прижимает руки к груди. – Как красиво!
– Летом здесь ещё лучше, – я приобнимаю её за плечи. – Обещаю, как только придёт тепло, я научу тебя плавать.
– Здесь? – в её глазах радостное предвкушение.
Киваю в ответ, и она заливисто смеётся. Потом сбрасывает мою руку и пускается в пляс. Я тоже смеюсь, наблюдая, как кружится в танце моя маленькая дочурка, здесь, в самом центре леса, свободного от власти Капитолия.
Закружившись, Китнисс со смехом плюхается коленями на траву.
– Здесь настоящая долина. Как в песне! – и она тоненьким голоском запевает «Песнь долины»:
Там внизу, в долине глубокой,
Где часто играют дети,
Прислушайся к эху их голосов,
И ты услышишь – поёт ветер.
Я улыбаюсь ей и замираю, потому что знаю, что произойдет дальше. И не ошибаюсь. Мелодичный свист, как две капли воды похожий на «Песнь долины», вдруг раздается сверху и звонкими переливами разносится по всей чаще. Китнисс перестает петь и удивлённо оборачивается ко мне.
– Что это, папа?
– Это певчие птички. Сойки-пересмешницы.
– Но я никогда не слышала ничего подобного! Как они это делают?
Я подхожу поближе к дочери и присаживаюсь на листву рядом с ней.
– В Тёмные времена учёные в Капитолии создали переродков – соек-говорунов. Эти птицы могли запоминать человеческую речь и воспроизводить её. Их отправляли в наши леса, где скрывались враги Капитолия, там говоруны слушали разговоры, а потом возвращались в специальные центры, где учёные записывали всё, что они рассказывали. С течением времени этот вид должен был погибнуть, потому что среди них были одни самцы. Но они нашли себе подружек, лесных пересмешниц. И теперь в наших лесах живут их детки- сойки-пересмешницы. Живут вопреки желанию Капитолия, ведь никто и не предполагал, что говоруны найдут способ продолжить свой род.
– Сойки-пересмешницы умеют повторять слова? – Китнисс поднимает голову, чтобы разглядеть птиц.
– Нет, только песни. В основном простенькие мелодии, вроде «Песни долины».
Китнисс поворачивается ко мне, и я вижу, как оживлённо блестят её глаза.
– Спой что-нибудь! Я хочу послушать.
Несколько секунд я молчу, пытаясь вспомнить что-нибудь, незнакомое дочери, и внезапно на ум приходит старинная песня, которую уже давно никто не поёт, но которую, я уверен, до сих помнят многие жители нашего Дистрикта.
Вздыхаю, потому что мне всегда тяжело петь её, и негромко начинаю:
В полночь, в полночь приходи, к дубу у реки,
Где вздернули парня, убившего троих.
Странные вещи случаются порой,
Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?
Сойки молчат, запоминая незнакомую мелодию, и я пою второй и третий куплеты:
В полночь, в полночь приходи, к дубу у реки,
Где мертвец своей милой кричал: «Беги!»
Странные вещи случаются порой,
Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?
В полночь, в полночь приходи, к дубу у реки,
Видишь, как свободу получают бедняки?
Странные вещи случаются порой,
Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?
Сойки ждут продолжения, а я оглядываюсь на Китнисс. Не напугала ли её песня? Но девочка не кажется испуганной, а только задумчивой.
В полночь, в полночь приходи, к дубу у реки,
И надень на шею ожерелье из пеньки.
Странные вещи случаются порой,
Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?
Несколько секунд сойки хранят тишину, а потом моя песня разливается по всему лесу, подхваченная десятками птичьих голосов, и я сам благоговейно замолкаю, боясь нарушить это удивительное звучание.
Китнисс в изумлении открывает рот и вертит головой по сторонам, наблюдая за чёрно-белыми птицами, перепрыгивающими с ветки на ветку.
– Папа, я никогда в жизни не слышала ничего чудеснее, – её голос дрожит от восторга. – А песня! Почему ты раньше никогда не пел её?
Я подавляю глубокий вздох.
– Нам запрещают.
– Что за глупости! – девочка хмурится. – Это всего лишь песня!
– Песня может быть опасна, как это лук в моих руках, дочка. Обещай, что не станешь петь её на улице.
Я вижу, что запрет обижает её, но всё-таки она кивает с серьёзным лицом.
– Обещаю, папа.
– Пойдем, нам пора домой, – я протягиваю руку, и она крепко сжимает её.
Несколько минут мы идём в молчании, но вдруг Китнисс останавливается и в нерешительности смотрит на меня.
– Что случилось, милая?
– Можно я пойду с тобой в следующий раз?
Мои губы сами собой растягиваются в улыбке.
– В следующий раз, а потом снова и снова. С сегодняшнего дня и всегда.
– И ты научишь меня стрелять? – она недоверчиво прищуривается.
– Я сделаю тебе твой собственный лук, научу стрелять, рыбачить, и плавать. Покажу, какие ягоды съедобны, а какие - ядовиты. Научу всему, что знаю сам. И что самое главное, - я кладу руки ей на плечи, - научу всем песням, которые мы можем петь здесь, в лесу, не боясь, что нас услышат.
Китнисс молчит, но в её глазах такая благодарность и обожание, что слова излишни. Крепко прижимаю её к себе, и чувствую, как её маленькие ручки обвивают меня крепким кольцом.
Пусть моя девочка ещё совсем мала, но зато она не по годам умна и сообразительна. Я могу довериться Китнисс, и с ней все мои секреты будут в безопасности. Мы живём в жестоком мире, но я уверен, что если когда-нибудь власть Капитолия пошатнётся, я и мои дети плечом к плечу встанем рядом с теми, кто будет сражаться за свободу до последней капли крови. Потому что даже сейчас я вижу, какой сильной и смелой будет моя старшая дочь, и надеюсь, что смогу воспитать Прим похожей на неё.
И я точно знаю, что однажды смогу гордиться ими обеими.