История о малютке Бесс

По небу лилось горькое, грязно-розовое вино заката. Оно стекало по пальцам малютки Бесс, точно она была не малюткой Бесс, а какой-нибудь красоткой Бесс — одной из тех, кто каждый день надевает новое шелковое платье и идет плясать с красавчиками-джентльменами в щегольских фраках, а они угощают ее сладким, хмельным напитком. Но правда была в том, что она — малютка Бесс. Чернокожая девушка четырнадцати лет. Рабыня мистера Уолкера, владельца хлопковых плантаций в одном из проклятых южных штатов Америки. И сейчас она стоит в ряду таких же рабынь и рабов, как она сама, и чуть покачивается от усталости. За плечами остался долгий и жаркий день, такой же, как и все остальные. Она собирала хлопок: он мягкий, но когда касаешься его в стотысячный раз за последние два часа, подушечки пальцев, хоть и огрубели за два года работы на плантации, начинают немилосердно ныть; она слышала щелчки кнута и крики рабов, эти звуки всегда идут бок о бок: щелчок — и вопль, щелчок — и вопль; она кричала сама, когда кнут проходился по ее узкой спине, и на темной коже взбухали алые реки, но тут же упрямо закусывала губы, жмурилась до цветных пятен перед глазами и медленно, с трудом поднималась на ноги. Не встанешь — получишь еще больше, таков закон господина Уолкера. В общем-то, ничего особенного. Такой же день, как все остальные, вот только... У малютки Бесс начались первые в ее жизни кровотечения. Ее разлучили с матерью, когда она была еще совсем-совсем малюткой. Все, что Бесс помнила о ней, так это то, что она была красива, но все матери в воспоминаниях одиноких детей непременно красивы и ласковы. Мама рассказывала ей сказки и пела колыбельные, и Бесс даже помнила одну строчку из ее любимой песенки: «Мой лучик солнца...», но она уж точно не рассказывала малышке ни о чем, связанным с отношениями мужчины и женщины. Бесс знала, что если мужчина немного попыхтит над женщиной, то потом у нее может родиться ребеночек, и этого нельзя допускать ни в коем случае. Еще Бесс знала, что ребеночек рождается из животика. Но о кровотечениях она не знала ничего. Женщинам, что жили с ней в одном бараке (господин Уолкер, конечно, не стал тратиться на отдельный барак для мужчин и женщин, ведь у его собственности нет пола; это, конечно, ничуть не мешало ему брать некоторую «бесполую», но грудастую и еще хранящую свою красоту собственность к себе на ночь), было не до объяснений с какой-то девчонкой, и потому, когда утром Бесс проснулась от неприятного ощущения между ног — ей пришлось поспешно зажимать себе рот ладонью, чтобы не перебудить весь барак испуганным воплем. Девочку трясло от страха. По ее ногам текла кровь, живот сводило незнакомой, тянущей, сильной болью, она могла умереть, она наверняка умрет! ...но работу это не отменяло. Сунув меж ног оторванную от юбки ткань, Бесс побежала в поле. Весь день боль только усиливалась. Ощущения между ног сильно отвлекали, от тряпки вскоре начал исходить ужасный, просто тошнотворный запах, девочку тошнило... И теперь она с ужасом ждала момента, когда надсмотрщик Билли назовет ее имя и скажет, сколько фунтов хлопка она собрала сегодня. «Каждый ниггер, — говорил им самолично господин Уолкер, с улыбкой постукивая по запястью футляром для своих очков, — должен собирать не менее двухсот фунтов хлопка в день. Иначе это очень плохой ниггер. А вы знаете, что я делаю с очень плохими ниггерами?» За плечом у него покачивалось чье-то тело, похожее на вонючий мешок с дерьмом. Язык висельника вывалился наружу, и его обсадили мухи. — Бесс... сто двенадцать фунтов, — спокойно проговорил Билли. — Очень плохо, Бесс. Сначала, когда Бесс только-только попала к господину Уолкеру, Билли не показался ей жестоким. Он никогда не выходил из себя и никогда не бил ниггеров на плантации, предоставляя эту работу другому надсмотрщику, Грегори. Иногда он даже позволял старикам отдохнуть больше всех остальных во время обеда. Правда, потом Грегори гнал их на плантацию кнутом, и многие старики умирали по дороге, забитые насмерть, но все же... все же... Бесс поняла, насколько сильно заблуждается, когда увидела, как господин Уолкер приказал Билли привязать какого-то парня к столбу и всыпать ему пятьсот плетей. Билли брызгал слюной и взвизгивал от удовольствия, как бешеная собака, и глаза у него наливались кровью. После он весь день был благодушен и добр и покачивался, точно пьяный. Он был тихий и спокойный, этот добрый дядюшка Билли. Не чувствуя под собой ног — только корочку на внутренней стороне бедра; боже, как же противно от нее, должно быть, пахнет... — Бесс шагнула вперед. Бессмысленный взгляд уставился в стену напротив. Ее по-прежнему шатало от усталости, плотная пелена застилала взор. То, что сейчас произойдет, она почти не осознавала. Кажется, ее должны повесить... Да нет, не может быть. Наверняка господин Уолкер просто запугивает их, чтобы лучше работали. Вешать... это же просто глупо, жестоко... это... нельзя. Господин Уолкер просто пошутил тогда. Да, да, точно, просто пошутил.... Черные глаза девочки расширились от ужаса, когда Билли схватил ее за запястье и потащил прочь. Кажется, кто-то сочувственно посмотрел ей вслед, но остальные продолжили безжизненно глядеть в стену. Ничего сверхъестественного не происходило. Слабая от ужаса и усталости прошедшего дня, Бесс пыталась упираться в землю пятками, даже один раз ударила Билли слабым, не желающим даже сжиматься до конца кулачком из намозоленных пальцев в плечо. Напрасно: Билли это разозлило. Мозолистая рука схватила ее узкое запястье и тряхнула так, что голова девочки бессильно мотнулась туда-назад. На глаза упала вьющаяся черная прядь и тут же прилипла ко лбу, покрытому холодной испариной. Из-за блестящей проволоки волос на Билли смотрели затравленные глаза тигренка. Истощенного, запуганного щелчками кнута, выращенного в неволе, испуганного тигренка. — Ты еще сопротивляться мне будешь, черная шлюха?! — багрянец заката лился на него сверху, словно кто-то расшиб ему лоб. Какие сладкие мечты. — Заткнись, или я выпущу твои вонючие кишки! — брызнуло пенистой слюной. — Пошла! Пошла! Бесс крупно вздрагивала всем телом, но покорно шла дальше. Казалось, ее ловкие, мускулистые ноги заменили на деревянные палки, кое-как скрепленные в коленном суставе. Позади слышалось пыхтение Билли, казалось, Бесс могла наяву увидеть его багровое лицо перед собой. Послышался шелест... девочка бросила взгляд через плечо. На руках у Билли покачивалась веревка. Толстая, крепкая... такая способна переломить шею здоровому, крепкому мужчине, и он умрет быстро. А она?.. Бесс была легкой и худенькой. Она будет задыхаться долго... — Ты еще и рыдать здесь будешь?! — от толчка в спину кнутовищем она едва не упала. — Топай! Или мне позвать Грегори? — похабная ухмылочка скривила его губы. — Он, знаешь ли, любит поразвлечься с хорошенькими черными потаскушками. У тебя, правда, ни сисек, ни жопы, но... Бесс всхлипнула. — Нет, нет, не надо Грегори, — залепетала дрожащим голосом, торопливо размазывая слезы по лицу. — Я иду... иду... Лучше одна петля, чем петля и изнасилование. Закат отгорал, и лишь последние багряные зарницы освещали старину Джо, доброго друга всех местных ниггеров. Стариной Джо они называли большой развесистый вяз. Нижняя ветка у него успела провиснуть под тяжестью множества тел: здесь вешал своих ниггеров еще отец господина Уолкера, а до него — его отец, и его отец, и его... хрупкое тело Бесс не покажется старине Джо слишком тяжелым. В темноте блестели сальные губы и темные глаза дядюшки Билли. Веревка, накинутая ей на шею, казалась Бесс самым тяжелым, что ей доводилось поднимать за всю свою жизнь. А потом она услышала уверенные шаги.

***

— ...Фрейя подняла глаза и увидела на радужном мосту Биврёсте, прекрасную девушку... — с мечтательной улыбкой, таящейся в густой бороде, рассказывал Кинг Шульц, рассеянно вертя в пальцах случайную веточку... а затем насмешливо вскидывая бровь и улыбаясь с почти ласковой язвительностью. — Похоже, мой любезный Джанго почувствовал, что где-то в глубине его темной души скрывается прелестная золотоволосая богиня. На что ты так смотришь, друг мой? Говоря, Кинг, как обычно, не прекращал движения. Он приблизился к своему спутнику, встав с ним плечо к плечу, и сощурился, глядя во тьму. Тусклый огонек фонаря, поставленного наземь. Движения мужского силуэта, доносящееся издали кряхтение и ругань. И — блестящая в последних закатных лучах тусклой краской, черная кожа худенькой, хрупкой девочки. Не успев даже подумать о чем-то, Кинг повел рукой влево, зная, что найдет ладонь Джанго у кобуры. — Не так быстро, самый быстрый стрелок юга, — усмехнулся доктор, не отрывая пристального взгляда от силуэтов впереди. Шагов тридцать, может, чуть больше... Джанго не промахнется. В том-то и дело. — Любой конфликт, мой любезный друг, — назидательно проговорил старик, — можно решить миром. Идем, и я покажу тебе, как это делается. Непринужденной походкой, аккуратно обходя навозные кучи и уже натянув привычную приветливую полуулыбку, доктор зашагал вперед, бросив напоследок строгий взгляд через плечо. Джанго выглядел напружинившейся перед броском хищной кошкой, черной пантерой, блестящей во тьме черным взглядом, но за напарником все-таки зашагал: неохотно, все еще готовый выстрелить в любой момент, но пальцы все же мягко скользнули вниз с кобуры. Уже неплохо, усмехнулся Кинг и тут же широко улыбнулся, приветствуя самоназванного палача. — Уважаемый! Разрешите отвлечь вас от столь увлекательного занятия, как изготовление из симпатичной девочки симпатичного висельника! — лицо «стоматолога» так и лучилось дружелюбием, глаза весело сияли. — Чем провинилось это дивное создание? — с улыбкой спросил доктор, легонько трогая босую и грязную ступню девочки. Она задыхалась, в тихой ночи отчетливо слышалось ее хриплое дыхание. Каким сладким кажется воздух, когда на твою шею накинута петля, как радует раздражающий доселе стрекот саранчи!.. — Не твое дело, старикан, — недовольно буркнул дядюшка Билли, сильнее натягивая веревку — и Кинг кожей почувствовал, как напрягся у него за спиной Джанго. Тихо, мой мальчик, спокойно. Не совершай опрометчивых поступков, пожалуйста, окажи мне такую любезность, говорил острый взгляд, прошедшийся по лицу чернокожего, когда доктор повернулся к нему. — О, разумеется, не мое... — речь лилась речкой по камушкам, на губах играла благодушная полуулыбка. — Ничего не имею против бесчеловечной жестокости и обращения с людьми, как со скотом, совсем ничего. Но вот видите ли, какое дело, уважаемый... — голос Кинга сделался мягким, как шорох ткани, соскальзывающей с пистолетного дула. — Мой добрый друг Джанго, да-да, вот этот высокий чернокожий парень, которого вы сверлите изумленным взглядом, ища на нем бирку раба, очень расстраивается, видя смерть и страдание своих сородичей. А что ты делаешь, когда расстраиваешься? — искрящийся искренним любопытством взгляд коснулся хмурого лица Джанго. Тот явно не понимал, зачем все это словоблудие, когда можно просто сделать пару предупредительных выстрелов в коленную чашечку, но Кинг не хотел приучать его к тому, что все вопросы можно решить нажатием на спусковой крючок. Впрочем, иногда оным все-таки можно пригрозить. Надо признать, Джанго с пистолетом наголо выглядел внушительнее не особенно широкоплечего и грозного доктора Кинга. Красноречиво ухмыляясь, он крутанул пистолет в руках и сдул с дула несуществующий дымок. — Я кого-нибудь убиваю, — резанул хрипотцой низкий голос. Казалось, от лица Кинга рассыпались по земле лучи искренней радости. Он действительно был рад: Билли, увлеченный их беседой, постепенно все больше ослаблял веревку, сам того не замечая, и девочке явно дышалось все легче и легче. Прежде чем ответить, Кинг мимолетно дотронулся до ее ступни, пытаясь успокоить, но едва ли она заметила это. — Точно! — просиял доктор. — Он — кого-нибудь — убивает, — раздельно проговорил он, показывая каждое слово двумя пальцами. — Думаю, вы догадываетесь, что убивает он отнюдь не своих сородичей? В желтоватом свете фонаря казалось, что капли пота на лице у Билли — это расплавленный янтарь или золото. Кинг мечтательно улыбнулся, представляя, как расплавленный металл вгрызается в плоть, и она шипит сосиской на сковороде. Венгерской, его любимой. Билли на дрожащих ногах отступал подальше от странной парочки. Улыбающийся старикан уже не казался таким уж благообразным, а желтые отблески на его лице придавали ему сходство с бородатым черепом. Об этом ниггере и вовсе говорить нечего: по такому сразу видно, что добрый господин должен или не покупать его вовсе, или выпороть так, чтобы до скончания века ходил, роняя слюни с нижней губы да бессмысленно улыбаясь. Застрелит и не заметит, истинный разбойник. Нужно что-то придумать, что-то придумать... Ниггер шагнул вперед и навел на него пистолетное дуло. Глаза у него были страшные, как грозовая ночь. — Вы больные ублюдки! — прыгающим голосом выдавил из себя Билли. — Вы... что вам эта девчонка?! Вот, возьмите деньги, — из вывернутых карманов на землю посыпалась труха, мелкие монетки, какой-то мусор... — Ей-богу, это больше, чем стоит эта девчонка! Пожалуйста! Только не убивайте! Тень пробежала по лицу Джанго. Отвратительная белая свинья. И таким людям он должен подчиняться? Такие люди — лучше него?! У таких людей находится в рабстве его Брумхильда?! На этот раз Кинг не ограничился легким касанием к запястью — он крепко стиснул его кисть и строго, будто школьный учитель, заглянул в глаза. Джанго стиснул челюсти и медленно повел до боли напряженными лопатками. Док знает, как лучше, конечно, и Джанго привык безоговорочно ему доверять, но все же как ему хочется выпустить наружу белые вонючие кишки этого урода! Док медленно, с лицом чистым и нечитаемым, как белый бумажный лист, присел на корточки и аккуратно взял с земли помятый пенс. Повертел его в пальцах, глядя с нездоровой задумчивостью на просвет, и подбросил на ладони. По мнению этого человека, эта девочка — перепуганные глаза, полные слез, дрожь во всем теле и поза загнанного в угол зверька — стоит меньше этого помятого пенса — сдачи с очередного бокала дешевого пойла. Почти забавно. Да, почти забавно... почти... — Джанго, друг мой... — мягко начал доктор, и напарник понял все прежде, чем он успел завершить, как обычно, длинную и витиеватую фразу. Билли упал, забулькав и захрипев, вспахал рыхлую землю желтыми, отросшими ногтями — а затих спустя два тягучих мгновения. Кинг наблюдал за этим, меланхолично склонив голову вбок, а затем бросил укоризненный взгляд на друга. — Я же все время повторяю тебе: целься выше, так жертва не будет трепыхаться... впрочем, об этом позже, — старик тряхнул волосами, словно желая вытрясти из них лишние мысли, и с улыбкой повернулся лицом к перепуганной насмерть, полузадушенной девочке. Располагающая улыбка коснулась его губ, озарила светом глаза, превращая их из холодного бутылочного стекла в мягкие лесные сумерки. — Похоже, у тебя выдался трудный денек, красавица? — улыбаясь, проговорил «дантист», и ласково дотронулся до ее щеки. — Ничего, не волнуйся. Все закончилось. Мы тебя не обидим... Кинг прервал себя на полуслове и раздосадованно выдохнул через нос. Малышка смотрела на него абсолютно бессмысленно и явно не понимала, что городит этот бородатый белый господин. Зато на Джанго смотрела дрожащим взглядом, полным надежды, будто это не он только что застрелил человека на ее глазах. Впрочем, возможно, в этом было все дело. Усмехнувшись, старик поднялся на ноги и отряхнул колени от пыли. — Джанго, будь любезен, возьми эту прелестницу на руки и постарайся успокоить. Похоже, мне она не очень-то доверяет. А я возьму этот замечательный фонарь, который так опрометчиво оставил наш недавний знакомец... — рассеянно продолжал болтать доктор, с любопытством осматривая равнодушно горящий желтым фонарь. — Думаю, ему он больше не потребуется, ты согласен? — На дороге в ад хорошее освещение, — буркнул Джанго, пряча пистолет и приближаясь к девочке. — Огонь здорово пылает... тихо, детка, — пробормотал мужчина, стараясь звучать мягко и обнадеживающе, как его напарник. Руки, пахнущие порохом, легонько коснулись девичьей талии. — Мы тебя не обидим, все нормально. Я Джанго, а это мой напарник, доктор Шульц, он добрый, не беспокойся... Кинг не знал, насколько успокаивающе звучал его шепот, ведь он ни разу не был на месте чуть было не повешенной девочки, но, стоило малышке оказаться на руках у Джанго — как она, вконец измученная всем произошедшим, потеряла сознание. С губ доктора сорвался тихий смешок. — Да ты просто сладкоголосый дьявол!

***

Бесс смутно помнила то, что происходило с ней с той секунды, когда на ее шее оказалась прочная, толстая веревка. Какой-то белый человек, похожий на судью или на одного из тех добрых хозяев, о которых рассказывают сказки ниггеры, тех самых, которые кнутом могут разве что легонько по сапогу щелкнуть, но уж никак не превратить гладкую, упругую кожу на их черных спинах в окровавленные лохмотья. Красивый черный мужчина за его спиной с пистолетом в руках. Впервые на ее памяти трясущийся от страха перед кем-то, кроме господина Уолкера, Билли... Выстрел... Объятия черного парня, тихий голос, хороший, славный мужской аромат, смешанный с горьким запахом пороха... Полотняный потолок над головой. Легкие, нежные прикосновения влажной тряпочки, приносящие облегчение и ощущение покоя и безопасности. Холеные белые руки «судьи», осторожно раздвигающие ей ноги, смутный страх, напрягшиеся было мышцы: нет, нет, не надо! — но вместо пальцев, грубо вцепившихся в бедра — снова осторожные касания влажной тряпочки по внутренней стороне бедра. Вздох облегчения: она наконец-то ощутила себя чистой и там тоже. Успокаивающее бормотание себе в усы — не на английском, кажется, немецкий, но такой тихий и ласковый, что напоминает шорох дождя по брусчатке и листьям. Ласковое поглаживание по лбу. «Посиди с ней, Джанго, а мне нужно позаботиться об ее будущем; увы, неудавшаяся попытка повешения не дает бедняжке привилегий перед остальными живущими...» Когда — почти через сутки, а может быть, даже больше — Бесс впервые осмысленно открыла глаза и робко привстала на матрасе, рядом с ней никого не было. Она была переодета в такое роскошное платье, какого в жизни никогда не видела: нежное, льняное, без единого пятнышка и заплатки, подумать только! — рядом с ее головой стояла бутыль с водой и стопка чистых тряпиц (Бесс, покраснев, поняла, для чего), а снаружи доносились знакомые голоса. Впервые за очень долгое время — кажется, за всю свою жизнь с тех пор, как в последний раз слышала перед сном «Мой лучик солнца...» — она ощущала себя в безопасности, и только мелкая дрожь робости сотрясала ее тело. Эти люди были добры к ней, но они убили на ее глазах человека... зачем она им? Что они с ней сделают? Они заставят ее делать всякие непотребства? Заставят ее убивать?.. Все оказалось лучше, чем она только могла предположить. Доктор Шульц и Джанго расспросили ее о себе. Спрашивал доктор, но рассказывала она Джанго, больше доверяя черному парню, чем белому, каким бы славным на вид он не был. Услышав, что в детстве, когда ее мать была в милости у одного господина, ее учили играть на скрипке, доктор очень обрадовался. «Милая, а не хочешь ли ты продолжить свое обучение? — предложил он, улыбаясь. — Один мой хороший знакомый будет рад приютить тебя. Он, знаешь ли, всегда мечтал о такой славной дочке, как ты, ты ведь не позволишь ему разочароваться? — ласковый смешок. — Он будет рад, если ты будешь радовать его по вечерам игрой на скрипке...» Когда Бесс собралась было броситься им обоим в ноги, орошая ботинки слезами благодарности, Джанго решительно вздернул ее с колен. «Ты не должна нам кланяться, — сказал он строго, крепко сжимая ее плечи ладонями. — Ты вообще никому не должна кланяться. Поняла?» Бесс не очень-то понимала, но, испугавшись, что может рассердить своих благодетелей — да чего уж там, ангелов! — поспешно закивала со всей силы. Вскоре Бесс Блэк, хорошенькая четырнадцатилетняя свободная чернокожая девчушка, появилась в одном из свободных штатов Америки. А еще оттуда пропал ничем не примечательный мужчина по имени Уберто: за его голову было назначенное нешуточное вознаграждение. Доктор Кинг Шульц всегда считал, что высшее мастерство — это убивать одним выстрелом двух зайцев. Или не зайцев — не принципиально. Удаляясь от города, они с Джанго любовались алым стягом заката, растянувшемуся вдоль всего неба. Доктор улыбался красивому зрелищу, а Джанго был, как обычно, хмур, но что-то в его хмурости, на этот раз, было странное. Кинг поглядывал на него с любопытством, но молчал, выжидая. И, наконец... — Док. — Внимательно слушаю тебя, Джанго. Ладонь чернокожего коснулась его же затылка. — Вы... научите меня писать, — выдавил из себя гордый негр, крайне не любивший просить о помощи, и, чуть-чуть подумав, добавил: — Пожалуйста. Доктор тепло улыбнулся и мягко толкнул лошадь пятками. Похоже, в следующем городе им придется задержаться и купить письменные принадлежности. И скорее всего — побольше. Что-то подсказывало ему, что первым словом, выведенным Джанго на бумаге, будет «Бесс Блэк».